Запись из записной книжки 1996 года. Медовые глаза звали Давидом, его отец был французом, а мать испанкой. Он очень стеснялся своей испанской крови. Я эту кровь боготворила. Он переспал с моей тогда лучшей подругой.
«это такое предчувствие мужской силы. Силы, которая убережет, защитит и никому не отдаст. Силы, которая затягивает как круговорот или черная дыра и ты уже не знаешь, что ждет на том конце»
Запись из другой записной книжки. У этого московского реципиента просто не хватало сил оторваться от власти матери.
Но это все никому не нужные подробности, потому что были падающие звезды и брызжущий свет. Я хватала ртом не напиваясь. Благодать? Нежность? Безумие?
Просто желание быть Не-человеком.
Противостоять своей человеческой натуре.
Есть более важные веши, нежели женские страдания, любовь или одиночество. И вещи эти предчувствие чувства. Почему?
Потому что это то кипение, о котором писал Малевич. Человек в эти минуты Бог он творящий, он слеп, он летящий ангел-воин, посланник, преодолевающий пространства. Его тело превращается в костер, а пальцы как угольки, тлеющие желтыми искрами.
Предчувствуя Бога, человек летит, а Бог есть любовь
18
Я ему написала и назвала Хосровом. Именно тогда. Безумным каркающим апрелем, перетекшем в ослепление мая. Этим именем я назвала месяц и себя в этом месяце.
Каждый человек влюбляется миллионное количество раз и каждый раз он это делает ради первого свидания, или просто ради трех бессонных ночей или чьей-то руки в своем кармане на одно мгновение или
Я это делала, чтобы быть пьяной хоть неделю, и я была ею трясущейся странной алкоголичкой, влипшей в монитор компьютера и ждавшей от него чуда.
Я ему написала какой-то бред с просьбой перевести стихи с фарси на английский. Пришел вежливый ответ, и он перевел их, не догадываясь, что пишет старому другу с того края света. Что-то про свет луны на воде нежное исключительно персидское стихотворение. Потом я спрашивала его о зароастрийцах, об Иране, еще о какой-то чепухе наверняка он решил, что девушка не в себе. Но он так не решил, потому что я знала я чувствовала каждой клеткой кожи, что на том конце света меня препарируют.
Каждое мое слово.
Когда обо мне думают, я это знаю. Кто-то краснеет, у других чешется нос, но когда я становлюсь в фокусе чьей-то мысли, у меня горит сердце. Люди многое потеряли за тысячелетия цивилизаций наверняка у наших предков был телепатический беспроводной телефон и их мозг работал не на наши три процента. Но, безусловно, я горела как никогда: ярким, ровным гудящим огнем.
Я разозлила чьи-то мечты и упивалась этим где-то человек мечтал о женщине, которую не видел даже условно, не понимал ее настырности и от которой у него имелось лишь два письма в виде подтверждения ее интеллекта и внимания к его культуре.
Но я знала, что этот человек одиночка, упырь и мечтатель. Мой человек.
Самый лучший любовник? Тот, которого ты никогда не видел.
Самая красивая женщина? Та, до которой не дотянуться.
Богоматерь цветов.
Нежность лоснящейся ночи.
И на лунной груди Лолиты от любви цветы умирают.
19
что мне было нужно от него?
Его безумие.
20
Я выросла с «Доном Перлимплином» Фредерико Гарсия Лорки. Что является стопроцентным залогом моей сентиментальности (а я бе-зо-бра-зно сентиментальна), граничащей с чем-то выходящим за ее рамки. Лорка так отчаянно и настойчиво пел о любви, что никто сейчас его не обвиняет в сладости.
Человеку, выросшему на юге невозможно от этой сладости, так же как и от слабости, избавится. Я могла успешно выдавать себя за интеллектуалку-искусвтоведшу, я могла и пыталась вести пространные беседы об искусстве и величии прогресса, скукошиваться в подъездах с бутылкой вина в окружении местного света общества, состоящего из грустных критиков и литераторов. Но внутри сидела ночь неискоренимая южная ночь из сладости черного вина, соленой воды вкуса крови и ночных сверчков. А еще из цыкадьего шороха и предчувствия любви, разлитого таким густым медовым слоем, что ноги вязнут в этом.
Ни оторваться, ни убежать, ни проглотить.
И ты в меду безнадежен. Но без этой вязкости и теплоты уже никак.
И ты в меду безнадежен. Но без этой вязкости и теплоты уже никак.
Ты заложник этого чрева.
21
Мы любим какой-то собственный идеал в другом человеке, и успех мероприятия зависит исключительно от собственной фантазии и веры в нее. Можно любить воздух
Так мы и делали.
Я просыпалась и чувствовала горящее сердце. Я носила это сердце как старые девы, наконец, вышедшие замуж, демонстративно носят свою беременность. Свою беременность чувством я демонстрировала только бумаге, и, как мне казалось, это был преднамеренный подсознательный результат этой заваренной катавасии. Я болела во мне ныла каждая косточка и нерв, меня качало от весеннего солнца и пробуждающейся зелени, меня мутило, но я судорожно хваталась за эту возможность быть эмоциональной аномалией.
А временами сердце сжимало раскаленными тисками чьей-то мысли так сильно, что я задыхалась физически: на том конце мыслепатического телефона некто имел сжигающий магнетизм мне становилось страшно и одновременно спокойно, что нас разделяет все-таки много воды и восемь часов разницы во времени.
За ним были зароастрийские культы и ближневосточная ярость. За мной тайна.
Два человека с разных концов света (умных, для кого Интернет такая же реальность, как плюшевые медведи и опухшие зеленые почки весны, и которые имеют все, включая благополучную личную жизнь) вдруг схватились за слабую возможность убежать из жизни в мир, находящийся на несколько сантиметров выше обычного, и бредили, лелея это
Я понимала, когда он лег спать и перестал наконец мять свое воображение мое внутреннее жужжание вдруг успокаивалось и руки переставали трястись.
Я знала, когда он проснулся.
Я понимала, как влюблялись заморские принцессы в портреты принцев слепо и истерично
22
Вчера А. П., директор галереи N, в обнимку с которым я и Юля чапали по Лиговскому проспекту, догоняя толпу уродцев, спросил: «Алена, но почему вы с нами идете?»
Нет, конечно, не из желания обидеть или задеть, но суть была ясна у меня не было видимых причин ни любовных, ни особо дружеских, ни даже профессионально-карьерных идти с ними.
Я сама не понимала зачем. Может быть, я кого-то искала и не могла найти. Или просто нуждалась в разговорном фоне тех людей, которые знакомы. Хотя у меня даже не было желания говорить и слушать кого-то, но присутствовала потребность.
В чем я не могла осознать.
«Просто иногда мне хочется к людям», ответила я ему.
Я наврала.
Хотя одна незатейливая причина была мне нравился некто N, но его тогда с нами все равно не было. Но это так далеко от того, чтобы быть настоящей причиной.
Иногда.
Я делаю то, что подсказывают коленки, солнечное сплетение и мозжечок. Я плетусь туда, куда плетется ритм и родничок жизни. Я лишь только следую ему. Иногда.
23
Иногда
Раз в неделю пообщаться с лучшими представителями города и понять, что это пир. Пир во время чумы. Где все безмерно одиноки, даже в маленькой кучке умников Санкт-Петербурга, посасывающих дешевый портвейн и скрипящих от собственной беспомощности, разлитой вокруг. Жалко их.
А потом они говорили, что я никого не люблю. Не знаю. Вряд ли они правы. Но я люблю очень мало в этой жизни. Человек не может, не имеет права любить многое.
Но это немногое ИНОГДА сжигает.
24
Утром я проснулась в шесть. Мне кажется, каждый знает это состояние когда ты проваливаешься в сон и тебя засасывает бездна. Сегодня я эту бездну видела- ощущала совсем рядом, и она была живой и перекатывающейся огромными клубками дышащей массы. Быть может этот провал в сон, как и возвращение оттуда, только воспоминание об утробном состоянии, когда темно, а вокруг материя.
Живая.
И ты часть этой материи.
Вот он загробный мир и книги мертвых.
И в ней безмерно одиноко. Страшно.
В той степени, когда уже нет сил на осознание этого чувства. Давящее, скручивающее одиночество, где тебя нет, или еще нет, или вообще больше не будет. А эта утроба была похожа на огромную черную улитку, в которой двигалась каждая частица массы, и она отодвигалась, понимая, что ее заметили, засекли. С ней встретились лицом к лицу с тем, что затягивает человека, когда его нет в мире яви. С тем, что по ту сторону жизни и снов, этих бредовых видений головного мозга, встормошенного воображением и человеческой фантазией.