Дети встретили меня ласково, весело я всегда находил с ними общий язык. Начал фотографировать «режимные моменты» умывание, обливание, завтрак, потом игры с кубиками, куклами, рисование. Здесь был маленький, замкнутый, игрушечный мир, отгороженный каменными стенами дома, и я погрузился в этот мир. И почти успокоился только сердце временами побаливало. Ко всему прочему, я тогда ведь так и не избавился от страха перед каким-нибудь фининспектором ОБХСС или переодетым оперативником (я же не официальный фотограф, не представитель организации!), и теперь этот страх и воспоминание о вчерашнем слились. «Частнопредпринимательская деятельность» у меня, что ни говорите.
Дети, как всегда, помогли. Вот я сажаю или ставлю малыша перед фикусом или около аквариума, на фоне стены, около детского телефона. Говорю что-нибудь веселое или спрашиваю о чем-то хорошем. И мальчик или девочка улыбается
С волнением наблюдаю за непрестанными изменениями детских лиц, и в подходящий момент нажимаю на спуск затвора. Детские лица в сущности все красивы, хотя, конечно, по-разному, и, фотографируя, я, как всегда, думаю: красота ребенка, женщины, какого-нибудь растения, животного, бабочки или цветка имеет таинственно близкие, общие корни
Время съемки кончалось они сейчас будут обедать и спать, а мне пора возвращаться домой. Успел отснять ровно половину, две группы из четырех. Столько же осталось на завтра. И тут сердце заболело опять
А почем будут фотокарточки? с вежливой настороженностью спросила воспитательница.
Я вам потом скажу, надо же показать. Недорого, в общем. По сорок копеек.
«Сорок копеек» выговорилось с трудом. Я всегда чувствовал неловкость, когда речь заходила о деньгах. Хотя никуда ведь не денешься все равно.
Вышел, погода все та же. На остановке автобуса стоял милиционер.
У метро я внезапно для самого себя, как-то машинально подошел к телефонному автомату. Опустил монету, набрал номер. Услышал сразу голос ее. Как ни в чем не бывало спокойный голос, даже веселый! Радость вспыхнула на миг но тут же пронзила боль. Она же узнала меня сразу. Но ни в одном глазу!
Почему ты не пришла, Лора? хрипло выговорил я, с трудом.
Не могла, Олег, понимаешь. Бывает Я же говорила тебе Точно не обещала.
Голос ее стал тихим, она оправдывалась.
Сердце сорвалось с привязи, я задыхался. Как?! Так просто Ничего страшного, оказывается, не произошло? И даже не позвонила! А я-то Ведь у нее есть мой телефон, а я весь вечер был дома! И теперь так спокойно И сегодня не звонила, а то бы сказала ведь
Да, конечно, бывает, проговорил я чужим, неестественным голосом. А ведь я тебя ждал. Полчаса ждал, где договорились. Ну, что ж, не могла, значит, не могла. До свиданья. Как-нибудь позвоню.
И повесил трубку.
Вышел из будки. Зашагал автоматически, как в трансе. Спустился в метро.
И только в переполненном вагоне, в давке, начал приходить в себя. Что я наделал?! Зачем так грубо?
Началась обратная реакция Я ненавидел себя, проклинал. Что я наделал! Мало ли что у нее могло быть Что я наделал! Не спросил ведь даже!
Подъезжая к своей станции, уже не чаял, как выбраться на поверхность. Бежал вверх по эскалатору. Рванул к телефонной будке, которая единственная! свободна. Не работает! Ждать когда освободится другая? Но у меня же одна только «двушка»! Вдруг не сработает? Нет, домой!
Чуть ли не бежал по улице до своего дома. Взлетел вверх по лестнице.
Телефон в коридоре свободен!
Набрал номер она подошла!
Послушай, это я. А что, если сегодня? Давай? Ты как, можешь?
Как ни странно, она согласилась. Договорились у «Справочного бюро» на площади Ногина, недалеко от Академии, места ее работы. В половине пятого, когда она закончит
3
Да, вот так все и началось. Но не только Лора.
Кое-что тоже важное! началось чуть-чуть раньше. И все оказалось связанным Мог ли я тогда это предполагать?
Приблизительно за неделю до знакомства с Лорой, был очередной «творческий семинар» в Литинституте, когда в перерыве я позвонил Алексееву, заведующему отделом очерка и публицистики в молодежном журнале. Дело в том, что у Алексеева уже лежал мой этакий «рассказ-очерк», который Алексееву нравился и который он хотел напечатать в журнале. Однако возникли какие-то сложности вот я и звонил.
Олежек, ты? Алексеев сразу узнал мой голос. Насчет твоего рассказика пока ничего определенного сказать не могу, но у меня к тебе предложение. Слушай внимательно: нужно написать очерк о «маленьких преступниках». О несовершеннолетних. Очерк большой, проблемный, главным образом моральная тема, даже можно сказать половая. Думаю, это тема как раз для тебя. По телефону ничего объяснять не буду, ты приходи в редакцию сегодня же или завтра, все расскажу. Согласен?
Олежек, ты? Алексеев сразу узнал мой голос. Насчет твоего рассказика пока ничего определенного сказать не могу, но у меня к тебе предложение. Слушай внимательно: нужно написать очерк о «маленьких преступниках». О несовершеннолетних. Очерк большой, проблемный, главным образом моральная тема, даже можно сказать половая. Думаю, это тема как раз для тебя. По телефону ничего объяснять не буду, ты приходи в редакцию сегодня же или завтра, все расскажу. Согласен?
Да-да, конечно, забормотал я растерянно, расстроенный тем, что с рассказом не получается. Сегодня не успею, наверное, у меня семинар, а завтра можно?
Можно. Вот и хорошо. Жду. В два часа дня, идет? Я знал, что ты согласишься.
Вернулся я в аудиторию не только расстроенным, но уже отчасти заряженным, и чем больше думал о предложении Алексеева, тем больше оно волновало. «Большой проблемный очерк» он ведь так и сказал. «О преступности несовершеннолетних» Да еще и тема «половая» Интересно, почему он хочет предложить это мне? Ведь в моих рассказах, которые он читал, ничего такого и в помине нет. В других есть, но в тех, что дал ему, нет.
На следующий день побывал у Алексеева, получил солидную «ксиву» от журнала, тогда же Алексеев звонил в Горком комсомола с рекомендацией.
И вот я уже в Горкоме в ожидании некоего Амелина, заведующего Сектором охраны общественного порядка. Происходит непонятное: я пришел точно в срок, Амелина нет. Я жду уже целый час, а Амелина все нет и нет. Что делать? Проходит еще час Уйти? Но ведь это начало. От него зависит дальнейшее Вот от чего неуверенность, наивность, вот от чего! Ведь сколько раз Любит начальство нас помариновать!
Наконец, Амелин пришел высокий, молодой (наверное, мне ровесник), чуть сутуловатый, в папахе.
Вы меня ждете? Как ни в чем ни бывало!
Сначала разговор не вяжется: я никак не могу стряхнуть раздражение и скованность от долгого ожидания, Амелину, как видно, все же неловко. И оба мы зачем-то делаем вид: я официальный, такой, какой, по моему мнению, должен быть у знающего себе цену корреспондента, которого так бессовестно заставили долго ждать, Амелин тоже официальный (все-таки начальство!) и почему-то обиженный.
Однако натянутость постепенно рассеивается, и вот мы уже два человека в маленькой комнате при электрическом свете, а за окнами темно. Там захватывающая, непостижимая жизнь, там люди со своими заботами, проблемами, страстями, там молодые ребята и девушки, представители разных миров, которые с такими мучениями пытаются понять друг друга
Амелин щедро достает из стола кипы документов: отчеты, сводки, доклады, стенограммы собраний, списки изъятых предметов при обыске, акты, расписки И я погружаюсь в это море, сухое, бумажное, шелестящее отзвуки жизни, которая там, за окнами, вершится и сейчас, вот сию минуту. В воображении мелькают вокзалы, полутемные улицы и переулки, бараки, железнодорожные пути и платформы в свете тусклых фонарей, группы подростков, неряшливо одетых, с серыми лицами, отвязных, испуганные девушки, заборы и подворотни, около которых разыгрываются дикие драмы. Сверкающие ножи, кастеты, велосипедные цепи И что-то противоестественное, жуткое, что подразумевается под словами: изнасилование, убийство
Амелин увлекся. В его рассказе нет никакого плана: он достает и показывает документы в беспорядке, как попало чувствуется, что его тоже все это волнует на самом деле, он говорит, не переставая, наваливая на меня информацию, чтобы «обрисовать ситуацию», как он объясняет Я поражен: этот молодой и, похоже, застенчивый краснеющий человек знает столько, оказывается, он сам не раз участвовал в «операциях», облавах
Документов уже целая кипа я, конечно же, не успею сегодня просмотреть и малую часть, к тому же ведь приходится внимательно слушать Амелина и записывать хоть что-то в тетрадь. Вот из ящика стола он достает и с грохотом выкладывает металлические предметы: пара самодельных, грубо выточенных ножей, три изящные финки, велосипедная цепь, свинчатки разной формы, солидный, с металлическими шипами кастет. Ничего себе
Это в ремесленном училище операцию проводили, с оттенком гордости говорит Амелин. У нас кое-какие сведения были. Пришли, я так и сказал: ну, выкладывайте сами. Пока по-доброму. У кого что есть кладите на стол, живо!
Так сами и выложили? искренне удивляюсь я.
Помялись для начала, потом один подходит, кладет. Другой Так все и выложили! С ними так и нужно честно, без сантиментов. Тогда они понимают. Хуже нет, если сам мнешься А вот и еще, посмотри-ка