Даньку приняли в хай-скул, предварительно сделав все прививки сразу, потому что мы не привезли с собой справки о прививках. Здесь был так называемый асбестовый скандал: обнаружили, что при постройке школ используют асбест, который, представь! канцерогенен. Родители и учителя устроили забастовки и демонстрации, в результате учебный год начался только 29 сентября. Со школой была проблема: Данька хотел в Мэдисон хай-скул, где есть bio-medical программа (вместе с дипломом школы выдают сертификат «медикал-ассистента», и можно не заканчивать медицинский колледж, а идти сразу в университет). А нас определили в другую школу, где медицинского курса нет, потому что в Мэдисон мы не подходили по адресу она в другом районе. Валерка сказал, что, если нужно будет переехать, мы переедем. Но один семестр всё же придётся учиться там, куда направили, бюрократия здесь почище, чем в совке. Всеми делами по устройству в школу занималась, конечно, я с моим хреновым английским, Валерка работает с утра до ночи всё там же. Впрочем, английский у меня малость получшал всё же разговаривать приходится, хоть и редко.
С машиной тоже были дела: ремонт, покраска (теперь она серебристая), обязательная страховка, дорогая как сволочь. Денег вечно нет, я всё лето дохла, ни к каким врачам, естественно, не ходила. Работы у меня тоже нет, потому что Валерка не пускает. Но сейчас он, похоже, понял, что, если мы хотим жить по-человечески, его зарплаты мало. Потому с понедельника я, возможно, пойду (тьфу-тьфу-тьфу) убирать офис. Платят мало, но платят.
Ожоги мои уже зажили, только на ноге выше колена остался безобразный след, но Валера говорит, что он со временем пройдёт.
Ну, ладно, что-то я разнылась. На самом деле всё не так уж плохо. Целую и обнимаю крепко-крепко.
Лёля
НИЗКИЕ ЗЕМЛИ
Наступил ноябрь, и уже рябенькие дожди покрыли окна тонкой паутиной. Воспоминания о лете, надежды на возвращение тепла и солнечных погожих дней преследуют как наваждение, но рассудочные прогнозы неумолимы в своём вердикте лето кончилось безвозвратно. Впрочем, и осень, сбросив своё полыхающее убранство и заголившись белыми стволами с тёмными складочками и подпалинами, поспешно ретируется, смущённо пряча свою увядающую красоту под парики вечнозелёных елей. Белые пальцы инея прикасаются к золотистым шеям корабельных сосен, затачивают их зелёные, равнодушные к морозу иглы до стального блеска. Ничего уже не вернуть, ничего
Зато работы как никогда много. В тесном, но уютном офисе малого государственного предприятия «Март» постоянно толпится народ. Я живу в десяти минутах ходьбы и нередко использую свою квартиру для встреч, переговоров. Это удобно для дела, но неудобно для жизни. Хотя сейчас моё дело и есть моя жизнь. Эх, как бы не заиграться
С поставкой техники сплошные обломы: то шведы в позу встанут (мало мы их на Ладоге били!), то химкомбинат отзовёт свои деньги из Внешэкономбанка, то сам банк какие-то контры устраивает. В конце концов, Женька, мой партнёр, теряет всякое терпение. Он больше не верит в возможность чего-то значительного в жизни, не верит в новое производство, не верит комбинату, не верит мне. Я познакомила его с Тоном и Джосом, но Женька и голландцам не верит, он надеется только на себя и на свои руки.
Как-то раз пришла за готовыми визитками очередного срочного заказа, и он холодно сообщил, что ничего не готово, была более важная работа, и вообще ему это всё надоело. Чуть не отправила всю депутатскую группу в Москву без знаков отличий! Пришлось на Женьку надавить, стоять над душой и отвозить вожделенные, остро пахнущие свежей краской пачечки прямо к поезду. В тот раз поняла: всё идёт не так, как надо. И с комбинатом, и с Женькой, и вообще вокруг.
Звонит Тон, напрашивается на встречу. Они приходят вдвоём с Хопперсом, тот расспрашивает о судьбе контракта, интересуется химкомбинатом. «O, Siberia very far!»1 комментирует Тон, но по его интонации понятно, что он готов туда летать хоть каждую неделю. Обещаю устроить Джосу поездку в Тобольск. В ответ он вдруг неожиданно достаёт конверт, в нём приглашение в Голландию и страны Бенилюкс. На целых две недели! Увидев радость на моём лице, Тон уточняет: «It is a business invitation with hope for contract and future cooperation»2.
А почему бы и нет? Что мы за этих шведов ухватились, ведь никого из них даже в лицо не знаем, техники живьём ни разу не видели, всё по картинкам. А тут есть возможность самой посмотреть, выбрать. Женьку бы взять, но после подставы с депутатским заказом неохота иметь с ним никаких дел. Пусть работает, получится что будет большая радость для нас обоих. Не получится никто не в обиде.
Две недели это очень много. На первом месте, понятно, попасть на современное производство, чтобы купить не допотопную технику, которую Европа в третьи страны сбывает, а самую современную. Изучить краски, плёнки, бумагу, ведь мы о них ничего не знаем, Женька работает на всём примитивном, отечественном. Ещё надо договориться о выставке питерских художников, для этого запаслась пачкой слайдов: живопись, авторские плакаты, ювелирные украшения. Везу графику и репортёрские фотографии Валерия Лозовского фотографа, имеющего всюду доступ номер один. На фотографиях наши бывшие и действующие политики, заснятые в разные моменты своей деловой жизни и, что интереснее, в личной тоже. «Я бы мог стать внештатным корреспондентом солидной газеты, я работал в Англии, Японии», поясняет Лозовский. Ещё Филатов просил подыскать поставщиков товара для химкомбинатовского магазина а то у финнов слишком высокие цены, в Голландии всё дешевле.
Мало-помалу набираются две сумки и здоровая папка. Только денег практически нет. Каштан даёт мне десять немецких марок, он часто ездит за рубеж и получает командировочные. Моя поездка частная. Считается, что принимающая сторона должна меня всем обеспечить. Сашка Петров выдаёт для Лёньки пятнадцать долларов, у него иногда иностранцы покупают картины. Негусто, конечно, но как-нибудь переживу.
Перед самым отъездом Каштан протягивает мне книжицу: «Возьми, может пригодиться, забавно написана». Книжка вовсе не забавно, а сухо и конкретно называется «Как пройти таможенный досмотр». Читать некогда, просто кладу её на дно сумки. Авось НЕ пригодится.
Меня не провожают. Юра на гастролях, Каштан где-то за границей, Саша Инденок дежурит у Ирки в больнице у неё воспаление лёгких, а Квашенко детей опекает и квартиру стережёт видимо, от них же.
Жаль, что никто не даёт советов выезжающим за рубеж. А как бы они могли помочь, ведь реальность никак не соотносится с нашим представлением о закордонной жизни. Мне рассказывали о людях, которые просто теряли сознание при виде магазинных полок. Особенно почему-то напирали на сорта сыра несметное количество сортов, приводящее всех совков в форменный ступор. Тут всё было настолько другим, что в какой-то момент притупившееся сознание переставало воспринимать информацию, объявляло бойкот. Как правило, это заканчивалось совершенным равнодушием к происходящему, даже раздражением и желанием поскорее уехать.
Но пока я ещё дома, и наши таможенники на пару с паспортной службой угрюмо и пренебрежительно фильтруют нас через своё сито. Флаг им в руки, а я как шла, так и прошла. Без страха и заискивания. Как будто никаких препятствий не было, а была потребность с кем-то поговорить, поделиться целью поездки, показать фотки на паспорте, вытащить на свет божий пятнадцать долларов и десять марок, открыть сумку и с вопросом: «С чего начнём?» попытаться выложить барахло прямо таможеннику под нос. Конечно, с улыбкой и прямым, честным взглядом. Мне тоже в ответ улыбаются, кивают полная идиллия.
Пешее шествие к самолётам, инструкции на двух языках, нам показывают, что делать при посадке на воду, как пользоваться запасным выходом, а под конец для успокоения предлагают напитки из бара. Время в пути три часа, при этом мы вылетаем в девять утра, а прилетаем в десять. Что-то там с часовыми поясами, а может, с зимним и летним временем, о котором у нас пока ничего не известно, а у них оно есть.
На выходе толпа встречающих. Меня тоже встречают. Не знаю, кто, но обязательно узнаю. Так сказал Тон. Вглядываюсь в лица, читаю таблички. На одной вижу: «Marina Vazhova», её держит высокий парень с тёмно-русой шевелюрой, весь в чёрном. Иду к нему, улыбаясь. Парень в ответ тоже улыбается, не переставая жевать жвачку, приветливо сияет, протягивает руку. И тут я понимаю, что с ним что-то не так. В овале лица, мгновенном приветственном наклоне головы, непринуждённом жесте, с которым он вынул резинку изо рта и щелчком отправил в урну. И ещё одно: он не стремится взять мой багаж, он его просто не видит. Мы идём вместе к выходу, и уже возле самых дверей парнишка забирает из моих рук самую лёгкую сумку, предоставляя мне возможность тащиться с тяжеленным баулом и папкой. Он договаривается с таксистом, а я, пытаясь сохранять улыбку и достоинство, гружу весь багаж, недоумевая, как можно так спокойно и лениво наблюдать за мной, не предлагая помощь. Садимся на заднее сиденье, он говорит: «My name is Deja»3. Дежа, с ударением на второй слог. Понятно. Это девушка.