Когда я проснулась, ярко светило солнце. Бабушки не было. Дядя Пир-Будаг сидел у входа в шатер и ел толокно с сыром. Китмир лежал напротив и пристально смотрел, как он жует.
Где бабушка? спросила я, выходя из шатра.
Ушла домой.
Зачем?
Как зачем, есть что будем? Надо же сготовить, принести.
Я села рядом с дядей. Он продолжал жевать, не обращая внимания ни на меня, ни на Китмира. Мне стало жаль пса. Я взяла немного толокна и насыпала перед Китмиром. Дядя Пир-Будаг, щелкнув меня по лбу, воскликнул:
Ты что делаешь?
Собака тоже хочет есть, ответила я.
Если голодный, пусть ловит сусликов или мышей и ест.
Он же не кот, каких сусликов?
А таких сереньких, как мыши или крысы.
А где они живут?
Здесь, в земляных норах.
И мыши тоже?
И мыши тоже.
Я очень боялась мышей и поэтому спросила:
Суслики тоже кусаются, как мыши?
Таких, как ты, сожрать могут.
А разве собаки их едят? дрожащим голосом спросила я.
Едят, если голодны.
Дядя Пир-Будаг имел привычку пугать меня, рассказывая страшные вещи. Когда я жаловалась бабушке или дедушке, он успокаивал меня, говоря:
Не верь ему и не бойся, этот прохвост умеет приврать.
Я, конечно, не поверила, что зверек такой величины, как мышь, может сожрать меня, но укусить, конечно, мог. Глядя на дядю, с жадностью уплетавшего содержимое узелка, я сказала:
Оставь мне, я тоже хочу кушать
А ты мне оставляешь, когда дед дает тебе что-то?
Я надула губы и отодвинулась в сторону.
Наверное, ему стало стыдно, и он пододвинул ко мне то, что оставалось в узелке. Я съела остатки, еще раз кинув жмень Китмиру.
Дядя Пир-Будаг пошел в сторону скал и долго не возвращался. Потом пришел, вытащил из шатра свою овчинную шубу, расстелил на траве, лег, заложив руки за голову, и приказал мне:
Пойди вырви несколько морковок, может, поспела.
Я побежала, вырвала стебельки, которые казались побольше. Но корешки их были похожи на нитки из грубой шерсти.
Вот, еще не выросла, сказала я, показав их дяде, и выбросила.
Что-то мать не идет, заметил Пир-Будаг, поднимаясь.
Я посмотрела в ту сторону, где за горой скрывался наш аул. Дядя Пир-Будаг предложил:
Давай поиграем в камешки.
Давай, согласилась я, вытряхивая из кармана кругленькие беленькие речные камешки.
Дядя Пир-Будаг вырыл перочинным ножичком ямочку, отсчитал пять шагов, прочертил черту, и мы стали кидать. Камешки дяди Пир-Будага все попадали в цель, а мои рассыпались по краям. Таким образом, он выиграл у меня все камешки. Тогда я спросила:
Пойти вниз насобирать еще?
Иди, сказал он.
Я позвала Китмира, и мы бегом побежали вниз, к реке. Когда я, набрав полный подол камешков величиной с крупный горох, поднялась вверх, дядя Пир-Будаг сказал:
Надо сбегать домой, узнать, почему мама не идет.
А я?
А ты останешься здесь караулить поле.
Не останусь одна, боюсь.
Кого боишься? Кому ты нужна? С тобой останется Китмир.
Все равно боюсь!
Не будь трусихой, никто вас не тронет. Наоборот, если кто-нибудь увидит тебя с собакой, сразу испугается.
Он зашагал по тропе, потом, обернувшись, сказал:
Залезай в шатер и там жди нас, сторожить будет Китмир.
Я вошла в шатер, легла на шубу, скучающим взглядом окинула старое полотнище шатра и еще раз пожалела о том, что пришла на это поле. Лежала я долго, о чем-то думая, и незаметно уснула.
Сколько спала, не знаю, но когда я проснулась, подумала, что наступило утро. Вышла из шатра. Ни бабушки, ни Пир-Будага, один Китмир лежит и скучающими глазами смотрит на меня. Солнце спряталось за гору. Сладко зевнув, я потянулась и почувствовала, что мне куда-то надо сходить.
Продолжая тереть сонные полузакрытые глаза, я пошла в сторону скал, куда ходили бабушка и Пир-Будаг. Вдруг оступилась и почувствовала, что скольжу куда-то вниз, потом ноги уперлись во что-то твердое.
Только теперь я окончательно проснулась и с ужасом увидела, что стою над мрачной бездной, случайно удержавшись на плоском, скалистом уступе.
Охваченная страхом, я закричала с такой силой, что, казалось, содрогнулись мрачные скалы, а звонкое эхо разнесло мой крик по окрестным горам и долинам. Дрожа всем телом, я прижалась спиной к холодному граниту и голосом, полным ужаса и отчаяния, продолжала кричать.
Полоска темно-синего предвечернего неба, на котором мерцала одинокая звездочка, казалась спокойной, и вокруг царило безмолвие. Холодная дрожь пробежала по рукам, спине, ногам. Глянув в мрачную бездну, я еще раз крикнула и почувствовала, как крик оборвался хрипом.
Полоска темно-синего предвечернего неба, на котором мерцала одинокая звездочка, казалась спокойной, и вокруг царило безмолвие. Холодная дрожь пробежала по рукам, спине, ногам. Глянув в мрачную бездну, я еще раз крикнула и почувствовала, как крик оборвался хрипом.
Напряжение сменилось слабостью, стали подкашиваться ноги, на лице появился холодный пот, который струился по шее. Я присела на корточки, положила голову на камни, сжалась вся в комок, закрыв глаза, боясь шелохнуться.
Через некоторое время, немного придя в себя, я подняла голову, открыла глаза. Теперь узкая полоска неба потемнела и к одной прибавились еще несколько далеких звезд. Я попыталась крикнуть, напрягая все силы, но голоса не было.
Меня вновь сковал страх. Я закрыла глаза, из которых струились слезы. Ощущая сильную боль в застывших согнутых коленях, я не выдержала, села, с безразличием обреченной свесив ноги над бездной.
Одна мысль ужаснее другой лезли в голову. Дрожащие пальцы что-то искали, ощупывая уступы скал. И казалось мне, что вот-вот послышится легкий шум и появится рой злых духов, которые поднимутся из преисподней в эти каменные теснины, такие же мрачные и холодные, как их подземное царство.
С суеверным страхом, зажмурив глаза, я боялась пошевелиться, чтобы не полететь туда, где меня не отыщут не только люди, но и голодные орлы, гнездящиеся на вершинах этих вздыбленных гранитных громад.
Та страшная ночь тянулась, как кошмарная вечность, в полузабытьи, в полусознании. Порой меня охватывало отчаяние и хотелось, чтобы наступил конец, и лишь сила инстинкта самосохранения, наверное, удерживала меня от рокового рывка вниз.
Конечно же, я не знала, что там, наверху, возле «Убежища шайтанов», и внизу, в ущелье, с факелами в руках мучаются в поисках родные, близкие и поднятые по зову глашатая сельчане. И еще я не знала, что дедушка пригрозился убить бабушку и Пир-Будага, если меня не отыщут. И что он, не находя себе места, то ходил по комнате от стенки к стенке, то горячо молился в отчаянии, обратив невидящие глаза к Всевышнему. Я, ни жива, ни мертва, с едва теплящейся надеждой на спасение, открывала глаза и, запрокинув отяжелевшую голову, поглядывала вверх на небо.
Когда прошла эта вечность длинной в короткую летнюю ночь, и я увидела над головой кусочек посветлевшего неба, и когда этот свет стал рассеивать мрак в верхней части бездны, я облегченно вздохнула, посчитав, что духи зла, испугавшись света, исчезнут и, значит, не тронут меня. Собрав остаток сил, я снова запрокинула голову, чтобы закричать, но не звук, а что-то похожее на писк вырвалось из горла.
А там наверху удрученные безрезультатными поисками коммунары во главе с дядей Арслан-Беком строили догадки. Одни говорили, что меня уволокли и съели волки. Другие, в особенности женщины, уверяли, что меня утянули в свое убежище черти.
Один лишь старый Китмир, видимо, знал, где я нахожусь. Он то и дело бегал от шатра к злополучному обрыву, где обнюхивал края и, вытянув голову, старался заглянуть в пропасть.
Известный в нашем селе охотник Муса, как человек опытный и знающий собак, обратил внимание на поведение Китмира. Он пошел за ним, осмотрел край обрыва, попытался заглянуть вниз и услышал слабый писк.
Громкими криками он созвал людей и предложил опустить в этом месте кого-нибудь, обвязав веревкой. К счастью, крепкая веревка, прочная, как канат, оказалась у предусмотрительного Арслан-Бека.
Спустите меня, сказал он, обвязываясь веревкой.
Нет, пусть спуститься Пир-Будаг, сказала бабушка.
Дядя Арслан-Бек затянул веревку вокруг пояса брата.
Несколько мужчин ухватились за концы, и дядя Пир-Будаг, упираясь ногами в отвесную каменную стену, пошел вниз. Достигнув того уступа, на котором сидела я, он чуть не наступил ногой мне на голову. Успев отдернуть ногу, он радостно закричал:
Здесь! Она здесь! Жива!
И, схватив меня обеими руками, крепко прижал к себе и снова крикнул:
Тяните обратно!
Когда нас подняли, бабушка вырвала меня из рук дядя Пир-Будага, прижала к груди и присела, обессилев от радости. Я увидела над собой десятки склоненных лиц, полных любопытства и удивления. Все вокруг, перебивая один другого, о чем-то расспрашивали меня. А я, ничего не понимая, только хрипела.
Потом дядя Арслан-Бек посадил меня на плечо и понес домой. Кто-то из мальчишек успел прибежать в село и сообщил, что меня нашли. Глашатай влез на крышу и оповестил аул.