Силы возвращались ко мне с медлительностью зарождения жизни. Первым признаком того стала ворвавшаяся напористым скорпионом оскорбительная скука. В попытке хоть как-то развлечь себя, я попробовал читать, но даже совместные старания пяти ламп, запряженных в стальную сбрую под потолком залы не смогли донести свет до страниц достаточно ярким. Как ни старались они, но усыпляющие испарения и пыльное торжество останавливали их, вынуждали гибнуть, гаснуть, поворачивать назад, растворяясь и стеная от горечи невыполненных обещаний. Рассмотреть буквы в этом подвижном сумраке не представлялось возможным и тогда взор мой задержался на телевизоре. Приобретенный много лет назад, он был оживляем лишь изредка, служа фоном для растерянного времяпрепровождения или для просмотра принесенной кем-либо видеозаписи. Все остальное время он возвышался темным лаковым менгиром, хранителем неумолчных душ, пристанищем трусливых неудачников и наивных красавиц, гробницей великих воинов, сказителем историй о немыслимых и глупых подвигах. Теперь же я вспомнил о его способности развлечь меня безо всяких усилий с моей стороны. Мне даже не пришлось бы, как в случае с приобретенными фильмами, опасаться завершения видимого и необходимости перематывать или менять его. Непредсказуемое чередование телевизионных передач, фильмов, рекламных роликов, музыкальных клипов, стало в воображении моем тем восторженным калейдоскопом, из кружения которого могла возникнуть столь требовавшаяся для меня энергия и я нажал на кнопку пульта с воодушевлением рыцаря, пронзающего сердце дракона.
Потускневший от налипшей на него пыли экран вспыхнул, не веря в собственное возвращение, моргнул, освещая комнату жидкой молнией, и явил мне лик лоснящегося молодого мужчины, сидящего за белым столом на фоне мозаичных небоскребов и звероподобных флагов, с уверенностью проповедника вещающего нечто неслышимое. За долгое время, проведенное в вынужденном молчании, устройство лишились возможности производить звук. Как ни увеличивал я его, все видимые мной персонажи оставались немыми. Бесслышно торжествовали взрывы, ни единого смятения в круговоротах пыли не производили грузные самолеты, не слышны были возгласы женщин, обвинявших мужчин в том, что, судя по неистовому блеску глаз, могло быть только содеянной с одноногой карлицей изменой.
Не меняя канала, я находил приятное разнообразие в прыгучем хаосе бессвязных образов и новых лиц. Пребывание в тенистом заточении заставило меня забыть о существовании вне пределов его бессвязного мира, привлекательного в своей легкомысленной яркости, увлекательно непоследовательного в неудобоваримых проявлениях своих. И теперь, когда в течение часа передо мной могли появиться видения жаднотелых женщин в купальниках, ткани которых было бы недостаточно для сберегающей мой сон маски, образы марширующих юнцов в черной униформе и красных беретах, горделиво вскидывающих ноги в зубастых ботинках, кадры ползущих к побережью смерчей, разгоняющих стада рыбацких лодок, мутные лики немыслимых планет, сфотографированных добиравшихся до них сотни лет механическими пауками, ликами великолепных старцев в золотых мехах, вещающих нечто упоительно-страстное с трибун и тронов, зрелища вспыльчивых детей, вертящихся в незнакомых мне танцах, я чувствовал все это порождением блуждающих по моим кровеносным сосудам остаткам разбитой страданиями армии обезболивающих, снами дезертировавших из нее рассудительных и опытных воинов, отзвуками их рассказов и песен, перебродившими в садах моих воспоминаний. Слишком быстро уставая от неуемной торопливости происходящего на экране, я иногда позволял себе утонуть в слезливой полудреме, не опасаясь более ничего, ибо блеск экрана служил надежной защитой от времени, не решавшегося ступить в освещенный новостной яростью предел.
Проснувшись в очередной раз, я увидел великолепного мужчину, каким мне всегда хотелось быть. При его росте ему не пришлось бы вставать на стул, чтобы достать старые альбомы фотографий со шкафа, ширины его плеч достаточно было для вместительного журнального столика, черные кудри выглядели такими тугими, что едва ли смогли бы их выпрямить мои пальцы. Острые скулы придавали ему вид целеустремленный и жестокий, бледные губы, предназначенные для сигар и широких бокалов, создавали неровным изгибом своим улыбку хищного самодовольства. Длинный, с мягкой горбинкой нос должен был указывать на значительный размер его мужского органа, брови могли бы быть и чуть более густыми, если хотели соответствовать прочим чертам в мужественности их, а чуть сощуренные глаза холодили брезгливым вожделением пресытившегося сластолюбца.
За его спиной, скрывая название фильма, виднелась афиша, представлявшая его в образе полуголого воина с шипометом в правой руке, левой указывающего куда-то перед собой, выкрикивающего приказы следующей за ним армии скелетов. Где-то позади них оранжевым всплеском распирал темноту взрыв, испуганно жалась к пустоте тонколицая брюнетка и происходило много всего другого, представленного мне не допускавшими уточнений деталями.
Мужчина говорил, замирал, наклонив голову, внимая, как предположил я, вопросам, заигрывающе смеялся, пожимал плечами, взмахивал короткими пальцами, демонстрируя собой существо успешное и самоуверенное и не способное заинтересовать меня ничем, кроме внешнего превосходства.
Я почти готов был уже вернуться к своей папоротниковой дремоте, когда неожиданное смещение вынудило меня очнуться, как будто в комнату вползла на крокодиловых ногах леопардово обморочная галлюцинация.
На экране появилась моя жена.
По долгу работы ей часто приходилось бывать на различных мероприятиях, включавших и премьеры всевозможных фильмов, от развлекательного неистовства до унылого глубокомыслия. Не обращая внимания на камеру, она шла в задумчивой торопливости, чуть опустив голову, но мужчина, ощутив ее появление, обернулся, окликнул ее и она, вскинув взор, приветливо улыбнулась ему, в то же мгновение изменив движение так, что в два шага оказаться подле него. Все, что было на ней, выбрало для себя черный цвет. Опустошенный золотой звездой топ прилипал к столь же темному под ним бюстгальтеру, столкнувшему груди, сдавившему их в округлом величии, изогнувшем цепкой пыткой искристые лучи. Прозрачные перчатки затеняли собой руки, не решаясь прикоснуться к заразным пальцам, юбка кружилась кичливыми волнами, тонкие золотистые кольца во множестве столпились на запястьях, тусклая помада заволокла губы, дразня гибельным контрастом вспоротые прямым пробором волосы, допустившие в себя желтоватого оттенка ровно столько, сколько требовалось на устранение простодушной их белизны.
Стоило Ирине приблизиться к актеру, как он схватил ее за локоть и притянул к себе, немедля переместив на талию вынырнувшую с другой стороны под рукой моей жены руку.
Ничуть не сопротивляясь тому и принимая это так, как будто была она его спутницей, если не более того, она стояла рядом с актером, глядя то на него, то на что-то за пределами экрана с некоторым беспокойством, ожидая или опасаясь опоздания. Мужчина все сильнее прижимал ее к себе и я увидел, как левая ее грудь вдавливается в его руку, а пальцы актера поднимаются при этом от талии все выше, намереваясь коснуться груди правой. Волнение мое достигло при этом того суетливого предела, за которым не могло быть ничего, кроме блаженной темноты, где густой яростью прорастали и шевелились под ревнивыми ветрами дурманные травы подозрений и я не узнал, насколько далеко зашел он в своей ласке.
Сознание вернулось ко мне от прикосновения Ирины, стиравшей холодный пот с моего лба. Ткань ее топа выглядела помятой, но в полутьме и после целого дня, проведенного ею в торопливых заботах, сложно было утверждать причину того.
Что у тебя с этим мужчиной? таким мог быть голос пленного солдата, отказывающегося предавать соратников.
С кем? она отпрянула, вытирая мокрые от моего пота пальцы о юбку.
С этим актером! забравшись поглубже на диван, я сотрясался от лихорадочных холодных волн.
Ты имеешь в виду Клауса? правый луч звезды на ее груди больше прочих потерял блесток. Да ему же нравятся только мужчины!
Я видел в новостях, как он обнимал тебя. рука моя осторожно указала на телевизор, стараясь скрыть от него втягивавшее его обвинение.
Он делает это со всеми. С девушками и мужчинами, без разницы. Могу показать тебе фотографии. на правой стороне ее шеи я заметил красное бесформенное пятно, происхождение способное вести и от расчесанного насекомого укуса.
Отмахнувшись, я опустил взгляд, признавая себя потерпевшим поражение. Ничего не имея противопоставить ей, я мог только выжидать и надеяться.
Той ночью она была особенна упорна в попытках вернуть мне благословенную твердость. Не менее часа потратили ее высасывающие лунный свет для затмений губы, хищный язычок и удушающие груди в надежде, что некоторое возвращение сил сказалось на всем моем организме. Убедившись, что это не так, она, видя общее мое изнеможение и не надеясь на мои губы и язык, вытянула мою руку на кровати, чуть согнула мои пальцы, придерживая их своими, встала над ними на коленях, а затем медленно опустилась на них, погружая четверых тех приятелей, дрожащих от ужаса, словно девственники, посетившие публичный дом, в выплеснувшие на них липкий поток текучей похоти ребристые глубины. Бедняги, они захлебнулись в нем, потекшим до самого моего запястья, но ей были уже безразличные чужие судьбы. Она крутилась, извивалась, приподнималась и опускалась с угрожающей сломать мою руку резкой силой, вертелась в сонной темноте, подвывая так, что я ожидал узнать на следующий день из новостей о появившемся в нашем квартале диком звере, а когда оргазм воткнулся в нее копьем травоядного варвара, запрокинула голову и завопила, даже не пытаясь скрыть своего восторга и призывая к нам всю полицию района. К счастью, на этот раз никто из соседей не обеспокоился вызвать тех соглядатаев тишины. Обретя неожиданное успокоение после единственного оргазма, что было для нее непривычно, Ирина соскользнула с моей руки, перебралась через меня, благодарным поцелуем окропив мои губы, свернулась под простыней и почти сразу же уснула. Глубоко и медленно вдыхая, чувствуя себя моряком, выжившим после схватки с акулой, я поднес слипшиеся пальцы к лицу и глубоко вдохнул возвращающий меня в безжизненные джунгли запах, по всему моему телу прораставший волосы, удлинявший зубы, превращившиеся в плотоядные клыки, сужавший зрачки глаз, принимавшихся искать вокруг норы незадачливых грызунов. Но за ароматом тем почудилось мне и нечто иное, призрак старого пятна на много раз стиранном белье, отблеск утопленника в полуночном озере, тень собачьей головы, составленная из листьев и ветра. Неуверенный в том, был ли тот сохранившийся в самых влажных сокровищницах ее влагалища отголосок впитанного им семени, я снова и снова нюхал свои пальцы, доводя себя до потери дыхания, я облизнул их, ощутив не менее подозрительный солоноватый привкус, но этого недостаточно было для полноценных обвинений и мне пришлось смолчать.