Я смотрю на свои белые кроссовки, которые купила перед поездкой, на них ни одного пятнышка, хотя я их не мою и не чищу. А ведь стоит декабрь, идут дожди, вчера даже выпал лёгкий снег, который почти сразу растаял. У нас в такую пору самая грязища: не то что обувь, одежду приходится чистить после улицы и поездок в транспорте. Тут я с удивлением припоминаю, что мы нигде не вытирали ноги, но даже на светлом ковролине не оставляли никаких следов. И сейчас, когда нам открыли дверь, и Дежа по-голландски заговорила с приятной молодой женщиной, я увидела невысокую беломраморную лестницу, а чуть позже, подымаясь по ней, украдкой оглянулась. Следов не было.
Этот феномен не давал мне покоя до самого прилёта в Россию, когда, пройдя все перипетии контролей, взмыленная и злая, я ступила на родную землю. В самую грязь! Моментально мои белые кроссовки, пережившие двухнедельное путешествие по североевропейской стране, исходившие почти сотню километров по разным дорогам: по обычному, но такому ровному асфальту; по плитам песчаника с растущими в щелях ковриками растений; по траве, мокрой после дождя; по булыжной мостовой; по узорам из разноцветных плиток, мои белые хорошенькие кроссовки теперь решительно и безвозвратно потеряли и белый цвет, и тугую прелесть новизны всё то, что казалось мне как бы уже свойствами самой обуви.
Этот феномен я теперь отлично понимаю. В Голландии, да и во всём цивилизованном мире, нет дорог, за которыми никто не ухаживает, нет ничего общего, но зато много государственного. Там никого не дурили темой, что всё принадлежит народу. Есть государство, а есть народ, просто люди. Каждый чем-то владеет и за это отвечает, в том числе и государство, которое имеет будь здоров какой потенциал и владеть, и управлять владениями. У нас тоже есть государство и будь здоров тоже есть, только владеть одно, а управлять этим совсем другая песня. Поэтому в моей богатой и могущественной державе нет ни единой возможности сохранить осенью белый цвет кроссовок
Увлечённая мыслями о своём бесследном пребывании на голландской земле, я не сразу заметила, что попала в обычную квартиру, правда, с многодетной семьёй. Не было ни групп, разделённых по возрастам, ни воспитательниц, ни спален с рядами кроваток, ни игровых комнат, оборудованных на манер классов. Везде чем-то занимались дети разных возрастов под присмотром то «мамы», то «папы». Вот кого не было видно, так это бабушек с дедушками. Об этом я сразу спросила у заведующей детского дома, которая встретила нас на пороге небольшой комнатки с накрытым для чаепития круглым столом с клетчатой скатёркой.
Да, у нас работает в основном молодёжь, подходящая по возрасту в «родители», но про бабушек и дедушек это интересно, надо будет подумать, многие пенсионеры не прочь подработать, а некоторые так и не получили внуков, заинтересовалась заведующая.
Две дамы, которые составляли нам компанию, согласно закивали, дежурно улыбаясь, манера общения, к которой я долго не могла привыкнуть за границей и попадала подчас в неловкие ситуации, принимая знак вежливости за подлинное чувство.
Мы побродили по детскому дому, попутно хозяйка нам рассказывала о житье-бытье воспитанников. Оказалось, что только половина детей не имеет родителей, которые либо умерли, либо от них отказались. Остальные живут здесь временно: родители болеют или учатся, у одной девочки мама в тюрьме, у кого-то не хватает средств на воспитание ребёнка, и государство обязало их до лучших времён поместить чадо в детский дом.
У нас им лучше. Питание, уход, обучение, на лето мы всех вывозим на море. У каждого отдельная спальня.
И у самых маленьких тоже? Как же они спят одни? удивилась я, наблюдая, как «папаша» меняет малышу ползунки.
Есть дежурные нянечки, они живут здесь же, на третьем этаже, как и все одинокие сотрудники, не имеющие семей.
Это не детский дом, а Дом Обретших Семью. Я сказала это вслух, и лица присутствующих сразу порозовели, неподдельные на сей раз улыбки, смущённые взгляды. Одинокие люди создали этот приют, чтобы избавиться от одиночества, чтобы жить в семье. Поэтому он такой уникальный, поэтому сюда никого не пускают!
Развязываю тесёмки папки. В последний момент, перед самым отъездом, зачем-то сунула десяток цветных литографий со сказочными сюжетами. Без всякой цели руки просто взяли эти пухлые желтоватые листы с наивными яркими картинками и положили в общую папку к другим, серьёзным работам. И вот эти сказки, перелетевшие в громадной старой, обтянутой холстом, папке тысячи километров, прошедшие таможню, лежали до поры до времени бессмысленно, пока не зашла речь про детский дом. И тут сразу всё встало на свои места вот оно!
Развязываю тесёмки папки. В последний момент, перед самым отъездом, зачем-то сунула десяток цветных литографий со сказочными сюжетами. Без всякой цели руки просто взяли эти пухлые желтоватые листы с наивными яркими картинками и положили в общую папку к другим, серьёзным работам. И вот эти сказки, перелетевшие в громадной старой, обтянутой холстом, папке тысячи километров, прошедшие таможню, лежали до поры до времени бессмысленно, пока не зашла речь про детский дом. И тут сразу всё встало на свои места вот оно!
Иногда со мной это бывает. Даже ночью просыпаюсь, хватаюсь за бумагу: записывать, записывать Что-то делаю, просто хочу именно это делать, а почему и зачем, не знаю. А потом все становится понятным, все объясняется
Сказочные сюжеты произвели сказочное впечатление. Дамы с улыбкой восхищения, как драгоценность, приняли из моих рук литографии, не переставая благодарить. Они тут же стали выбирать места для эстампов. Да, и названия, названия нужны! Переводчиков с русского трудно найти, а уж кто сможет разобрать рукописные подписи художников, тех и вовсе нет. Больше часа ушло на перевод названий и имён. Последний, запоминающий взгляд на семейную идиллию по сути чужих друг другу людей и мы выходим в лёгкую морось амстердамской окраины.
ШПИОНЫ И ЛЕСБИЯНКИ
Издательство газеты «Хет парол», название которой отдаёт чем-то шпионским, находится в самом центре Амстердама. Не знаю, что наговорили Хопперсы, но встречают нас внушительным составом. В кабинете, за большим круглым столом, кроме нас с Дежой ещё человек шесть во главе с главным редактором. Я раскладываю фотографии Лозовского, и хотя всё внимательно просмотрено, удивления и восторга не вызывает. Видимо, для европейцев это обычный уровень репортёрской работы. Но ведь сюжеты, к ним надо ещё иметь доступ
В этом нет проблем, объясняет главный, доступ сейчас получить легко. Их газете нужен постоянный корреспондент вы из какого города? в Ленинграде или Киеве, например. В Москве уже есть, но плоховато знает русский, а перевод, вы понимаете, может значительно искажать. Ну, и важно, что говорят простые люди, как они ко всем переменам относятся. Вот вы могли бы быть нашим корреспондентом? Не нужно никакого особенного качества фотографий. Главное вовремя оказаться там, где что-то происходит, такой информацией мы вас обеспечим. С передачей материалов тоже нет проблем, через консульство. Есть в Ленинграде голландское консульство? Если вы готовы обсуждать наше предложение, мы могли бы вместе пообедать, здесь недалеко прекрасный ресторан, свежайшие морепродукты, вид из окна Дежа с каким-то отстранённым выражением лица слушает этот монолог, изредка прерываемый моими робкими возражениями.
Наконец, я собираюсь с духом и, поблагодарив за предложение, от которого вынуждена отказаться, вкратце объясняю истинную цель моей поездки поиск оборудования, налаживание культурных связей. Похоже, отказ их не смущает, потому что, провожая меня до двери, главный протягивает свою визитку со словами: «На всякий случай, вдруг передумаете».
Минут десять мы с Дежой идём молча, и это сейчас очень кстати, потому что я продолжаю мысленно приводить аргументы, почему я не гожусь в корреспонденты. «Прямо шпионский фильм», неожиданно произносит Дежа, так что я даже вздрагиваю. И тут до меня доходит. Какие там корреспонденты, им просто нужны разведданные! Я чуть не задохнулась от негодования. Какая наглость! Посреди дня, в присутствии стольких свидетелей меня пытались завербовать прямо в редакции газеты! Ну, сопля голландская!
Я почему-то вдруг припомнила это выражение моей бабушки, бывшей смолянки. Оно всегда произносилось уничижительно и адресовалось тому, кто спасовал, сглупил, в общем как-то оконфузился. У них в Смольном институте нерадивых и провинившихся ставили возле печек-голландок на всеобщее порицание, как к позорному столбу. Те, кто послабее, через какое-то время начинали точить слезы и исходить на сопли, отсюда и пошло «сопля голландская»
От злости я распоясалась и потребовала обедать в том самом «прекрасном ресторане». Дежа заикнулась было о высоких ценах и данных ей инструкциях, но я так выразительно на неё взглянула, что мы уже через несколько минут входили в фойе неброского, явно престижного заведения. Моя проводница объясняла что-то подошедшему с радушной улыбкой администратору, а я раскованно и чуть вызывающе отдавала свою скромную курточку в недра гардероба. В конце концов, они (то бишь, Хопперсы) меня затащили в этот шпионский рассадник, пусть теперь платят компенсацию за моральный ущерб. Желательно той же монетой, которой меня только что собирались подкупить. Для душевного равновесия. В шпионы мы не пошли, а в ресторан всё равно попали. Так-то!