Мюссера. Сборник рассказов - Эля Джикирба 11 стр.


«Красиво»,  подумала она.

Пока перепугавшаяся неизбежного объяснения городская девочка разглядывала в жерле трубы небесный лоскут, тётя Жуна пыталась разгадать причину исчезновения пяти килограммов апельсинов.

 Раздала соседским детям!  задумчиво глядя на бабушку Маню, произнесла она и негромко позвала.

 Эля-я-я.

Ответом было молчание.

Тётя Жуна позвала немного громче.

 Эля-я-я!

Вновь ни звука.

 Эля, Эля!  суетливо присоединилась бабушка Маня, но ответом вновь было молчание.

Тётя Жуна быстро поднялась на второй этаж и заглянула в комнату городской девочки, но ничего, кроме раскрытой книжки на смятом покрывале, не обнаружила.

«Убежала к соседям»,  подумала она и вернулась вниз, где её поджидала бабушка Маня.

 Эля, Эля, Эля-я-я!  увидев вернувшуюся ни с чем невестку, заверещала она, и тётя Жуна бросилась успокаивать свекровь, но периодически прерывала словесный сеанс успокоения, чтобы вновь зазывать городскую девочку.

Бабушка Маня тут же присоединялась к ней.

В воздухе, как говорят в таких случаях, запахло скандалом, поскольку на громкие голоса неизбежно должны были появиться соседи и городская девочка поняла, что молчать больше нельзя.

 Оу-у,  подала она голос в той манере, в которой жители галактического села Апцхва отвечали друг другу с подворья на подворье все прошедшие столетия до изобретения сотовых телефонов.

В соответствии с законами физики поданный городской девочкой голос бросился искать выход из узкого пространства камина и, ожидаемо обнаружив его в трубе и обрадованный возможностью вырваться наружу, бросился туда, где синел небесный лоскут, отчего у тёти Жуны и бабушки Мани создалось впечатление, что городская девочка ответила им с крыши.

 Эля-я-я!!!  истошно завопила бабушка Маня и стала бегать по периметру каменного дворового пространства с задранной вверх головой.  Эля, спустись! Сейчас же спустись! Нет, не спускайся! Подожди! Лестницу принесу! Не спускайся! Эля! Эля! Жуна! Что ты стоишь! Это ты во всём виновата! Она тебя испугалась! Эля! Не шевелись! Сейчас! Сейчас! Я сейчас!

Тётя Жуна, вышедшая во двор следом за свекровью, и вправду стояла не двигаясь. Но не потому, что получила приказ от бабушки Мани.

Тётя Жуна недоумевала.

 Я стою и думаю, как она туда забралась? Ну, предположим, поставила стулья друг на друга, чтобы до потолка дотянуться. Но люк всё равно не откроет. Он же на замке. Так! Камин!

Она зашла в комнату так же осторожно, как пробиралась до этого по коридору, в опасении спугнуть беглянку и вынудить её сделать ещё какую-нибудь глупость: выброситься, к примеру, из окна или умереть прямо здесь, в небольшой комнате с высокими потолками и кроватью-полторашкой из светлого дерева.

По-прежнему стараясь не шуметь, тётя Жуна встала на пороге и негромко обратилась к закрытому камину.

 Эля, вылезай. Я знаю, что ты здесь. Давай без глупостей, ладно?

Но городская девочка и не думала совершать глупостей, ведь она уже смирилась с предстоящим позором, да и бабушку Маню было жалко. Очень уж она нервничала.

И городская девочка принялась вылезать из камина.

Интересно, как можно вылезти из узкого пространства камина, если ты сидишь в нём на корточках, да ещё и лицом к его задней стенке?

 Говорю ей,  рассказывает тётя Жуна,  спокойно так говорю, чтобы не напугать: «Эля, вылезай, я знаю, что ты в камине». И жду. Думаю, если что захочет сделать  я буду наготове. Но она не стала ничего делать, даже не заставила меня повторить дважды, сразу начала вылезать. Но как? Сначала с грохотом откинулась в сторону дверка. Потом показалась Элина попа. Потом посыпались газеты, а я даже успела подумать, откуда тут они, и решила, что надо бы прибраться в камине. А следом уже и она вывалилась.

Здесь тётя Жуна, как правило, повышает голос, и рассказ начинает прерываться смехом.

 Вся в саже, начиная от лица и заканчивая новой кофтой моей Нателы, которую я буквально утром надела на неё. Испугалась, чтобы не простыла, ветер что-то был с утра, дай, думаю, надену кофту, мало ли что. Вылезла и встала с опущенной головой. А я ей говорю строго так: «Идём вниз». А сама еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Только крикнула маме, что нашла её.

                                            ***

Тётя Жуна, конечно же, отложила визит в больницу, поскольку и апельсинов не было, и мамалыга и бульон успели безнадёжно остыть, и занялась приготовлением семейного обеда. А бабушка Маня сначала горячо отругала продолжавшую угрюмо молчать городскую девочку, а потом стала выпытывать, кому она отдала апельсины.

 Никому,  буркнула вымытая и переодетая в чистое городская девочка.

 А куда они делись?  продолжила допрос бабушка Маня.

 Съела,  опустив голову до максимальных пределов, пробормотала городская девочка.

 Съела? Что, все?  изумилась бабушка Маня.

 Угу,  промычала городская девочка.

 А шкорки куда выбросила?  продолжила допытываться бабушка Маня, не поверившая ни единому слову внучки. Как же, съела, сволочь маленькая! Наверняка соседским детям раздала!

 Туда,  неопределённо махнув рукой в сторону огорода, сказала городская девочка.

 Она раздала и боится признаться,  заговорщически шепнула тёте Жуне бабушка Маня.

 Знаю,  ответила тётя Жуна.  Ну, что делать? Раздала и раздала.

О том, что городская девочка сказала чистую правду про съеденные апельсины, догадались только через неделю, когда тётя Жуна, затеяв в доме генеральную уборку, отодвинула шкаф в комнате городской девочки и обнаружила за ним полуссохшиеся апельсиновые корки, о существовании которых сама городская девочка к тому времени забыла напрочь.

 Как ты не лопнула?  в сердцах спросила тётя Жуна у угрюмо замолчавшей городской девочки.  Там же было пять кило!

 Я не считала сколько там было,  пробормотала городская девочка.  Они вкусные были, и я не заметила, как их все съела. Извините меня, пожалуйста.

 Да бог с ними, с апельсинами,  вздохнула тётя Жуна.  Просто ты могла объесться, и потом тебе стало бы плохо.

Городская девочка искренне не понимала, как может быть плохо от апельсинов, но решила промолчать.

Да и извоженную её обутыми в обувь ногами стену так некстати решили заново красить. Какие уж тут возражения

                                            ***

Путь в галактику Очамчира видится городской девочке долгим, но приятным, и лучше всего добираться туда на электричке с промежуточной посадкой на платформе Бараташвили (Гум). Платформа красива и напоминает городской девочке дворец, внутри которого всегда царят полумрак и прохлада.

В граните пола и стен отсвечивают огни большой центральной люстры из бронзы  верной приметы канувшего в Лету большого стиля.

В связи с платформой есть и не очень приятные воспоминания, ведь именно там городская девочка впервые увидит, как выглядит внезапно наступившая смерть, когда на её глазах подъезжающий поезд отсечёт голову зазевавшейся бродячей собаке, и только что полное жизни существо, разделившись на две отдельные части, преобразится в мёртвую равнодушную плоть.

С той далёкой поры список, открытый гладкошёрстным существом небольшого роста с вытянутым охотничьим носом и явно чужеродной породы хвостом, будет постоянно пополняться.

Мёртвые и покалеченные дети в страшной аварии подле Гудауты в день похорон тёти Малицы. Их трое, и все они сидели с отцом в мотоцикле с коляской, когда управляемый кем-то беспечным грузовик развернулся прямо перед ними, мгновенно преобразив полные жизни тела в равнодушную плоть.

Множество погибших в авариях людей на московских дорогах. Девяностые оказались особенно щедры на них.

Военная часть списка. Она оказалась самой длинной, но память зацепилась лишь за некоторых.

Растерзанный свиньями и собаками труп мужчины на площади за Келасурским мостом в сентябре девяносто третьего. Лежащая ничком на обочине дороги в Гал женщина в овчинной жилетке. Расстрелянные у забора сухумского двора соседи, один из них был тамадой на свадьбе. Недалёкий человек, так и не понявший законов войны и наивно оставшийся переждать её трагический финал в своей квартире

Бесконечный ряд эксгумированных из захоронения в районе Республиканской больницы тел. Городская девочка сопровождает туда иностранных журналистов. Бьётся в истерике мать, узнавшая среди останков своего сына, быстро щёлкает фотоаппарат.

Надо успеть запечатлеть горе на её лице.

Накрытый плащ-палаткой, залитый кровью труп Автандилова. Городская девочка возмущается, стоя в метре от него. Говорит громко, чтобы слышало как можно больше народу и одновременно для того чтобы отогнать подальше видение вычищенных перед последним походом ношеных туфель с острым носком, выглядывающих из-под плащ-палатки.

Он привёл себя в порядок прежде, чем выйти как ни в чём не бывало на работу к абхазам.

Недалёкий человек, так и не понявший законов войны.

Назад Дальше