Да, Саня. Воевал. Вот за это и плачу. Уже много выплатил недолго осталось. А вот Май своё уже заплатила. И многие другие.
Кто же тогда победил, Нгуен?
Вот ты и победил. Ты богатый, здоровый, с молодой женой ты и победил. Ты победил!? Как ты мог победить? Разве это была твоя война?
Мы были солдатами, Нгуен.
Да. Мы были солдатами, Саня. Солдаты победителями не бывают.
Старик замолчал и сник. По потухшим глазам было понятно, что говорить он больше не будет. Он не пошевелился, не повернул голову, когда Александр встал и, пошатываясь, вышел, а всё так же безучастно и неподвижно сидел, уставив невидящий взгляд то ли в далёкое прошлое, то ли в уже понятное и близкое будущее.
Когда Александр вышел из хижины, Маша весело играла с двумя мальчишками в какую-то игру. Они бросали по очереди гладко обточенные камушки в деревянную фигурку, стоящую в расчерченном на земле квадрате. Смысла игры Александр не уловил, но Маша, похоже, не понимая ни слова, правила знала или делала вид, что знает, и с азартом сражалась с пацанами на равных, ничуть не смущаясь тем, что до колик веселит их ошибками и по-женски неуклюжими бросками.
Что я наделал, вдруг подумал он. Зачем я привязал к себе эту девочку? Что я могу ей дать? А ту, другую Май зачем? Маленькую, смешную Май? Она была такая смешная даже когда она заплакала в первый раз я сказал, что завтра улетаю она плакала горько и безутешно, но глядя на неё, почему-то хотелось смеяться. Так бывает, когда плачут грудные дети: иногда их гримасы настолько комичны, что хоть и разрываешься от жалости, а смеёшься ну, ничего с собой поделать не можешь смешно и всё тут. Может, Маша послана, дана мне взамен Май? То есть я бросил да будь ты честен сам с собой предал одну, а взамен получил другую? У меня там что блат в этом небесном генштабе? Как мне всё это: Май, Жека, Маша сошло с рук? И Маша что делать с ней? Ведь я её тоже потеряю.
Он лишь однажды, когда сделал ей предложение сделал, как умел хоть и пытался обойтись без купеческого шика, но все равно не удержался: луна, море шампанское офицер же вскользь, но упомянул, что детей у них не будет. Какие дети, когда тебе под шестьдесят? Она промолчала тогда, и он посчитал, что это условие принято. И вот сейчас, увидев, как радостно и увлечённо она играет с этими мальчишками, он понял, что снова ошибся.
Всю обратную дорогу он молчал. Она осторожно попыталась расспросить его о том, что произошло, кто этот человек, с которым он так долго разговаривал? Он отвечал односложно, невпопад и она, видя его настроение, вскоре замолчала тоже. А вечером за ужином, он неожиданно и страшно напился. Он заказывал и заказывал, а официант все приносил и приносил. И когда она поняла, что происходит, и попыталась остановить, увести его оттуда было поздно. Он её просто не видел, перестал замечать окружающих. Громко, сначала по-русски, а потом и вставляя вьетнамские слова, он спорил сам с собой, вернее с кем-то невидимым, кому он что-то доказывал, убеждал, перед кем за что-то извинялся. Речь его была обрывиста, не связана, часть фразы, должно быть, произносилась им в уме, а часть вырывалась наружу. Самым повторяемым словом в этом пьяном бреду было: победа. Он снова и снова пытался выяснить у невидимого собеседника: так кто же победил, кто? Ведь должен же быть кто-то? Ведь не все же проиграли? Публика в ресторане: немецкие пожилые пары и компании молодых американцев посматривала на них, кто с усмешкой, кто с брезгливым недоумением. Сначала ей было стыдно, потом стыд исчез и остался только страх за него таким она его никогда не видела.
С помощью портье, она дотащила его до виллы. Он не дал себя раздеть и, упав на кровать, заснул, как был в светлых брюках и рубашке. Ночью он несколько раз вставал, разделся, пил воду, курил на улице. Она спала очень чутко и каждый раз, когда он поднимался, просыпалась и, полуприкрыв глаза, внимательно следила. Такое случилось впервые, и она не знала чего ждать. Боялась, что он упадёт в бассейн и утонет, что вдруг оденется и уйдёт куда-то в душную, звенящую цикадами ночь и будет снова что-то кому-то доказывать, выяснять, оправдываться.
Два оставшихся дня они провели в отеле. Александр был непривычно вял и тих. Не хотел никуда выходить, даже на пляж. Позвонил в турагентство и отменил заказанную заранее экскурсию в Далат. Он предложил сначала Маше поехать самой, но она категорически отказалась, побоявшись оставить его одного. Так они и пролежали два дня на шезлонгах возле бассейна, то с книгой, то в полудрёме, поднимаясь только для того, чтобы сходить на ужин. Не в тот же, а в другой, дальний ресторан. Завтрак он заказывал в номер, и это было даже лучше. Они завтракали теперь очень рано, на маленьком столике возле бассейна, запивая холодным сухим вином, глядя на океан, на разноцветные паруса рыбацких лодок и греясь под ещё нежарким, только выкатившимся из-за горизонта солнцем.
В самолёте он заснул, положив голову на Машино плечо. Она сидела молча и неподвижно, стараясь не потревожить, не разбудить и только когда он вскидывался во сне, придерживала его голову рукой и шептала на ухо:
Тсс Спи Спи, мой Победитель
А ближе к концу полёта она тоже задремала и не заметила, как он вдруг вдохнул сильно и глубоко задержал дыхание и уже не выдохнул, а просто воздух тихо вышел из него, как из дырявого воздушного шарика.
Тёмные аллели
1
Бывать в аэропорту Ростику приходилось довольно часто. Он искал женщин на сайтах знакомств, и предпочтение отдавал тем, кто живёт подальше: в других городах, а ещё лучше странах. Лучшие экземпляры в его коллекции были из России и Украины, но нравились ему представительницы и других частей того огромного Советского Союза, в котором он хоть и не долго, но успел пожить. Дело было даже не в языке английский у него был приличный и трудностей в общении с американками он не испытывал, да и русскоязычных женщин в Нью-Йорке хватало. Но не складывалось у него. То ли был он слишком заманчивой целью: тридцатидвухлетний, высокий и симпатичный блондин, да ещё и хорошо зарабатывающий холостой программист; то ли девушки, казавшиеся на родине милыми бессребреницами, мечтавшими только о романтической любви, переехав на другой континент, быстро научились у своих американских товарок хваткости и алчности, но все знакомства Ростислава с местными жительницами заканчивались довольно скоро: как только он чувствовал, что границы его свободы начинают сужаться. А свободу он ценил. Выход был найден быстро: он приглашал приглянувшуюся ему на сайте девушку провести неделю-другую в столице мира, обещал показать все чудеса и тайны Нью-Йорка и, как правило, выполнял свои обещания. Иногда, если чувствовал колебание, он сам покупал ей билет, и этот широкий жест разрешал все её сомнения. Потом были две недели праздника, а после недолгие проводы, иногда слёзы и обещания звонить каждый день вплоть до следующего, но так никогда и не сложившегося приезда. Изредка для этого он отбирал кандидатку особенно тщательно он приглашал девушку с собой на отдых в Мексику или в Доминикану. И не было случая, чтобы хоть одна отказалась.
Вот и сейчас он стоял, зажав под мышкой дюжину темно-красных роз, всматриваясь в пёстрый поток пассажиров, толчками выплёскивающийся из раздвижных дверей таможни, и лениво думал, что каждый раз, когда он встречает очередную подругу, в толпе выходящих обязательно найдётся женщина, которой он бы с радостью отдал заготовленный не для неё букет, и уехал с ней вместо той, которую ждёт. Так случилось с ним и на этот раз, только хуже. Он увидел её, но и она увидела его; и она его узнала. Она не показала этого: не кинулась радостно на шею и даже не кивнула удивлённо, но безразличный взгляд её, скользнув по нему, на долю секунды замер, метнулся вниз на букет и только потом двинулся дальше, отыскивая кого-то в редкой цепи встречающих. Она не остановилась, а продолжала медленно идти, держа за руку белобрысого мальчишку лет четырёх, одетого в джинсовый комбинезон и ярко-красный джемпер. Другой рукой она катила сбоку огромный фиолетовый пластиковый чемодан на колёсах. Не обнаружив того, кого искала, она замерла, повела головой по сторонам, снова вернулась взглядом к Ростиславу и, наклонившись к ребёнку, почти накрыв его тяжёлой волной каштановых волос, что-то проговорила, указав в его сторону. Мальчишка подпрыгнул и с радостным воплем: «Папа» помчался на Ростика. Тот замер, застыл и это спасло его от позора. Мальчишка промчался мимо и с визгом запрыгнул на руки мужчине, стоявшему чуть правее, за Ростиковой спиной. Она неторопливо, улыбаясь и глядя поверх него, подошла, протиснулась между ним и стоящей рядом женщиной, извинилась и, явно нарочно, зацепила его чемоданом. Ростик промолчал, его бил озноб, он не повернулся, но и, не оборачиваясь, понял, почувствовал, что она целуется с мужем. Мальчишка не хотел слезать с отцовских рук, и она сказала: «Ну, ты неси Росса. А я чемодан покачу, он лёгкий». Ростик хотел было оглянуться, чтобы посмотреть им вслед, как внезапным быстрым движением она на мгновение прижалась к нему сзади, и насмешливый горячий шёпот обжёг ухо: «Что, струхнул? А ведь, правда, похож». Прошло ещё несколько секунд, прежде чем Ростик решился повернуть голову. Они были уже у выхода. Широкоплечий черноволосый мужчина нёс на руках ребёнка; она, в тонком обтягивающем платье шла чуть позади и катила свой гигантский чемодан грациозно и легко, словно вела на поводке болонку. Эту картину он уже видел. Они уже уходили так, почти пять лет назад, в этом же аэропорту, в эту же дверь, вот только ребёнка тогда не было.