Басенька становился старше, он научился отводить глаза людям, прогонять плохие сны, что иногда снились отцу, и выглаживать мамины хвори. Но самое главное он научился избегать того, что делали с ним чужие люди, приходившие ему «помогать». Они уходили из дома, уверенные в том, что сделали все, что должны были, да и отец теперь был почти спокоен, убежденный в успехе «лечения». Однажды Свиюш почуял в нем отпечаток другого дома. С тех пор он старательно укрывал этот запах от Хозяйки, и, с большим трудом, от Басеньки. Но в целом в доме жило умиротворение, и Свиюш теперь все время был наполнен сияющей и легкой силой. Установившееся равновесие существовало долго, и нарушилось уже на закате жизни Хозяйки, когда ее муж все же ушел в другой дом. Както быстро она потускнела, ослабла, и никакие старания Басеньки не давали результатов. Наоборот, он сам тоже начал меняться, в его снах появились те провалы, что создавались когда-то чужими людьми и болью. Теперь эти вязкие непонятные омуты возникали во снах Басеньки все чаще, пока из снов не выбрались в его сознание. Теперь человека почти все время окружала ощущаемая преграда Свиюшу не было доступа. Все происходило так скоро, что домовой не успевал за переменами. Сначала увезли впавшего в оцепенение Басеньку, спустя немного времени обессиленную Хозяйку. Дом опустел. Свиюш ждал. Постепенно квартира погружалась в дрему, убаюкивая и Свиюша
Встреча с риелтором назначена на шесть вечера. Не успеваю! Блин, сказала же, не хочу пятый этаж в послевоенной пятиэтажке, да еще трешка малогабаритная, да еще ремонта с момента постройки не было Бегу. Согласилась посмотреть теперь сама виновата! Муж уже там, злится, наверное Ждать не выносит, даже две минуты трагедия! Влетаю в квартиру. Странно, нет запаха старости и затхлости, риелтор говорила, женщина пожилая с сыном-инвалидом жила вот я и думала Какая солнечная во всех комнатах и кухне окна на юго-запад Влетаю в зал извиниться, но муж и девушка риелтор спокойно обсуждают что-то за столом, никаких нервов Плюхаюсь рядом на стул, пытаюсь отдышаться. О, чудный буфет! Что ли дуб? А продавцы оставляют? А? Квартира? Хорошая! Не, ничего, что пятый, зато светло, и подача тепла сверху, значит тепло А буфет посмотреть можно? Ну, надо же, замки все рабочие. И ключики все на месте. Навесы какие интересные, латунные, им, наверное, уже сто лет в обед. Ни одна дверца не скрипит. Стойкий тяжелый запах лекарств, ожидаемый мной еще с порога Дерево такое теплое, как живое глажу его, как больную собаку Возвращаюсь за стол. Сделка? Конечно, мне все нравится, даю добро. Взгляд непроизвольно все время возвращается к старому буфету. Ухожу восхищенная. Дома прихожу в себя. Так, и что это было? Может, еще раз глянем? Да собственно, итак все ясно.
Домой буфет забирать некуда, сватаю его своей золовке, Ляльке. Прежде чем вывозить, прошу её глянуть Эффект тот же, свет и радость в глазах. Убеждаюсь, что догадка верная
Привозим буфет к Ляльке.
Пока она накрывает чай, открываю дверцу, вдыхаю запах дерева и, ощущая себя последней дурындой, шепчу: «Привет, меня Ира зовут, а тебя Свиюш, да? Здорово».
Этот медленный, медленный, медленный день
Сегодня в 12 часов 43 минуты пополудни закончился первый день моей жизни. Это произошло на сидении медицинского фургона по дороге в клинику Касвелл. Я наконец-то умерла.
Он был долгим. Медленным. Невыносимым. Когда Бог дает нам жизнь, он дает нам тело для нашей души. Моей душе при раздаче досталось два. Два почти одинаковых тела целых два для одной-единственной одинокой души. Одно назвали Джун, другое Дженнифер. Джун и Дженнифер Гиббонс, так меня зовут. Когда я слышу, что люди ищут свою половинку, мне хочется взять обрез и выстрелить им в голову потому что их половина уже живет в их теле. Они и знать не знают, каково это быть поделенным надвое без всяких надежд обрести себя Прожив тридцать лет в бесконечном ощущении абсолютной боли, я нашла единственный выход если одно мое тело умрет, то душа, наконец, станет единой. Наверное, хочется какого-то порядка? О кей, мне тоже когда-то показалось, что этот мир создан для порядка
Но началось все с хаоса. Джун и Дженнифер родились у своей мамаши, и все поначалу думали, что две близняшки просто приз для семьи. Пара кучерявеньких шоколадных малышек. Ведь никто так и не понял, что это был один-единственный человек. Как только окружающие увидели, что весь мир девочек заключен в них самих и друг друге, их начали лечить. Лечить Ха-ха, самим не смешно? Даже у сиамских близнецов есть шанс разделить тела и жить дальше. А у поделенной души? Разве есть шансы? Все, в чем был смысл не отпускать части себя друг от друга, ну-ка, придумайте, как при таком раскладе посмотреть по сторонам? И я Джун и Дженнифер не смотрела. Но мне выставляли диагнозы, один за другим. Сперва что я немая. Потом я заговорила. Джун и Дженнифер заговорили друг с другом. Считали, что это было нарушение речи, из-за которого нет возможности общаться с окружающими. Никому не пришло в голову, что каждый, говоря с самим собой, произносит слова с большей скоростью, чем вслух с другими людьми. Я просто говорила сама с собой. Очень быстро. Что там было дальше? Аутизм Шизофрения А зачем, зачем мне был весь этот мир, на каждом шагу жаждущий оторвать меня от самой себя? Страх потери вот все, что заполняло меня минута за минутой, час за часом. Я не знаю, был ли на свете еще человек, наполненный страхом до такой степени, как я. Мир, тот, что за пределами меня, пугал, манил и увлекал, там были еще чувства, что-то еще, кроме страха Но я так и не поняла, что это. Потому что меня разделили Отдали в разные школы. В мою жизнь пришла еще и бесконечная боль. Мир долбился в меня, орал в мои уши и лез в глаза, меня осталось так мало, где-то там, на дне этого тела под названием Джун. Я знала и чувствовала, что на другом конце чертовой Вселенной, так же, как сухая фасолина в пыльном кармане, съежилась вторая часть меня Дженнифер. И даже встретившись, я еще долго делила всю эту боль. Сама с собой. Распихивала и утрамбовывала, что бы найти хоть немного местечка для чего, не знала сама. Может, для надежды? Иногда я спрашивала себя: «Зачем я родилась такой?» Два моих отражения смотрели друг в друга и спрашивали. Не найдя ответов, начинали ненавидеть друг друга. Два зеркала, отражающих друг друга до самой глубины. До самой глубины одной единственной меня И там, в темной множащейся дали, рождались отблески тяжелой, беспросветной ненависти То место, что я освобождала для надежды, было захвачено этим тягучим и черным пламенем. Оно росло, отвоевывая все больше места там, внутри каждой меня Не было смысла говорить об этом самой себе ведь все, что происходило, не было тайной для меня. И я начала писать. Дневники Джун и Дженнифер, пьесы и книги пожалуй, это был шлюз, куда хоть немного сбрасывалось то, что переполняло меня. Совсем немного. Этого было недостаточно Мир, не оставляющий меня в покое, мир, не обещавший больше ничего хорошего, поманивший и обманувший отверг все, что я создала. В моих текстах он увидел жесткость и жестокость, откровенность и болезненность Он оказался обычной кирпичной равнодушной стеной, о которую я чуть не вышибла себе мозги. Но я верила, что этот мир создан для каждого, он ждет каждого, значит, и меня тоже. Мои нападения на людей на улицах В конце концов, никто тогда не погиб, а чуть-чуть не считается. Все эти безликие прохожие, с лиц которых страх от моего присутствия стер всего лишь скуку и усталость. Скуку и усталость! Они, способные испытывать все, что угодно, помимо боли, страха и ненависти тратили свою жизнь на скуку и усталость! И после этого меня, а не их, объявили преступницей Несколько раз среди них я встретила сама себя и Джун и Дженнифер бродили тогда по одним и тем же улицам, нападая на чужих людей и внезапно находя среди них и друг друга словно огромный магнит тащил и сталкивал две половины одного целого. И ненависть снова захлестывала с головой. А еще был огонь, быстрый и жаркий, с хрустом поедающий доски заборов и стен, весело выносящий оконные рамы его жизнь ведь полная противоположность тому тяжкому пламени, что съедает меня день за днем, запрещая чувствовать себя живой Поджог, что бы ощутить подвижность и неистовость огня, его непредсказуемость! Я почувствовала в нем, что вот она жизнь! Разве это преступление? Я думала, что долгое время была не готова открыться этому миру. Но это он оказался не готов Он осудил меня и заклеймил
Встреча с риелтором назначена на шесть вечера. Не успеваю! Блин, сказала же, не хочу пятый этаж в послевоенной пятиэтажке, да еще трешка малогабаритная, да еще ремонта с момента постройки не было Бегу. Согласилась посмотреть теперь сама виновата! Муж уже там, злится, наверное Ждать не выносит, даже две минуты трагедия! Влетаю в квартиру. Странно, нет запаха старости и затхлости, риелтор говорила, женщина пожилая с сыном-инвалидом жила вот я и думала Какая солнечная во всех комнатах и кухне окна на юго-запад Влетаю в зал извиниться, но муж и девушка риелтор спокойно обсуждают что-то за столом, никаких нервов Плюхаюсь рядом на стул, пытаюсь отдышаться. О, чудный буфет! Что ли дуб? А продавцы оставляют? А? Квартира? Хорошая! Не, ничего, что пятый, зато светло, и подача тепла сверху, значит тепло А буфет посмотреть можно? Ну, надо же, замки все рабочие. И ключики все на месте. Навесы какие интересные, латунные, им, наверное, уже сто лет в обед. Ни одна дверца не скрипит. Стойкий тяжелый запах лекарств, ожидаемый мной еще с порога Дерево такое теплое, как живое глажу его, как больную собаку Возвращаюсь за стол. Сделка? Конечно, мне все нравится, даю добро. Взгляд непроизвольно все время возвращается к старому буфету. Ухожу восхищенная. Дома прихожу в себя. Так, и что это было? Может, еще раз глянем? Да собственно, итак все ясно.
Домой буфет забирать некуда, сватаю его своей золовке, Ляльке. Прежде чем вывозить, прошу её глянуть Эффект тот же, свет и радость в глазах. Убеждаюсь, что догадка верная
Привозим буфет к Ляльке.
Пока она накрывает чай, открываю дверцу, вдыхаю запах дерева и, ощущая себя последней дурындой, шепчу: «Привет, меня Ира зовут, а тебя Свиюш, да? Здорово».
Этот медленный, медленный, медленный день
Сегодня в 12 часов 43 минуты пополудни закончился первый день моей жизни. Это произошло на сидении медицинского фургона по дороге в клинику Касвелл. Я наконец-то умерла.
Он был долгим. Медленным. Невыносимым. Когда Бог дает нам жизнь, он дает нам тело для нашей души. Моей душе при раздаче досталось два. Два почти одинаковых тела целых два для одной-единственной одинокой души. Одно назвали Джун, другое Дженнифер. Джун и Дженнифер Гиббонс, так меня зовут. Когда я слышу, что люди ищут свою половинку, мне хочется взять обрез и выстрелить им в голову потому что их половина уже живет в их теле. Они и знать не знают, каково это быть поделенным надвое без всяких надежд обрести себя Прожив тридцать лет в бесконечном ощущении абсолютной боли, я нашла единственный выход если одно мое тело умрет, то душа, наконец, станет единой. Наверное, хочется какого-то порядка? О кей, мне тоже когда-то показалось, что этот мир создан для порядка
Но началось все с хаоса. Джун и Дженнифер родились у своей мамаши, и все поначалу думали, что две близняшки просто приз для семьи. Пара кучерявеньких шоколадных малышек. Ведь никто так и не понял, что это был один-единственный человек. Как только окружающие увидели, что весь мир девочек заключен в них самих и друг друге, их начали лечить. Лечить Ха-ха, самим не смешно? Даже у сиамских близнецов есть шанс разделить тела и жить дальше. А у поделенной души? Разве есть шансы? Все, в чем был смысл не отпускать части себя друг от друга, ну-ка, придумайте, как при таком раскладе посмотреть по сторонам? И я Джун и Дженнифер не смотрела. Но мне выставляли диагнозы, один за другим. Сперва что я немая. Потом я заговорила. Джун и Дженнифер заговорили друг с другом. Считали, что это было нарушение речи, из-за которого нет возможности общаться с окружающими. Никому не пришло в голову, что каждый, говоря с самим собой, произносит слова с большей скоростью, чем вслух с другими людьми. Я просто говорила сама с собой. Очень быстро. Что там было дальше? Аутизм Шизофрения А зачем, зачем мне был весь этот мир, на каждом шагу жаждущий оторвать меня от самой себя? Страх потери вот все, что заполняло меня минута за минутой, час за часом. Я не знаю, был ли на свете еще человек, наполненный страхом до такой степени, как я. Мир, тот, что за пределами меня, пугал, манил и увлекал, там были еще чувства, что-то еще, кроме страха Но я так и не поняла, что это. Потому что меня разделили Отдали в разные школы. В мою жизнь пришла еще и бесконечная боль. Мир долбился в меня, орал в мои уши и лез в глаза, меня осталось так мало, где-то там, на дне этого тела под названием Джун. Я знала и чувствовала, что на другом конце чертовой Вселенной, так же, как сухая фасолина в пыльном кармане, съежилась вторая часть меня Дженнифер. И даже встретившись, я еще долго делила всю эту боль. Сама с собой. Распихивала и утрамбовывала, что бы найти хоть немного местечка для чего, не знала сама. Может, для надежды? Иногда я спрашивала себя: «Зачем я родилась такой?» Два моих отражения смотрели друг в друга и спрашивали. Не найдя ответов, начинали ненавидеть друг друга. Два зеркала, отражающих друг друга до самой глубины. До самой глубины одной единственной меня И там, в темной множащейся дали, рождались отблески тяжелой, беспросветной ненависти То место, что я освобождала для надежды, было захвачено этим тягучим и черным пламенем. Оно росло, отвоевывая все больше места там, внутри каждой меня Не было смысла говорить об этом самой себе ведь все, что происходило, не было тайной для меня. И я начала писать. Дневники Джун и Дженнифер, пьесы и книги пожалуй, это был шлюз, куда хоть немного сбрасывалось то, что переполняло меня. Совсем немного. Этого было недостаточно Мир, не оставляющий меня в покое, мир, не обещавший больше ничего хорошего, поманивший и обманувший отверг все, что я создала. В моих текстах он увидел жесткость и жестокость, откровенность и болезненность Он оказался обычной кирпичной равнодушной стеной, о которую я чуть не вышибла себе мозги. Но я верила, что этот мир создан для каждого, он ждет каждого, значит, и меня тоже. Мои нападения на людей на улицах В конце концов, никто тогда не погиб, а чуть-чуть не считается. Все эти безликие прохожие, с лиц которых страх от моего присутствия стер всего лишь скуку и усталость. Скуку и усталость! Они, способные испытывать все, что угодно, помимо боли, страха и ненависти тратили свою жизнь на скуку и усталость! И после этого меня, а не их, объявили преступницей Несколько раз среди них я встретила сама себя и Джун и Дженнифер бродили тогда по одним и тем же улицам, нападая на чужих людей и внезапно находя среди них и друг друга словно огромный магнит тащил и сталкивал две половины одного целого. И ненависть снова захлестывала с головой. А еще был огонь, быстрый и жаркий, с хрустом поедающий доски заборов и стен, весело выносящий оконные рамы его жизнь ведь полная противоположность тому тяжкому пламени, что съедает меня день за днем, запрещая чувствовать себя живой Поджог, что бы ощутить подвижность и неистовость огня, его непредсказуемость! Я почувствовала в нем, что вот она жизнь! Разве это преступление? Я думала, что долгое время была не готова открыться этому миру. Но это он оказался не готов Он осудил меня и заклеймил