Однажды, как писали в одном доносе, своей грубостью даже вызвал преждевременные роды у одной посетительницы: понервничала, будто бы, и родила на неделю раньше.
Как-то так получалось, что каждый донос на меня сопровождался непременно созданием комиссии и тщательной проверкой. Бывало, что одни проверяющие еще только собираются покинуть мой кабинет, а в дверях уже ждут своей очереди другие.
Один из самых усердных доносчиков Борис Кремлев. Зная его такое пристрастие, люди старались не связываться и во всем угождать ему.
Кто он такой, этот Борис Кремлев? Историческая правда требует, чтобы раскрыл информацию.
Борис Кремлев называл себя красноармейцем и активным защитником советской власти в годы гражданской войны. Сочинил и распространял легенду, будто бы добровольно в 1918 году записался в полк Красных Орлов, сформированный из горняков и металлургов на станции Гороблагодатская, покрошил, будто бы, беляков немало, прошел с полком весь героический путь от Урала до Приморья
Что в этой легенде вымысел, а что правда никто не знал и не знает до сих пор. Потому что ни в архивах, ни на руках Кремлева документальных подтверждений не было, как отсутствовали и живые очевидцы его «героических» походов. У Кремлева была лишь справка, что в 1919 году после ранения лечился в полевом лазарете. Но в справке не было сказано, какой стороне принадлежал лазарет и от чьей пули получил ранение белых или красных.
Злые языки поговаривали, что он всю гражданскую войну видел красных лишь сквозь прицел своего пулемета.
Кремлев боролся за то, чтобы красивая легенда прижилась. Ну, а на тех, которые пытались усомниться, обрушивал поток доносов. И каких доносов?! Утверждал, что с ним сводят счеты скрытые враги советской власти, для которых он, боец-красноармеец, как кость в горле. После таких доносов число сомневающихся сокращалось, а количество сторонников удваивалось.
Злые языки утверждали, что в годы массовых репрессий Кремлев своими разоблачениями немало людей отправил на тот свет.
Было одно странное обстоятельство, на которое почему-то никто не обращал внимания. Пока живы были командир и комиссар полка Красных Орлов на месте формирования, то есть на станции Гороблагодатская, ветераны регулярно собирались, но среди них никто и никогда не видел Бориса Кремлева.
Да и степень активности красноармейца Кремлева после смерти основных очевидцев тех событий, особенно после смерти командира и комиссара полка, настораживала. После того, как многих реальных свидетелей не стало в живых, Кремлев особенно бурно стал действовать, то есть все инстанции заваливать бумагами, требуя признать его официально участником гражданской войны. Как ни странно, признали, в конце концов, хотя в его деле никаких новых подтверждений не появилось.
Успокоился ли Кремлев, добившись своего? Черта с два! Он теперь стал писать во все инстанции, что незаслуженно обойден наградами. Не все, но некоторые пытались усовестить: скажи, мол, спасибо, что пошли навстречу и без документальных подтверждений признали участником. В ответ десятками сыпались доносы: затирают, мол, его, активного защитника советской власти, его, проливавшего кровь.
И вновь добился Кремлев своего: к 60-летию октябрьской революции был удостоен боевой награды. И какой награды!? Ордена Красного Знамени!
Теперь и вовсе нельзя было от него отмахнуться. Потому что подписывал все доносы так: «Борис Кремлев, ветеран гражданской войны, краснознаменец». И, с формальной точки зрения, это была правда. Ведь теперь-то на руках у него были документальные подтверждения. Это ведь без бумажки ты букашка, а с бумажкой кто? Человек!
Борис Кремлев много написал на меня доносов. Вот последний.
22 апреля 1988 года. Выходит очередной номер моей газеты. Борис Кремлев, как один из самых внимательных читателей (называл себя даже рабкором, но я таковым его не считал, видя существенную разницу между газетной заметкой и кляузой-доносом), возмутился. Сел и написал в Свердловский обком КПСС на меня совершенно безграмотную жалобу: редактор, мол, допустил кощунство по отношению к вождю мирового пролетариата, не поместив портрета в день его рождения, и за такую политически вредную ошибку заслуживает самого сурового наказания.
Слава Богу, это был не 37-й год. Мне удалось кое-как, с минимальными потерями для газеты отвертеться.
Слава Богу, это был не 37-й год. Мне удалось кое-как, с минимальными потерями для газеты отвертеться.
По большому счету, конечно, это с моей стороны было безобразие. Ведь в номере не только не было портрета Ленина, который к этой дате присутствовал во всех других печатных изданиях, но и слова не сказано по случаю его дня рождения. Проигнорировать такую дату и такого человека? Ну, извините, это уже хамство.
Каюсь! Был хамом! Например, как можно было в номере, посвященном славной советской женщине, в день 8 Марта разрешить опубликовать большой материал (на два подвала), подробно повествующий о деятельности организованной преступной группы, в состав которой входило пятнадцать женщин, и которая несколько лет к ряду занималась грабежами ценностей с подвижного состава на станции Чусовская? Крохотную заметку куда ни шло. Можно было сослаться на недосмотр, на случайность. А тут Что это, как не политическая акция? Какой, право, диссонанс в дружном общем хоре, поющем славу женщине.
Конечно, писал на меня доносы не только Кремлев. Писали Борис Зверев, Алексей Марговенко и десятки других. Вхожие во властные кабинеты наушничали, среди нашёптывающих на ухо начальству были и коллеги-журналисты.
Так что в нашей стране были, есть и еще долго будет буйно цвести доносительство. Не то доносительство, которое имеет место быть в цивилизованных обществах, когда добропорядочный человек сообщает о чем-то опасном для общества, а наше, сугубо родное мелкое, гадкое, подлое.
Жили и живем. Как нам подсказывает совесть.
20 апреля. Четверг
Алеся Николаева, поэтесса и лауреат, написала статью (журнал «Другие времена»), в которой заметила, что Чехов это писатель, не оставляющий читателю никакой надежды; писатель-атеист, вечно надсмехающийся над самым светлым.
И что, если так?
Есть писатели-оптимисты, слагающие поэмы о том, как люди встретились, подружились, полюбили, поженились и счастливо прожили много лет, идя рука об руку, и в один день ушли в мир иной.
Они, правда, есть. Но не в том числе, как это кажется оптимистам, один случай на тысячу, поэтому не типичен.
Есть писатели иного взгляда на мир, к коим относится Чехов. Они также оптимисты, но их оптимизм не доходит до безумия. Они реалисты и пишут о том, что видят, что их тревожит и волнует.
Чехов писал о том, как много в людях всякой дряни лжи, лицемерия, ханжества, предательства, корыстолюбия, тупости и прочих иных черт наших характеров. Этих особей намного больше и они типичны.
Писатели-оптимисты пишут о том, что хотелось бы им видеть в обществе. Писатели-пессимисты, вроде Чехова, пишут о том, что в обществе есть на самом деле.
Пусть пишут и те и другие. Всем места хватит. А читатель сам решит, что ему читать, слащавые иллюзии или суровую реальность.
Для меня, в отличие от Алеси-поэтессы, Чехов это самый честный писатель, перед гением которого преклоняюсь.
Только Антон Павлович Чехов мог написать вот эти строки: «Женщины всё могут простить тебе и пьяную рожу, и измену, и побои, и старость, но не простят они тебе бедности».
Увы, его слова суровая реальность.
22 апреля 2006. Суббота
Как умерщвление собственной духовности, так и подавление всего плотского одинаково отвратительно, потому что бесчеловечно.
23 апреля. Воскресенье
И. А. Гончаров:
«Дружба вьет гнездо не в нервах, не в крови, а в голове, в сознании».
От себя добавлю: в отличие от любви. Любовь это всего-то миг, короткая вспышка молнии, секундное озарение (по мнению Гончарова); дружба дольше и надежнее, но также не вечна; привычка вот что прочно и навеки соединяет людей.
Всегда придерживался этой теории. Счастлив, что нашел своего единомышленника В лице И. А. Гончарова.
25 апреля. Вторник
Бывает, что спрашивают: с каких это пор пристрастился к литературе?
Как читатель, обыкновенно отвечаю, очень рано, можно сказать, с первого класса глухой деревенской школы, в библиотеке которой было не более десятка совершенно замусоленных детских книжонок.
Как сочинитель, затем добавляю, с юношеской поры, когда не было и семнадцати, когда в местных газетах поместили пару-тройку моих заметушек. И сразу понял: настало время, когда надо браться за серьезное. Взялся. Сел и написал «повесть». Написал, как мог. Отослал в московский журнал «Огонек». Первая попытка закончилась полным конфузом. В довольно большом письме литконсультанта (по нынешней поре, никто бы в ответ и слова не написал) было очень деликатно указано, что мне рано браться за столь серьезную литературную работу, что прежде надо набраться жизненного опыта, учености, то есть пойти в вечернюю школу и затем, возможно, в институт. Имелся и анализ некоторых фрагментов текста с наиболее вопиющими ошибками. Предпринял и вторую атаку, но теперь объектом выбрал Средне-Уральское книжное издательство, куда направил другой свой литературный опус. Там уже не были столь вежливы и в коротеньком письме без экивоков, по-уральски в лоб сообщили: присланный рассказ элементарно неграмотен и поэтому не может быть издан.