Но курсовую надо дописывать все равно. И в повести кое-что подправить. И начать рассказ не мешало бы..
Власть и искусство вот о чем мой рассказ Художник или писатель или музыкант изобретатель поэт Все равно кто. Важно, что создал он этакий шедевр. Выложился, можно сказать, всю душу вложил. И не о деньгах, не о себе о людях, о деле своем думал. Но он не мог предполагать, наивный, что тот, кто От кого зависит дать ход этому шедевру или не дать то есть Большое Лицо, как раз в это время было не в духе. У него, допустим, фурункул назревал. Или насморк жестокий. Или понос хронический, мало ли Или, наоборот запор Или, допустим, ссора с женой на почве то ли «предметной», то ли «мировоззренческой» «Предметная» это значит, к примеру, вопрос: покупать или не покупать некий предмет магнитофон, телевизор последнего выпуска, ковер, холодильник, сервиз, шубу, дачу, автомобиль Мало ли! А «мировоззренческая» это, допустим, книжка или передача по телику одному из супругов понравилась, а другому нет. Или статья в газете. Вот и ссорятся. Или, допустим, идти в гости к таким-то или не идти. Или смотреть по телевизору либо хоккей-футбол, либо, наоборот, кино. Да мало ли причин может быть! Ну, хоть бы и просто не в духе Лицо-то Большое, а значит имеет право! А тут, подумаешь, какой-то «шедевр», какого-то, понимаете ли, «творца»! Да пошел он со своим «шедевром» куда подальше, не до него! То есть когда еле живой, выдохшийся художник, вложивший в шедевр всю свою душу, принес его на утверждение Большому Лицу ну, или кто-то ему, Большому Лицу, на утверждение передал То вот тут-то и прозвучал Колокол Судьбы: «Нет! сказало Б. Л. Хватит у нас шедевров, нечего! Пошел вон!». Правда, у Булгакова на эту тему есть «Театральный роман». У Гоголя «Шинель». У Чехова тоже что-то на эту тему. У Островского Но это не важно. Новое время новые песни. Хотя на самом деле, конечно, песни все те же Только называются они по-другому. Одни и те же песни, потому что опять решает все Большое Лицо. И тогда решало, и теперь.
Зазвонил телефон в коридоре, и опять я вздрогнул. Кто-то из соседей очень быстро снял трубку. Ну же Ну Нет, не меня.
Во двор с улицы зашла девушка в шубке с капюшоном. Нет, конечно же, не она, увы. Не Лора.. А сердце заколотилось, бедное Ну и зря.
Пленки скоро высохнут Но сначала надо все же в столовую сходить, пообедать. Чтобы не отвлекаться потом.
Шагал по улице словно во сне. Солнце скрылось, пошел мелкий дождь со снегом. Хмурое, совсем хмурое небо опять, как будто солнца и не было.
Наша столовая называлась почему-то «Закусочная». Готовили плохо, невкусно, в зале всегда грязь и чад. Настроение паршивое, я шел и думал в который уж раз: ну что, спрашивается, мешает им в столовой делать свое дело по-человечески? Воруют да, без этого у нас никак, это ясно. Но из того, что остается, все-таки можно же приготовить хотя бы чисто и аккуратно! И в помещении иногда убирать. Так почему же?
И первой реакцией, когда вошел, было уйти немедленно. Есть то, что здесь дают и в таких условиях унижение человеческого достоинства, как минимум. «Вторичный продукт», как написал потом, позже, писатель Владимир Войнович. Многократное унижение, потому что ты видишь одновременно, как унижают не только тебя, но и других рядом с тобой. А мы терпим. Жуем покорно.
Несколько раз я давал себе слово написать куда-нибудь жалобу. В газету какую-нибудь, что ли. И написал таки однажды аж чуть ли не в «Правду». Не в центральную, а в Московскую. Оттуда письмо переслали в районный трест, и вот событие! была комиссия! Мне даже официально ответили на фирменном бланке! Интересно, что на некоторое время действительно стало лучше и чище, хотя цены остались прежние. Но это длилось недолго. Тогда я написал снова. Потом еще раз и еще. Уже не помогало, и никаких ответов на письма не приходило. Как выразился один мой приятель: в «Закусочной» поняли, КОМУ нужно давать и СКОЛЬКО
Но деваться некуда. Поблизости нет других столовых, а если и есть где-то на расстоянии, то такие же
Я давился вонючим жидким борщом и с тихой грустью размышлял о том, на что мы в большинстве своем тратим силы и время. А воров наших, между прочим, даже воровство не спасает. Воруют а все равно живут в дерьме и ненависти ко всем и друг к другу. Неужели так трудно осознать, что если ты к другим относишься хамски, то и другие будут относиться к тебе точно так же. Дважды два четыре
В половине третьего, когда я уже мучился изжогой дома, пришел Антон со своим братом Гришей. Они зашли мимоходом: собирались второй раз смотреть новый американский фильм. Взяли билеты в кинотеатр, который поблизости, но до сеанса осталось какое-то время, вот и решили зайти ко мне Антону нужно было позвонить.
Тебе тоже фильм понравился? спросил я Гришу, когда Антон вышел в коридор.
Да, Олег, отличный фильм. Образы просто великолепные!
Это был популярный ковбойский фильм «Великолепная семерка». Вместо обычной постной жвачки мы, советские труженики, увидели решительных и благородных людей мужчин, а не бесполых передовиков производства. Мне фильм очень нравился, как и Антону.
Не в первый раз я заметил, что стоило нам с Гришей остаться вдвоем без Антона, как выражение лица и даже осанка Гриши тотчас менялись. Он расслаблялся и становился естественней без своего старшего брата И у него проявлялось ценное, редкое качество, которое отличало его от Антона: в разговоре он слушал не только себя.
Никак не дозвонюсь, сказал Антон, входя.
Кому ты звонишь? спросил Гриша.
А у меня тотчас заныло сердце. У Антона, как всегда, был очень уверенный в себе вид, и я почему-то подумал, что
Одной девушке, многозначительно ответил Антон и как-то странно взглянул на меня.
Неужели?
Потом Антон с Гришей, продолжая, очевидно, начатый разговор, стали обсуждать очередной международный кризис «Карибский». И, конечно же, затронули внутреннюю политику в стране Ведь все мы тогда были в ожидании перемен. «Можно ли в газету завернуть слона? спрашивалось в очередном анекдоте. Можно. Если в газете печатается речь Хрущева». Действительно, новый Генсек многословно и темпераментно витийствовал на трибуне, и какие-то перемены уже наблюдались выпущены были многие заключенные из лагерей; строилось гораздо больше, чем раньше, жилья; опубликован был «Иван Денисович» Солженицына; принимались некоторые вполне разумные постановления Но хотелось больше, больше, быстрее
Я, естественно, не сдержался, ввязался в разговор братьев. В последней речи Хрущева, кстати, было опять много о «тунеядцах».
Охотятся за мелкими лентяями и жуликами вместо того, чтобы объявить настоящую войну крупным ворам, в сердцах сказал я. Вместо того, чтобы по-настоящему взяться за дело, суетятся по-мелочи!
Антон насмешливо взглянул на меня и сказал с кривой улыбкой:
Олег, Олег, он ведь не имел в виду именно тебя!
Это была какая-то дикая нелепость, и я сначала даже не понял, почему Антон так сказал.
Причем же тут я, Антон? Ты что, считаешь меня тунеядцем? Или думаешь, что я боюсь? Идиоты! То им «буржуи» мешали, «контра», потом и вовсе «враги народа», а теперь «тунеядцы»? Нашли виновных! Неужели не ясно, что все эти «кампании» чушь собачья?! Я статьи буду об этом писать!
Ты думаешь, их будут печатать? серьезно и тихо спросил Гриша.
Должны же наконец. А то ведь
Да брось, Олег, ладно, сказал Антон. Я пошутил. Ты зря кипятишься. Сейчас таких, как ты, не сажают. Есть более важные проблемы.
Опять ему про одно, а он про другое. Когда они ушли, я чувствовал себя скверно. Что ему надо? Почему он так зол на меня? Ведь он думает о многом так же, как я. А все хорохорится и хорохорится. Зачем?
Была, однако, уже половина четвертого. Пора занавешивать одеялами окна и печатать фотокарточки Я завесил и принялся за печать.
А вечером поехал к сестре.
Улица и какая-то определенная цель, когда не нужно ничего решать, а можно просто идти по знакомому, привычному маршруту, потом ехать в метро, сделать одну пересадку, опять ехать, выйти, идти по улице затем подняться на пятый этаж в знакомую квартиру Смотреть на их лица ее и ее мужа, с которым мы дружим, говорить, не напрягаясь, смотреть телевизор с ними, зная, что ни сестра, ни ее муж, о том, что сейчас происходит со мной, не знают Как-то непроизвольно и легко я спросил у Веры, важно ли для женщины, сколько было у мужчины других до нее, она сказала, что важно не это, а совсем другое отношение важно, вот что Ну, разумеется Потом еще говорили о чем-то, смотрели по телику фильм
Когда пришел домой, ко мне забежал Сашка, друг с первого этажа увидел в окнах свет. Предложил два билета на завтра во Дворец Съездов на балет «Лебединое озеро» купил, а сам пойти не может, дела в институте.
Чайковского я считал лучшим композитором всех времен и народов, балет этот видел раза два одно время работал в Большом театре рабочим сцены