В той любимой им Москве шестидесятых-семидесятых Смирнов бывал наездами, останавливался обычно в старомодных и весьма второразрядных гостиницах, а как-то несколько недель жил у своего старого приятеля в высотном по тем временам доме, из окон которого с верхних этажей виден был кусок кремлёвской стены.
Всё это было удивительно и романтично, а переулок этот носил странное имя -Кривой. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Он и в самом деле изгибался, упираясь одним своим концом в широкий московский проспект, а другим в себе подобный.
В той старой Москве Иван Иванович любил побродить по парку в Сокольниках, посидеть на скамейке в глубине тенистых аллей, или где-нибудь у облеплённого ивами и густыми кустарниками пруда.
Москва конца восьмидесятых, начала девяностых, когда несколько лет всё же пожил в ней Иван Иванович, быстро становилась другой. Не древней русской столицей, а каким-то чужим городом даже для тех, кто в тридцатые годы сюда «понаехал» по разнорядке. Не говоря уже о москвичах, кто жил в ней кажется со времён Ивана Калиты и Юрия Долгорукова.
Именно в девяностые в столицу хлынули разного рода дельцы, в том числе и инородцы, кому вся эта седая старина была, как говорится, по барабану. У них была не только другая вера, но и взгляды на своё место в ней. Москва, которая всегда была полузакрытым городом, вдруг стала превращаться в крупнейший торговый центр страны, еще существующей, но уже гибнущей социалистической державы. Всякого рода кооператоры ехали сюда не ради того, чтобы насладиться древней историей русской столицы, приобщиться к её традициям и культуре, а просто прибрать её к своим рукам.
А ещё в те времена в городе объявились крысы. Огромное количество. Иван Иванович сам видел, как визжали тормоза автомашин, помехой которым стали полчища этих мерзких тварей, переселяющихся из одних московских подвалов в другие. Крысы большими стаями перебегали московские дороги, словно демонстрируя своё пренебрежение к новым хозяевам столицы. А новоявленные кооператоры превращали эти подвалы в склады для предметов своей торговли или приспосабливали для размещения в них многочисленных видеосалонов и питейных заведений.
Да, горестно вздыхали коренные москвичи, даже крысы не выдержали этого нашествия. Не к добру это. Ох, не к добру
В такой Москве Смирнову жить не хотелось. На его глазах рушились устои древнего города, менялся его облик, русские традиции. Столицу словно сдали в наём, превращая в большую торговую лавку.
Иван Иванович был разочарован и огорчён. Город напоминал ему растревоженный муравейник.
Когда-то Смирнов, любивший побродить по лесу, не раз зачарованный, останавливался у муравейника и с любопытством наблюдал за этими странными насекомыми. Как ему казалось, у них была своя иерархия, законы и порядок, сословия, и распределение обязанностей. И если случайно разворотить этот муравьиный холмик, они начинали беспокойно бегать и суетиться. Но очень скоро их бессмысленная беготня вдруг приобретала определённый смысл, и они начинали, каждый занятый своим делом, восстанавливать разрушенное жилище. Да нет, не жилище, а свою муравьиную коммуну.
Вот и Москва девяностых напоминала растревоженный муравейник, но никто не хотел навести в ней порядок, чтобы она вернула себе свою древнюю столичную стать.
«Почему так? размышлял Смирнов. Почему муравьи могут, а такое разумное существо, коим являлся человек, разрушает?», мучил он себя риторическими вопросами.
О последних событиях в столице Иван Иванович узнал от заезжего туриста, которого встретил на развилке дорог. Он и рассказал о том, что произошло. Главное, что узнал от него Смирнов: по Белому дому, где заседал Верховный Совет, стреляли. И есть жертвы. Подобного не было ни в одной стране. Стрелять в собственный парламент? Такое и в голову не могло прийти нормальному человеку.
Смирнов долго размышлял, что же происходит в стране, и самое главное почему? Как получилось, что столицу сдали с потрохами. Да и вообще, что случилось с народом, который так легко поверил, что всё, что делалось раньше, было плохим. Жили не так, работали спустя рукава. А кто же тогда понастроил заводы и фабрики, гидростанции и другие гигантские сооружения? Разве, это всё не нужно? И самоотверженный труд миллионов людей был напрасным? И не было никакой Октябрьской революции, а просто переворот? А социализм утопия? И если утопия, то почему же хваленая Европа, да и Америка тоже, взяли на вооружение не просто многие наши идеи, а наши льготы старикам, заботу о детях, нашу систему образования? Да многое то, чего у них раньше не было
Ивана Ивановича мучили эти вопросы. Он и себя винил за те кровавые московские события, о которых ему рассказал заезжий турист. Будто и он предал и свою любимую Москву, и своё прошлое.
Будучи профессиональным историком, хотя наукой он не занимался, а стал журналистом, Смирнов понимал, что пройдёт время, и всё определится, всё встанет на свои места.
Молодой человек, говорил ему когда-то любимый педагог, профессор, преподаваший у них в институте, История такая наука, она всё расставит по местам. Ничего не упустит.
«Расставит ли? вспоминал он сейчас тот разговор в далёкие хрущёвские времена. И снова смута?»
Вдруг ему в голову пришла мысль: «А может, тогда и рождалась сегодняшняя смута? И это нашествие на Москву? И кровавые события? Может, это и имел в виду любимый педагог? Но сколько лет с того времени прошло? И что? Всё сначала?» мысль эта его и ошеломила, и растревожила.
После всего того, что узнал Иван Иванович о событиях в Москве, первым желанием было съездить в столицу. И было на чем. Незадолго до переезда в Углово Смирнов приобрёл старенький полуразбитый «жигулёнок». Но он всё откладывал эту поездку, опасаясь, что у него после посещения Москвы наступит полная депрессия.
И всё же в столицу он съездил, но уже спустя несколько месяцев после кровавых событий. Москва была уже притихшая и, как ему показалось, спокойная. Люди озабоченно шли по своим делам. Но тревога на их лицах чувствовалась. А ночью, за окном гостиницы слышались какие-то отдалённые хлопки, похожие на выстрелы.
Смирнов вернулся в своё Углово, в свой старенький дом на краю умирающей деревни. «А ведь она, как-то подумалось ему, как бы олицетворяет собой гибнущую державу. Неужели, так будет и со всей Россией?»
Он не знал, как жить ему дальше, куда податься, чем заняться. Дети его разбрелись по белу свету. Сын работал на Урале и звал его туда. Дочка жила в одной из кубанских станиц. Работала в местной поликлинике. Она тоже звала отца к себе, хотя отлично понимала, что он не приедет. И не только потому, что у неё было трое детей, и двое из них ещё школьники. Она хорошо знала своего отца, который долго не усидит на одном месте. Он, считала дочь, и в своём Углово тоже долго не задержится: не тот у него характер.
Иван Иванович и сам это отлично понимал, да и не мог он вдруг стать обузой для любимой Оксаны.
Пойти работать в районную газету? Но он давно отвык от редакционной суеты, да и масштабы были не те. Печатался он в своё время в областной и центральной прессе. А сейчас газеты служили новым господам, и такой, как он, им был не нужен. Ведь он всегда был в оппозиции к официальной власти, потому что считал пресса должна защищать простого человека.
В те советские времена его почти всегда били. И в прямом, и в переносном смысле, тыкали в морду, указывали на дверь, а он продолжал гнуть свою линию.
Однажды Иван Иванович написал басню, и её напечатали в местной газете. А мелкие областные князьки (водились они и в советские времена) узнали себя, и его вызвали на «ковёр»:
Это что? вопил на него второй секретарь горкома партии, ведающий идеологией. Это ты написал?
Но басня не фельетон, пытался он защититься. Литературное произведение.
Литературное произведение!? аж задохнулся от ярости тот идеолог. Да знаешь ли ты, что они, он ткнул вверх палец. Они
Что? Узнали себя? не мог отказать себе в ехидстве Смирнов.
Странное дело, сегодня вспоминая тот эпизод, Иван Иванович почему-то с грустью думал о том времени. И с ностальгией Хотя тогда Много чего было с ним тогда. С ним, конечно, разобрались. И хотя уволился он «по собственному желанию», но на работу ему даже в многотиражку в их маленьком провинциальном городке устроиться не удалось. Пришлось уехать.
Жена с ним не поехала:
Я, извини, устала от твоей борьбы, сказала она в сердцах. Я никуда с тобой не поеду. По крайней мере, пока.
Вскоре жена подала на развод и уехала. И вот теперь, вспоминая ту давнюю историю, он впервые задумался. А, может, и в самом деле он живёт не так, как следовало бы. С кем-то боролся, кому-то что-то доказывал. Кому и что? Теперь в тех же самых кабинетах сидят вроде бы другие чиновники. Но они те же самые по сути. Только ещё наглей и бесцеремонней. Но и тем, и этим новым, правда не нужна. А уж справедливость тем более.