Сначала мы думали, что дядя привез пшеницу или горох. Но потом узнали, что он везет картошку прямо на целинный участок. Члены коммуны снова воспряли духом, взяли лопаты, пошли сажать. Все-таки в таком месте на корнеплоды было больше надежды, чем на пшеницу.
Посадили на всем поле. Несколько человек, выбывших из коммуны по собственному желанию, теперь сожалели, просились обратно, но им отказали как «неустойчивым элементам».
Картофель взошел, появилась ботва, завязался цвет, радость коммунаров была беспредельна. Все они, глядя на ряды картофельных кустов, поплевали, как это положено делать от сглаза. Но беда и на сей раз пришла неожиданно.
Зампредседателя коммуны Дауд, сердце которого, видимо, предчувствовало недоброе, а может ему приснился плохой сон, чуть свет поднявшись, побежал в поле и, пораженный увиденным, воскликнул: «Вах!».
Все картофельное поле от края и до края было вытоптано скотом.
Он прибежал в село, первым долгом сообщил моему дяде Арслан-Беку.
Дядя подскочил с места, схватил висящие на стене маузер и берданку, опоясался кинжалом и выбежал на улицу. Его примеру последовали и остальные мужчины члены коммуны.
Вооруженный таким образом отряд побежал в сторону соседнего села. За ними поспешили старейшие аула, потом старухи и детвора.
Я тоже побежала, держась за платье своей бабушки.
Многие не знали, куда и зачем бегут, только догадывались. Жители соседнего аула, увидев со своих крыш бегущую по их дороге толпу, тоже решили вооружиться и выйти навстречу только оружие свое спрятали под одежды, поскольку было не положено встречать идущих неизвестно зачем с оружием в руках.
Но все же, видимо, они догадывались, чем вызвано появление непрошенный гостей. Идя навстречу нашему отряду, они взяли с собой муллу и кадия. Мулла шел с раскрытым Кораном, кадий с хлебом. За ними шли аксакалы, а потом мужчины средних лет и моложе. Это означало, что они следуют для мирных переговоров.
На расстоянии нескольких шагов друг от друга стороны остановились.
Некоторое время те и другие, глядя друг на друга, молчали. Первым нарушил напряженную тишину мой дядя Арслан-Бек. Выступив вперед, он начал говорить:
Вы мусульмане или племя «агжу-магжу»?
Само по себе это слово можно отнести к неологизму нашего наречия. Во время нашествия орд монголов сына Чингисхана, Батыя, на Кавказе одному из предводителей войск, а именно Субедей-Багатуру, удалось проникнуть в горы Дагестана. Наши люди, увидев невиданных до тех пор всадников свирепых, желтокожих, коренастых, с раскосыми глазами, с длинными черными жесткими волосами, заплетенными в косу и связанными узлом на затылке, сидящих на неоседланных, косматых конях, ужаснулись, решив, что это исчадие ада, назвали их «агжу-магжу». Но не оробели перед странным воинством. Вооружились даже женщины-горянки.
Зачем унижать достоинство тех, кто предстал перед вами со священными изречениями Аллаха? спокойно сказал мулла и тут же добавил: Чем возмущены ваши сердца?
В это время подошел наш седоусый староста. Он отстранил движением руки вспыльчивого Арслан-Бека и сказал:
Не хорошо поступаете, не по-добрососедски
А что мы сделали? раздались голоса из толпы.
Запустили опять скот на наш общественный участок под покровом ночи, снова нанесли ущерб членам коммуны, сказал староста.
Мы напустили ночью наш скот? Как вы можете говорить такое? начал их староста.
Ну хорошо, если не вы, то кто же это сделал? возмущенно спросил дядя Арслан-Бек.
Откуда мы можем знать? Разве кроме нас в округе нет других сел, других людей, другого скота? отвечал их староста.
Другим незачем причинять нам подобный ущерб, продолжал дядя Арслан-Бек.
А нам зачем? Вы не убили нашего человека, не отняли у нас ценности, а этот кусок земли мы не считали землей, продолжал староста.
Поверьте, начал мулла, здесь люди, убеленные сединами, говорят. Если не верите, они могут поклясться, положив руку на этот Коран и на хлеб. Он кивком головы указал на лепешку, которую держал в руках кадий.
В те времена у нас хлеб считался святыней. Поклясться хлебом было то же самое, что класться Богом. Большим грехом считалось выбросить крошки хлеба, даже перевернуть хлеб нижней стороной вверх было непозволительно.
Готовность соседей принести клятву, возложив руки на эти святыни, окончательно рассеяли сомнения наших стариков. Они повернули обратно, за ними последовали мой дядя Арслан-Бек и все остальные. Старухи, готовые было сорвать платки с седых волос и бросить перед обнажившими оружие, тоже успокоились и поспешили домой.
Теперь члены нашей коммуны окончательно пали духом. Они неохотно убирали злополучный участок и многие просили, чтобы их исключили. Только мой дядя Арслан-Бек, его заместитель Дауд и другие мужчины решили не сдаваться и еще раз попробовать засеять выделенный участок неприхотливым корнеплодом местной морковкой.
Наша морковь отличается от янтарно-желтой плоскостной. Она приблизительно такой же формы и размера, как плоскостная, только цвет другой от темно-лилового, фиолетового до нежно-розового и какая-то прозрачная, а главное, очень сладкая. Ребятишки грызли ее целыми днями.
За семенами нужно было ехать в город. Там можно было купить сколько угодно на базаре. Как только стаяли снега и весеннее солнце смягчило землю, мой дядя собрал оставшихся членов коммуны и отправился сажать морковь.
Со временем появились редкие всходы. Ботва была невысокой. Не радовались коммунары, но и не теряли надежду. Кто-то успокоил, уверив, что это не плохо, значит, морковь пошла в корень, а не в стебли. Обеспокоенный судьбой урожая дядя Арслан-Бек сказала бабушке:
Дадей[4], на общественном участке я решил поставить сторожа. Просить чужих не хочется. Трое наших женщин обойдутся без тебя. Возьми с собой Пир-Будага, войлок, чтобы отделать шатер, еду и отправляйтесь на участок.
Бабушка не стала возражать, она только предупредила дедушку. Он одобрил решение сына и добавил:
Давно это надо было сделать.
После обеда бабушка и Пир-Будаг, положив на плечи все необходимое, ушли на участок. Утром бабушка вернулась, чтобы сделать необходимые распоряжения по хозяйству и взять еду. Когда она собралась вновь уходить, я увязалась за ней:
Не ходи, нечего тебе там делать, оставайся дома с дедушкой, уговаривала она.
Тогда я начала плакать, вернее, сделала вид, что плачу.
Возьми ее, пусть порезвится в поле, сказал дедушка, приподнявшись с постели.
Бабушка, уходя, что-то буркнула, я выскочила за ней, позвала Китмира. Он лениво поднялся и поплелся за нами.
Собаку зачем ведешь? крикнула бабушка.
Да пусть, веселее будет, ответила я.
Идти было далеко, к полудню мы пришли. Еще издали я увидела небольшой шатер. Он стоял с возвышенной стороны общественного поля возле «Убежища шайтанов», где из-под скалы бил родник и струился ручейком по вырытой канавке.
Увидев нас, дядя Пир-Будаг обрадовался, видимо, ему было скучно одному Бабушка поставила перед ним галушки из пшеничной муки и глиняный кувшин с кислым молоком, а узелок с толокном и сыром отложила в сторону, сказав, что это на утро.
Пока дядя Пир-Будаг ел, я позвала Китмира и побежала к «Убежищу шайтанов». Уходя из дома, я сказала бабушке неправду, что беру Китмира ради веселья. Нет, я взяла его из-за страха, боялась чертей. Я подумала, мало ли чего они надумают ночью, когда мы будем спать возле их убежища!
Осторожно оглядываясь, как в те дни, когда мы приходили очищать целину от камней, я подходила, смотрела в расщелины, потом, позвав Китмира, спустилась в ущелье. Там я собрала много мелких круглых камешков, заглянула в щель, над которой вершины скал, нависая, образовали свод. Через него едва виднелась узенькая полоска неба.
Китмир напился воды из речушки, которая несла свои бурливые, пенистые струи, перескакивая с камня на камень, и мы снова поднялись наверх.
Как только стемнело, бабушка сказала:
Залезайте в шатер, ляжем спать.
Я хотела лечь между бабушкой и дядей Пир-Будагом для безопасности, но Пир-Будаг сказала матери:
Убери от меня этого маймуна[5], а то будет дрыгать ногами.
Ложись с этой стороны, сказала бабушка, и я перелезла через нее.
Спать не хотелось, и мне почему-то стало грустно и немного страшно в пустынном поле. Да еще рядом с «Убежищем шайтанов». Вспоминая дом, дедушкину шубу и Коран под его подушкой, я сожалела, что не послушалась бабушку и пришла на это неудачливое поле на ночь глядя.
Через некоторое время из-под тучи выглянула луна, стало светлее. Вскоре бабушка захрапела, вслед за ней засопел и дядя Пир-Будаг. Я не спала, и Китмир тоже не спал. Устроившись у входа в шатер, положив голову на вытянутые лапы, он, наверное, думал о чем-то своем, как будто чувствовал или понимал, что я боюсь и нужно таким образом преградить путь «нечистым» силам, если они ночью выйдут из своих убежищ. Тогда у нас верили в существование чертей, домовых и всяких духов.
Когда я проснулась, ярко светило солнце. Бабушки не было. Дядя Пир-Будаг сидел у входа в шатер и ел толокно с сыром. Китмир лежал напротив и пристально смотрел, как он жует.