Удивительно, что он до сих пор на их стороне, в то время как почти вся Барселона окрасилась в черно-красные цвета фаланги и бело-красные карлистов. Полосатых знамен Каталонии, кажется, не встречалось вовсе. Но многие ждали от каудильо, что именно он, в противовес президенту, объявит область автономией. Попытка в самом начале существования республики получить автономию успехом не увенчалась. Несмотря на подавляющую поддержку населения во время голосования, республиканское правительство ее попросту заиграло. Последнюю попытку высказаться задушили, вместе с троцкистами, в тридцать седьмом. История посмеялась над республикой: ведь именно Барселона стала последним ее оплотом. И она же так охотно сдавала этот оплот, стараясь обойтись минимумом жертв и извлечь из своего положения максимум возможного перед вступавшей армией Франко.
Что проку в этой карте, если половина подземелий разрушена, ответил Бругейра на невысказанный вопрос Тарды. Я-то спускался, смотрел, где и что. Все равно придется идти кружным путем.
Если только авиация не пробила хранилище кавы, тут же ответил Рафа. Через него можно пробраться. А что до дверей просто вышибем, ну и взрывчатки у нас навалом.
И выдадим себя.
Кажется, мы своим ором и так пригласили подходить всех фалангистов. Чего еще взрыва бояться? Он, как раз, никого не удивит. А вот твои возмущения поставят на уши. Переходил бы на каталанский.
Тарда знал, что, кроме него, этим языком не владеет никто более, включая родившегося здесь Нандо. Этим и задирал командира, особенно, когда их осталось всего ничего. Но задирал уже без азарта, больше, по привычке.
Бругейра остановился. Подумал. Мысль зрелая, ничего не скажешь, вместо того, чтоб бродить по подземельям часа полтора, через винный погреб они срежут заметный угол и спустя тридцать минут, если снова не упрутся в завалы, прибудут в расположение войск Контадора сколько бы их не оставалось у доблестного командира.
Тем временем, их нагнал Айгнер. Спросил, что привело к заминке, разговор он слышал, но решил напомнить о себе. Ему отвечали, не слишком охотно, потом Ланда вспомнил про пулемет.
Еще тянешь? А то может помочь? Айгнер покачал головой. Но чуть заметно улыбнулся. Стараниями баска холодок вокруг него начал понемногу истаивать. Хоть и началось это только в последние дни, когда бои потеряли смысл. Но пусть уже так.
Странно, но они довольно быстро сошлись, часто, во время коротких передышек в боях, вместе сиживали за последними сухарями и хлебали пустую воду с каким-то душным сушняком в качестве приправы из одного котелка: у Арндта свой пробило шальной пулей. Сидели, молчали, но от этого становилось теплее на душе. На них посматривали другие: да, так бывает, что людям проще молчать в обществе друг друга, чем говорить беспрестанно, как это часто делал Чавито, делясь переживаниями со всеми остальными, чаще с командиром. Каждый выбирал себе пару. Так проще, так надежней, так всегда знаешь, кто прикроет тебя, в случае чего. Ведь подобных случаев хватает с избытком. Арндт и Микель, оба повоевали изрядно. Просто сошлись только сейчас.
Какой путь выберем, Нандо? не выдержал Чавес, подходя. Я думал, мы все решили во время минирования.
Все, да не все, пробормотал капитан. Путь покороче ему вроде и нравился, вот только шума он не хотел. Хорошо бы вышибить двери своими силами получилось, а не как ты прям жаждешь. Да и обвалиться все это может
Не может, винный погреб простоял триста лет и еще столько же будет стоять, упрямо тряхнул головой Рафа. Что гадать, пойдем да посмотрим. А решать можно и на месте.
Много времени потеряем.
Да ты так всегда говоришь, вдруг резко ответил он. Как будто командование транслируешь. Время теряем, надо решительно, надо безотлагательно. И это хоть раз дало результат? он махнул рукой. Хоть бы чего добились. Отбросили и удержали. А то за эти три года только и делали, что отступали. Только Мадрид не сдали, но видно, с перепугу. А вот теперь доотступались. Тупик.
Бойцы молча смотрели на него. Переводили взгляд на Нандо. И снова на каталонца.
Странно, что именно ты это говоришь, вдруг влез Чавито. От другого я бы понял, но ты
А что я, первый день здесь? тут же вскипел Рафа. Надоело молчать. Мы до последнего отступаем, когда все уже либо сдались, бежали, либо готовятся к приходу каудильо, вышивая флаги. А мы почему-то еще отступаем. Сражаемся до последнего. Сейчас вот доберемся до порта, и там уже, как я понимаю, нас ждет окончательное поражение.
А что я, первый день здесь? тут же вскипел Рафа. Надоело молчать. Мы до последнего отступаем, когда все уже либо сдались, бежали, либо готовятся к приходу каудильо, вышивая флаги. А мы почему-то еще отступаем. Сражаемся до последнего. Сейчас вот доберемся до порта, и там уже, как я понимаю, нас ждет окончательное поражение.
Можно подумать
А ты предлагаешь иной исход? Что прилетит советская авиация и наваляет фалангистам, как до того нас отутюжила итальянская? в ответ Чавито молчал. Вот именно. Странно только, что сегодня так тихо. День ясный, солнечный, самый раз бомбить.
Было бы кого, глухо произнес Микель.
Да, Пистолеро, ты прав. Было бы кого. Нас и так постреляют, а через пару дней обещанный парад. И знаете что, парни, я уже давно задаюсь простым и ясным вопросом а ради чего все это? Сражения, отступления, новые схватки, потери, лишения, голод, наконец. Ради чего? Ведь почему-то никто из нас не ушел, когда еще можно было, все тут. В самом деле, не последней же поддержки СССР дожидаемся. Идем к Контадору, с которым связывались сутки назад, и даже не знаем
Рафа, прекрати сейчас же! оборвал его Нандо. Идем и идем. Давай сперва испробуем твой путь, а потом, если действительно не прорвемся через винный погреб
Напьемся кавы, усмехнулся Рафа. Надеюсь, в тех погребах хорошие игристые вина, выдержанные. А то у вас, в республике, продавали очень оригинальное шампанское ждали три месяца и по бутылкам. Кислятина.
Рафа, что с тобой? спокойно спросил Микель. Каталонец обернулся на Ланду. Пожал плечами.
Не знаю. Как-то странно немного. Идем, натурально, умирать. Я привык уже, но все равно, знать, где именно да и когда именно тебя прибьют, как-то мне от этого не по себе.
Типун тебе, не выдержал Чавито. Мы же сражаться идем. Почему ты решил, что как только доберемся, нас всех
Я этого не говорил. Ладно, идемте, а то стоим, теряем время. Может, Контадор нас заждался.
Они двинулись в путь, обходя завалы, петляя в черноте коридоров. Лампа, которой Нандо светил путь, едва теплилась, он с трудом различал стены в нескольких метрах от себя и щербатый пол. Остальные как мотыльки, брели за его светом, ориентируясь лишь на него, да на обострившееся во тьме зрение, выхватывавшее изредка щели в разбитых бомбежкой потолках подземелья.
А я не умирать иду к Контадору, не выдержал Чавито. а сражаться. Пусть недолго, но мне надо биться до последнего, я из крестьянской семьи, меня так воспитали, и родители и потом партячейка. Еще при диктатуре.
Как будто ты ее помнишь, диктатуру, хмыкнул каталонец. Маленькому Чавесу, маленькому и в плане роста, чуть выше ста пятидесяти, прошлым декабрем исполнилось девятнадцать. Свою короткую жизнь от посвятил сражению с несправедливостью, как понимал ее, как объясняли старшие товарищи. Больше он полагался именно на последних, ибо сам, пусть и обладая той самой крестьянской сметкой, успел за недолгую жизнь нахвататься знаний лишь по верхам: основ политэкономии и рабочего движения, а больше цитат из Маркса, Ленина, лозунгов, песен и речевок. Песен, конечно, тоже революционных. Они помогали, когда в голову лезли непрошенные мысли, особенно, после очередного поражения и долгого отступления из одного города в другой. Который затем так же приходилось оставлять. Так он ухватился сперва за Арройо, которому Чавито передали натурально под опеку, а затем, за командира. Слушал каждое слово, ловил мысли на лету и всегда становился на правильную сторону. Иначе, какой же он революционер. А именно им Даниэль, памятуя о прозвище, данном в честь прославленного борца с диктатурой, старался предстать перед товарищами. И едва не до слез расстраивался, когда его не воспринимали всерьез.
Я что-то помню, неважно. Я воспитан на борьбе, наверное, я и пришел в этот мир, чтоб умереть за правое дело. И еще за тех, кто умер за меня, чуть помолчав добавил другим тоном, глухо. Родители очень надеялись, что я вырасту хорошим человеком. Поступлю учиться, обрету специальность, может даже, специалиста-аграния, заведу семью, детей, собственный дом, стану настоящим тружеником и накоплю на доброе житье. Знаю, это не революционно, но им хотелось, а потом и мне, когда
Говорить про свою первую и единственную любовь, которая его не знала и видела лишь раз в день, во время его визитов в штаб, Чавито не стал. Не поймут. Иначе, может, опять скажут, что несет католическую бредятину, как это делали на партсобраниях. Это он давно усвоил. А потому все самое сокровенное старался держать при себе. Делясь разве что с Нандо, которому доверял безоговорочно. И иногда с Лулу, если тот мог его понять. Исагирре лишь на три года старше его, студент-недоучка, бросивший все и ставший на защиту республики в самые тяжелые для той дни. Студент. Чавито ему завидовал даже сейчас, когда все мечты о прошлом остались по ту сторону реки Эбро. Той переправой для него лично, закончились мечтания о лучшем будущем и началось отступление в никуда. Странно, но за эти месяцы Даниэль даже стал жаждать продолжения беспрестанного отхода. Не потому, что боялся умереть, этого не было, потому, что здесь, в городах, его встречали товарищи, которые, хоть и не всегда понимали, но были теми людьми, с которыми он охотно делился последним.