Изгнанник
Часть 2. Излом
Алексей Жак
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего
Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную».
Евангелие от Иоанна.
«То же самое с историями. Одна приводит к
следующей, та к следующей, и так далее; может,
они идут в том направлении, куда ты и хотел пойти, может нет. Может, в конце ты
понимаешь, что голос, который рассказывает эти истории, даже важнее самих историй».
Стивен Кинг. «Оно».
© Алексей Жак, 2018
13. Сережа, мама и папа
1.
А они все шли и шли. Трамваи. И им не было конца и края. Вереница допотопных, старомодных трамваев прошлого века. Позвякивая и гремя расшатанными внутренностями. С металлическими нотками громыханий, со старческими вздохами, придыханием и покашливанием звуками древности, сопровождающими их узкоколейный путь.
А он все сидел на одном месте, на широком подоконнике в промежутке двух рам, одна из которых была распахнута внутрь комнаты, а к другой, закрытой, он прильнул. Прислонился горячим, но постепенно остывающим лбом к холодной, даже ледяной поверхности стекла. Он так просидел полчаса и не устал, только раз сменил положение затекших ног и расправил поясницу.
И что ты там забыл? спросила во второй раз (первый ее запрос он проигнорировал, либо не расслышал) зашедшая в комнату мама. Ты что там увидел, в этом окне? Конец света? Или слона, которого по улице водили?
Сережа обернулся, и брови его двинулись вверх.
Разве слона выпустили из цирка?
Судя по твоему взгляду, то очень может быть.
Не, такого не может быть.
Это почему? Его что, не могут выпустить на прогулку и провести по улицам?
Мама, не выдумывай. Сережкины глазки превратились в щелки, он улыбался. Рассмешила. Я уже не маленький, всё понимаю. Яы его увидел бы. А еще могу сказать почему: потому что, трамваи тогда бы не ходили, нашелся с ответом Сережа. Он бы их перевернул своим хоботом.
Не боишься, что он и тебя скинет с подоконника? Мама тоже улыбалась. Сидишь, как курица на насесте, только яйца не несешь. Так и собираешься все летние каникулы просидеть? Занялся бы чем-нибудь полезным. Ты все уроки сделал? Написал сочинение, которое Ирина Константиновна задала?
Давно.
Дай прочесть.
Вон там возьми, на шифоньере, на моей полке. Зеленная тетрадка в клетку.
2.
Сережа писал, точнее, он настрочил сочинение за час, исчеркав всю тетрадь на двенадцати страницах остальные, недостающие листы вырвал с корнем косым небрежным почерком:
«Я хотел посмотреть «Щит и меч», но фильм показывали в 21.30, поэтому мама сказала, чтобы я шел спать. Она подоткнула одеяло под мой подбородок колыбельную не пела, так как я уже большой, и удалилась в дальний конец нашей мега комнаты размером с футбольный стадион.
Я не буду спать, сопротивлялся я, как мог, я умру, если не увижу фильм, сказал я, чуть не плача. Сегодня вторая серия, а завтра мне в школу, повтор мне никак не удастся посмотреть. Фильм дублируют утром, а я в это время буду в школе. Это несправедливо, я такой же человек, как все. Я имею такое же право на телевизор. Как ты. Я полноправный член семьи. Папа покупал его для всех, и для меня в том числе. Как можно такое запретить? Как можно так поступить с ребенком?
Хорош ребеночек. Скажи еще: лялька. Двойку исправишь, тогда смотри.
Мама, я больше не буду, заплакал я, я больше никогда не получу ни одной двойки. Ты мне веришь? Только дай досмотреть. Вот сейчас уже началось.
Я щелкнул кнопкой телевизора. Экран озарился отблесками войны, титрами. В комнату полилась песня Бернеса.
Мама перегородила доступ к экрану. Цветастый шерстяной халат, из-за дыры в котором Блоха обзывала ее, выкрикивая с пеной у рта: «Рванина!», затмил свет из единственного источника в комнате, так как лампочки в потолочной люстре были погашены, а уличные висячие фонари за окном вдоль трамвайных путей лишь подмешивали в черноту комнаты бульварную желтизну, делая раствор жиже, слабее консистенцией, но не избавляя никоим образом (не разбавляя) образованную смесь от непроглядной тьмы»
Боже, что ты накалякал? Такое напридумывал. Какую смесь, какую непроглядность ты здесь описываешь? Что за вздор! Ты что, не можешь написать, как все как все дети, а не как прости меня господи за кощунственные слова.
Мама, ты же не веришь в бога. И никто не верит в бога. Его нет. Так в школе говорят. Все учителя. Зачем же
Замолчи. Немедленно. Кто тебе помогал кто тебя надоумил написать этакую чушь, галиматью, этот вздор несусветный?
Сам.
Никогда не поверю, чтобы ребенок что ребенок в состоянии нести такой бред. Если только не она потрогала лоб Сережи. Признавайся
Так ты мне не веришь?
Не верю.
А что, если я из книжки это выписал?
И в книжки не верю. Это ахинея, что ты тут написал, переписал или сам придумал, мама помотала раскрытой тетрадью со свисавшими вниз лицом в пол листами, как грязной тряпкой, как макулатурой, которую только и оставалось, что опустить в мусорное ведро. Ни один уважающий себя прозаик не удосужится снизойти до таких нелепых текстов. От этого сочинения пахнет химией и немытыми пробирками.
3.
Некоторые определения, поясняющие поведенческие особенности персонажей романа (цитаты приведены из учебника по психологии доцента Крушинина Е. И.):
1) Гипереактивность сочетание общего двигательного беспокойства, неусидчивости, обилия лишних движений, недостаточной целенаправленности и импульсивности поступков, повышенной аффективной возбудимости, эмоциональной лабильности, нарушений концентрации внимания.
2) Защитные механизмы психологическое «ограждение» сферы сознания от негативных, травмирующих личность переживаний. У детей аналогично, как и у взрослых, хотя и в значительно меньшей степени, наблюдаются различные защитные механизмы. В дошкольном и раннешкольном возрасте это чаще всего фантазирование.
4.
Ты неблагодарный, ругалась мать. Все дети как дети. Послушные. А ты весь в отца пошел. Тот тоже упрется рогом, не повернешь. Как осел упрямый.
У ослов нет рогов, отвечал хмурый Сережа.
А у твоего отца есть, возражала, сердясь, мать.
«Что она себе позволяет, что говорит в истерике? спрашивал себя много позднее Сергей. Не отдавала тогда отчета своим словам? На что-то намекала? На измену. На рогатого мужа. Вроде умная, достаточно образованная и в меру культурная, начитанная, женщина и такой пассаж. Фортель, как она любила называть все эти нелогичные проявления человеческой жизнедеятельности: и необычность словесных построений, и отклонения от нормы поведения как окружающих, так, выходит, и собственных, объединяя всё, не укладывающееся в рамки принятого, в одну емкую категорию недоразумения».
Выкинешь еще раз такой фортель, я тебя накажу.
Однажды она действительно позволила себе его ударить. По-настоящему. Ремнем. Не сильно и не больно. Скорее, для профилактики. Для острастки и для демонстрации не ограниченной конституцией власти над ним все-таки ее ребенок, не чужой. В ход пошел подвернувшийся под руку реквизит, редко используемый в подобных случаях инструмент наказания. Это был отцовский кожаный, потрепанный временем и долгим ношением, ремень. Не военный, узкий и не жесткий, не стоящий колом, а размягченный, коричневый, теперь уже облезлый, но все-таки ремень. С пряжкой и вполне грозный. Сергей его помнил надетым и застегнутым на отцовских брюках. Еще до того, как отец купил, или ему подарили подтяжки?
«Откуда он взялся?»
«А, собственно, что явилось причиной взрыва эмоций и не свойственной ей агрессии?»
«Не юли, предупредил себя Сергей, припоминая нюансы разборки. Конечно, она рассердилась на его непослушание и отказ идти спать. Но ложиться в постель, когда по телеку крутят фильм про разведчиков, к которому ты готовился весь прошедший день, замирая и дрожа от мысли о предстоящем блаженстве да, на такое мог согласиться разве что только последний из последних очкариков и маменькиных сыночков из их класса».
Сдаться без боя он не мог. Как не любил мать, как не считался с ее авторитетом, бесспорным и непререкаемым такое было невозможно. Фашисты и борьба с ними для мальчишек святое. Даже материнство отходило в этом споре на второй план. Так их учили и в школе, и на улице, и сами матери, признавая приоритет воина перед женской слабостью и заботой о подрастающем поколении.
Сережа вырвал ремешок из ее рук и замахнулся. Он не собирался отвечать ударом на удар, но мать испугалась. Впоследствии она никогда не повторяла попыток рукоприкладства.
Что вырос, звереныш? сказала она тогда. На родную мать набрасываешься. Бить будешь, как отец твой?