Отмахнувшись, я опустил взгляд, признавая себя потерпевшим поражение. Ничего не имея противопоставить ей, я мог только выжидать и надеяться.
Той ночью она была особенна упорна в попытках вернуть мне благословенную твердость. Не менее часа потратили ее высасывающие лунный свет для затмений губы, хищный язычок и удушающие груди в надежде, что некоторое возвращение сил сказалось на всем моем организме. Убедившись, что это не так, она, видя общее мое изнеможение и не надеясь на мои губы и язык, вытянула мою руку на кровати, чуть согнула мои пальцы, придерживая их своими, встала над ними на коленях, а затем медленно опустилась на них, погружая четверых тех приятелей, дрожащих от ужаса, словно девственники, посетившие публичный дом, в выплеснувшие на них липкий поток текучей похоти ребристые глубины. Бедняги, они захлебнулись в нем, потекшим до самого моего запястья, но ей были уже безразличные чужие судьбы. Она крутилась, извивалась, приподнималась и опускалась с угрожающей сломать мою руку резкой силой, вертелась в сонной темноте, подвывая так, что я ожидал узнать на следующий день из новостей о появившемся в нашем квартале диком звере, а когда оргазм воткнулся в нее копьем травоядного варвара, запрокинула голову и завопила, даже не пытаясь скрыть своего восторга и призывая к нам всю полицию района. К счастью, на этот раз никто из соседей не обеспокоился вызвать тех соглядатаев тишины. Обретя неожиданное успокоение после единственного оргазма, что было для нее непривычно, Ирина соскользнула с моей руки, перебралась через меня, благодарным поцелуем окропив мои губы, свернулась под простыней и почти сразу же уснула. Глубоко и медленно вдыхая, чувствуя себя моряком, выжившим после схватки с акулой, я поднес слипшиеся пальцы к лицу и глубоко вдохнул возвращающий меня в безжизненные джунгли запах, по всему моему телу прораставший волосы, удлинявший зубы, превращившиеся в плотоядные клыки, сужавший зрачки глаз, принимавшихся искать вокруг норы незадачливых грызунов. Но за ароматом тем почудилось мне и нечто иное, призрак старого пятна на много раз стиранном белье, отблеск утопленника в полуночном озере, тень собачьей головы, составленная из листьев и ветра. Неуверенный в том, был ли тот сохранившийся в самых влажных сокровищницах ее влагалища отголосок впитанного им семени, я снова и снова нюхал свои пальцы, доводя себя до потери дыхания, я облизнул их, ощутив не менее подозрительный солоноватый привкус, но этого недостаточно было для полноценных обвинений и мне пришлось смолчать.
Более всего прочего смущало меня единственный потребовавшийся для признания себя удовлетворенной оргазм. Воплощение безудержной похоти, в иные вечера она переживала по тысяче наслаждений и требовала большего, оставляя неизменно полноводным свое лоно, иссушить которое удавалось только по истечении нескольких часов изобретательного совокупления.
Фотографии Клауса я так и не увидел.
Не рискуя обращаться с просьбой к кому-либо из моих приятелей, узнавшим бы меня еще более смешным и ущербным, чем представлялось то мне, я позвонил на следующее утро терпеливому профессору. Для этого мне пришлось совершить немыслимый подвиг, то есть открыть дверь в кабинет. Золотистая изогнутая ручка сопротивлялась мне с упорной радостью, пружина ее оказалась превосходящей мои возможности и только когда я, едва не теряя создание, обвис на ней перезревшей змеей, она поддалась, приоткрывая проход. Ударившись плечом о ее черное дерево, я прополз на четвереньках в меньшую из комнат квартиры, почти полностью покоренную старомодным столом с обитой кожей столешницей. Прижавшись спиной к его лакированной тумбе, вытянув ноги, положив на пол обессилевшие руки, я напоминал себе солдата, выжившего после опустошительной битвы, контуженного, потерявшегося и пытающегося понять, кто одержал в ней верх и в какой стороне находятся теперь его враги. Осознав, что они окружили меня, я выгнул левую руку, нащупал тонкий черный провод и дернул его, сталкивая со стола телефонный аппарат в суицидальном веревочном рывке. Неудачно упав, он ударился о пол углом черного массивного корпуса, оставив в доске белесую выбоину, добавляя еще одну ко множеству подобий ее, причины возникновения которых избегали моей памяти. Дельфиньим мерцая блеском, трубка соскочила со стальных рычагов как проститутка с завершившего оплаченное время члена, ударилась о мою ногу и легла возле нее, издавая предсмертный визг. Согнувшись, подцепив кончиками пальцев пружинные кольца провода, я подтянул трубку к себе, обнаружив тяжесть ее чрезмерной. Решив отложить внимание к ней, я снова потянул тот же провод, на сей раз приближая корпус с золотистым диском, распустившим по себе выгравированных на нем бактерий и вирусов, в круглых прорехах позволивший поблескивать красным непрочным цифрам.
Сам телефон являл собой громоздкое чудовище, приподнявшееся на шести крошечных драконьих ножках, воздевшее рычаги ветвистыми острыми рогами, неизменно пребывавшее в состоянии возбужденном и неистовом, как будто брачный сезон его продолжался круглогодично, злобно подпрыгивавшее, когда редкий звонок сотрясал его и державшееся мной на самом краю стола, дальше всех прочих предметов на нем, включая ножи для разрезания бумаг и футляра с опасной бритвой. Чем большим было его удаление от меня, тем в большей безопасности я себя чувствовал. Все предметы здесь были моими врагами. По большей части их купила Ирина, они были покорны и преданы ей, они скрыли бы любой ее проступок, любое предательство, они с радостью набросились бы на меня, если бы только почувствовали позволение с ее стороны. Телефон с восторгом задушил бы меня проводом, маникюрные принадлежности загрызли, кресла пожрали живьем, книги растерли бы по страницам мой пепел, пряча его между опечаток и типографских ошибок.
И все же у меня не было выбора. Палец мой ткнулся в бесчувственное отверстие над одной из цифр, при помощи второй руки повернул открывающий ворота перед варварами диск. Повторив это деяние восемь раз, я подобрал гладкую рыбину трубки, усилием обеих рук закинул ее на плечо, наклонил голову, прижимая холодный пластик к уху.
Выслушав мою просьбу, Гиррон некоторое время не отвечал, смутившись, раздумывая или перебирая варианты, отсчитываемые пробивавшимися сквозь решетку телефона щелчками.
Мне кажется, я знаю кое-кого, кто может помочь вам. некоторое сомнение в его словах не смутило меня и я воспылал надеждой дезертира, намеревающегося скрываться в лесах до тех пор, пока его страну полностью не захватят оккупанты. Попросив меня не бросать трубку, профессор совершил звонок по другому телефону, одному из трех белых аппаратов, чувствовавших себя львами в прериях его стола. Треск набираемого номера был хорошо слышен мне, но сам разговор донесся до моего слуха лишь невнятным бормотанием, вынудившим меня в волнении за его результат приблизился к границам забытья. Лишь убедив себя, что, лишившись чувств, я избавлюсь и от возможности выяснить оправданность или глупость своих подозрений, мне удалось избежать зловещей темноты. Закрыв глаза, прислонившись затылком к прохладному дереву, я медленно и размеренно дышал, ожидая возвращения доктора, как, затаившись под виселицей, ожидает алхимика мандрагора.
Я обо всем договорился. веселая небрежность профессора убедила мен в любопытстве его к завершению всего предприятия. Уверив в непременном сообщении ему результата, я запомнил продиктованные им цифры с такой старательностью, что еще много дней после этого они время от времени всплывали из моих воспоминаний подобно навязчивому мотиву или видению любовницы во время соития с женой.
Совершив второй звонок, я представился напряженному и тихому мужскому голосу посланником профессора. После нескольких минут переговоров, мы пришли к наилучшему из возможных решений, согласно которому он должен был появиться в моей квартире на следующий день. Гость обещал появиться в десять. Паломничество ко входной двери я начал чуть позже восьми, сразу же, как только Ирина ушла, убедив меня в неизменности ранее озвученных ее планов и радуя мой взор избавленными от белья ягодицами под облегающими белыми брючками.
Несколько раз мне приходилось останавливаться, садиться на пол, привалившись к стене. Особенно долго я прятался в углу между ней и комодом, где просидел бы, вероятнее всего, до возвращения жены, если бы не гневная тоска, переживающая обо всем творимом в мире разрушении. Еще несколько шагов мне удалось проползти на порожденном ею импульсе, но, когда до дверь уже была в достижимости для моей вытянутой руки, силы окончательно покинули меня. В этот момент брызгнул звонком телефон, повторил свой клич, издал его в третий раз и тут же включился, щелкнув, автоответчик над моей головой и позади меня, насмехаясь надо мной с медовой скалы комода.
Дорогой, сегодня я задержусь и буду очень поздно. Прости, очень много работы. завершив послание звуком преувеличенно скользкого поцелуя, она смолкла.
Застонав, я приподнялся и двумя рывками дополз до входной двери, ударившись о нее головой, но обрадовавшись тому, словно отравитель, наблюдающий за тем, как начинает бледнеть лицо жертвы.