Но однажды парень из параллели принес самокрутки и, заговорщицки подмигнув нам, напророчил, что теперь мы улетим по-настоящему. Все прекрасно представляли, что может оказаться внутри, но каждый приложился к этим сигаретам.
Я не помню свой переход к невменяемому состоянию, зато в памяти на всю жизнь запечатлелся сам «приход».
Сначала было темно. Я плыл сквозь непроглядный мрак вниз, очень медленно, и на пути мне попадались цветастые формы, которые невозможно описать словами. Некоторые из них были живыми, они шевелились и издавали душераздирающие скрипящие звуки. Я пытался держаться подальше от них, но это было сложно я мог шевелиться, но не мог контролировать свой полет, как если бы я просто падал с неба на землю. Один раз я провалился сквозь отросток ядовитых цветов, и словно молния прошла через все мое тело, а разум наполнился беспорядочными вспышками отрывистых видений. Лица, улыбающиеся и кричащие, пустынные и плодородные земли, небеса целые и небеса расколотые. Я едва пришел в себя после этого, и с утроенными усилиями продолжал барахтаться, лишь бы не задевать странных клякс. Во время этих трепыханий я за что-то зацепился и даже услышал звук, похожий на треск ткани. Подул ветер, вдруг ворвавшийся в плотную тьму, как если бы одно из невидимых окон вдруг разбилось, и меня всосало в образовавшуюся дыру.
Я упал на землю. Точнее в снег. Снег был повсюду, его было много, я утонул в нем, а еще одна его порция придавила меня сверху. Единственная щель в этой темнице была прямо перед моими глазами.
Через нее я увидел участок грязно-серой каменной стены. Около нее стояли два мальчика, один помладше, другой постарше. Они усиленно терли стену бело-красными тряпками. Рядом стояли ведра. В действиях ребят виделось искреннее старание, как если бы они надраивали свой собственный дом, а не стену, невесть откуда взявшуюся посреди белого поля.
Раздался звук. Пронзительный, громкий, всеразрушающий, от которого, наверное, и раскололось небо, увиденное мной во время погружения в темноту. Мне захотелось зажать уши руками и заорать, но ни руки, ни голос меня больше не слушались.
Мальчишки у стены обернулись на этот кошмарный крик. Я увидел их лица. Ребенок помладше был мне незнаком, а тот, что постарше, оказался Лукой. Они не удивились и не испугались. Младший помахал кому-то рукой, Лука улыбнулся и крикнул, что они почти закончили.
После этого я помню только их лица, вдруг возникшие прямо передо мной. Они были неестественно бледными, по ним пробегали глубокие трещины.
Как будто это и не люди вовсе. А просто фарфоровые куклы, которых кто-то случайно уронил с каминной полки.
Спустя несколько дней я снова подступил к одноклассникам с расспросами о том, помнят ли они Луку. Ответы почти в точности копировали те, что я получил в восемь лет, а мои товарищи по гаражам собрались поставить на мне крест, потому что «трава» снесла мне «крышу». Меня возмутило такое предположение, и я решил подойти к делу более обстоятельно. Неопределенность ответов меня раздражала. Все вели себя так, словно я не имел права утверждать, что Лука был. А ведь один этот факт рождал сразу несколько вопросов. Куда он делся? Почему никто ни слова не сказал о его уходе? В младших классах, когда все ребята более или менее сплочены, так дела не делаются. Если кто-то переезжает, устраивают проводы, если переводится в другую школу несется шквал прощальных пожеланий вперемешку с сожалениями и упреками. Может, Лука умер, и нас не хотели пугать этим у взрослых всегда возникает немало кретинских мыслей на этот счет, но это не было поводом вести себя так, будто его никогда не существовало.
Я стал рыться в своих школьных фотографиях. К моему разочарованию, на единственной групповой фотографии Луки не оказалось. Но это ничего не значило. Возможно, Лука болел, когда делали фото.
Мои мысли неотступно следовали за Лукой. Это превращалось в навязчивую идею. Самое странное, что фантазия могла подкинуть мне достаточно вариантов, чтобы предположить, что с ним могло случиться: новости и фильмы давали массу версий, одна другой страшнее. Но ни одна из них не желала укрепляться в моей голове, все они казались нереальными, я был убежден, что с Лукой случилось нечто, о чем я не могу и помыслить. Не раз и не два я пробовал исходить из того, что видение, представшее мне в наркотическом угаре, является реальностью, и Лука где-то там, в заснеженном мире, у грязно-серой стены, с потрескавшимся лицом, улыбающимся кошмарному воплю, раскалывающему небо. Моей разумности хватило на то, чтобы отсеять последнюю часть и предположить: Луку похитили, а у меня открылся экстрасенсорный дар, и я увидел его в месте, где его когда-то держали. Все остальное полет, потрескавшееся лицо, крик уже действие наркотика. Но если это так, почему Лука выглядел таким спокойным?
Мне нужно было больше информации. Я честно пытался пронизать разумом пространство и увидеть его снова, но ничего не выходило. Тогда я на очередной сходке обратился к парню, принесшему нам «улет» в прошлый раз. За вознаграждение он притащил мне еще несколько самокруток, и я уже в одиночестве пробовал повторить свой опыт. Безрезультатно, меня посещал пустой бред, пугающий своей дикостью и пестростью. После трех попыток я отчаялся и бросил это. Не было ни плавания сквозь темноту, ни снега, ни крика ничего, лишь глупые яркие картинки, похожие на бред во время высокой температуры, и ощущение, словно из тела исчезли все кости.
Тогда я решил действовать по-другому. Наверняка все можно было провернуть гораздо проще, например, насесть понастойчивее на нашего бывшего классного руководителя, который все еще работал в начальной школе, но подростки любят нарываться на сложности. Поэтому я разработал детальный план с несколькими этапами.
Мне нужно было заполучить свидетельство существования Луки, но фотографий с ним у меня не было, его адреса я не знал, да и вообще практически ничего, кроме имени и места, где он сидел. Однако исчезнуть из школы, не оставив никаких следов своего пребывания в ней, он не мог, если, конечно, об этом не позаботились спецслужбы, что вряд ли. Должны были остаться записи в журнале, старые работы.
В школе планировался урок, на котором должны были присутствовать директор и завуч. Я подготовился к нему блестяще и так усиленно активничал, что учительница, кажется, сочла, что ей снится сон: к тому моменту я считался почти безнадежным учеником. Подводя итоги занятия, директор отдельно похвалил меня, чего я, собственно, и добивался. Едва прозвенел звонок, я подкатил к нему на этой благой ноте и наплел ему душещипательную историю о больном брате и семейном архиве, который мы якобы решили составить с родителями, чтобы Илья видел наши скромные успехи и вдохновлялся ими. В завершение этой мутной, но прочувственной белиберды я спросил, нельзя ли мне как-нибудь порыться в старых работах начальных классов, я бы нашел свои и забрал их, если можно. Сомневаюсь, что директор поверил в эту чушь, но, растаявший после моего обращения на истинный путь и наверняка не способный углядеть никакого злого умысла, могущего скрываться за старыми тетрадками, предложил вместе заглянуть к моему старому учителю.
Это мы и сделали. Игнатий Павлович, мой бывший классный руководитель, оказался на месте. Директор попросил его показать мне работы моего класса и разрешить мне забрать свои, и удалился вершить свои директорские дела. Игнатий Павлович, если и удивился, не подал вида. Он долго рылся в своей лаборантской, но не нашел ничего, кроме пыльной стопки тетрадей по русскому языку, сохранившейся, наверное, по чистой случайности. Запоздало я сообразил, что было бы странно, если бы все наши «шедевры» хранились годами, максимум до года выпуска четвертого класса.
Я стал разбирать стопку и почти сразу наткнулся на тетрадь Луки. При этом я ощутил такое торжество, что Игнатий Павлович, оторвавшись от заполнения журнала, заинтересовался и подошел ко мне.
Это не твоя тетрадь, определил он.
Она была в открытом виде, так что если и можно было определить автора, то только по почерку. Мне было лестно, что учитель до сих пор помнит мой почерк, но чувство злорадной радости и ощущения победы оказалось сильнее. Я закрыл тетрадь и ткнул ей в лицо своего бывшего классного руководителя.
Он был! воскликнул я.
Игнатий Павлович поправил очки, строго посмотрел на меня и сухо поинтересовался, что у меня, собственно, за проблемы. Мне стало неловко, и я коротко изложил:
Я когда-то спрашивал всех про Луку, куда он делся, но мне никто не отвечал. И вы не отвечали. И сейчас не отвечают. Я уже думал, что головой подвинулся, и решил доказать, что он был. Ну, вот. Видите? Был.
Я никогда не отрицал, что он был, ответил Игнатий Павлович, болезненно поморщившись. И другие наверняка тоже. Просто не помнят. Ты сам себе напридумывал непонятно чего. А почему? Зачем? Ты ведь даже не дружил с Лукой, он внимательно посмотрел на меня и серьезно сказал: Если это беспокоит тебя без всякой причины, тебе нужно сходить к психологу.
Причина есть, возразил я. Дети просто так не пропадают. А он взял и пропал. Так, ну, не бывает.
Иногда бывает.
И он действительно пропал? я поразился.