Да откуда я тебе их возьму, ответила в полутьме мать, ложась в кровать. Только белая ночная сорочка отблескивала на ней. У меня таких денег никогда не было. Просто мне их не собрать.
Знаю, сказал Сергей. Я знаю. Займи.
Ты что, ты что, зарукоплескала мать. Как же мы отдадим? Самим жить не на что, а еще долг! Нет уж, как хочешь, выкручивайся, а да и кто даст? Забудь об этом.
Забудь!?
Сергей уткнулся в мокрую подушку и заплакал. Мать не слышала, и скоро заснула. А он пролежал с открытыми глазами полночи, но к утру его сморило. Проснулся он другим. Спокойным и безразличным, как покойник.
А и черт с ним, сказал Сергей, черт с ним, с этим боксом, с этим «спартаком», со всеми ими: спартанцами и восставшими рабами. Жизнь продолжается. Мать рядом, ее надо поддерживать.
Сынок, позвала утром мама, едва пробудилась, ты прости меня, что не могу помочь. Но пойми одно: нам нужно выжить, а бокс твой никуда от тебя не денется. Съездишь в пионерский лагерь на лето, а на следующий учебный год опять в свою секцию пойдешь. Не выгонят же они тебя за прогулы?
Ладно, мать, махнул рукой Сергей. Идут они И без них проживем. Не помрем.
6.
И он перестал ездить на тренировки на Спартаковскую улицу в заброшенный покосившийся дом церквушку из красного кирпича. Она в таком образе в образе обобранной, разграбленной старушки стояла уже века, еще до него: с теми же облупленными ступенями на входе, расколотыми временем, ветрами, дождями и снегом, с разбитым, раскрошенным по всему фасаду декоративным кирпичом, с облезшим, давно не крашеным куполом, с покосившимся шпилем и заржавевшим крестом.
Ничего и дальше так постоит, обреченно произносил Сергей. Видать судьба такая. И у нее и у меня.
«Зато круглый заборчик коробку наскоро, наспех сколотили на заднем дворе для хоккейных баталий. Кривой, правда, заборчик, но и такой сойдет. Хотя, кому он нужен в этой глуши: до ближайших жилых построек от церкви полверсты? заранее посочувствовал Сергей всем, кто сюда забредет. Для нужд босоногой братии, или, может быть, для спартанцев? Да, он, этот спичечный коробок, им, шантрапе уличной, и подавно, задарма, не нужен: они ж давно как окопались в своем убогом подвале, сидят там, как в блиндаже, и нос на улицу не кажут. Зачем он им? Для чего? Дурь все это. И баловство. Детские забавы. Художественная самодеятельность. Хм».
Сергей уже отделял себя от них, последний оплот был им сдан неприятельскому стану, не видимому, не ощущаемому как плоть, призрачному, как мираж, с которым вступил в неравный бой «бой с тенью». Бьешь по воздуху, а в ответ получаешь массу тумаков, увесистых и ощутимых, в отличие от собственных, погруженных в пустоту ударов, сотрясающих вакуум.
Нет, мне не больно, успокаивал себя Сергей и, казалось ему, тем самым злил незримых врагов, не надейтесь меня уронить. Я не поддамся, говорил он, безуспешно пытаясь защититься от наносимых по нему и практически не угадываемых (это при его мгновенной реакции и филигранной, отточенной годами тренировок, защите) хуков и апперкотов.
Надо же, подмечал он, ни одного прямого. Одни обманные приемчики.
Злился почему-то он сам. А противник оставался таким же хладнокровным и отстраненным, как прежде, будто ему все нипочем и он был высечен из камня, не страшился пропущенных, нокаутирующих ответных ударов.
Что же ты не падаешь? удивлялся и возмущался Сергей; он негодовал. Что за хитрую и нечестную игру ты со мной затеял? спрашивал он в который раз, надеясь получить все-таки ответ в словесной, или пусть иной форме, но обязательно годной для распознавания, для расшифровки сути донесения. Я, вот, пойму тебя, и, наконец, обыграю. Все равно победа будет за мной. А как иначе?
«Но в ответ тишина, как поется в песне», острил он наедине с собой. Сказать кому-либо, что он ведет незримый бой с призраком, а скорее всего с самим собой, все равно, что объявить себя всенародно психом и выставить на посмешище.
А и ладно, а и пусть, в очередной раз махал он рукой. Сойдет итак. Шишек и синяков я не боюсь. Ну, полупит меня жизнь, помучает, не убьет же, в самом деле. Как говорит мать, не лишат же меня жизни, не выгонят за прогулы.
Сергей уже не думал появляться в старом районе, погружаясь только памятью в дорогие сердцу городские асфальтированные пейзажи, когда жизнь сама расставила все точки и другие знаки препинания в его повести.
Сергей уже не думал появляться в старом районе, погружаясь только памятью в дорогие сердцу городские асфальтированные пейзажи, когда жизнь сама расставила все точки и другие знаки препинания в его повести.
Сережа, можешь ты мне помочь? как-то спросила Валентина Сергеевна.
Чем? заинтересовался Сергей. Первый раз слышу, что тебе требуется моя помощь. Чем же я смогу тебе помочь? Полы помыть? Посуду? Может в магазин сходить?
Не остри, пожалуйста.
Молчу. Говори ты.
Валентина Сергеевна переминалась с ноги на ногу, не зная как начать.
Не тяни, говори, поддержал ее Сергей.
Видишь ли, в чем дело начала издалека мать, у нас на фабрике разрешают сверхурочно в вечерние часы подрабатывать в цеху.
Вот как, не удивился Сергей, он вдруг уловил, откуда дует ветер. Ну и приглашал он продолжать, наперед зная, чем дело закончится.
Ты же сам хотел, разгорячилась Валентина Сергеевна. Ты сам. Спрашивал?
Да, правда.
Вот, теперь я тебе отвечаю.
Что отвечаешь? как будто издевался над матерью Сергей.
Иногда ты бываешь невыносим, чуть не заплакала мать. Не доводи меня. Сам все прекрасно понимаешь. Прикидываешься дурачком. Это некрасиво, между прочим. Тебя не красит.
Ладно, мама, сжалился Сергей. Я все понял. Конечно, я хотел заработать. И не откажусь от любой работы. Что там нужно делать у тебя в цеху?
Тебе уже пятнадцать. С этого возраста и начальник цеха и директор разрешили допуск несовершеннолетних к производству.
Я за них рад.
А за себя?
За себя особенно. Сколько сулят?
Сколько заработаешь все твои.
О, я много могу унести.
Сначала заработай. Работа не из легких: марлевые рулоны разрезать на станке на короткие отрезки. Потом эти бинты в стандартные пакетики упаковывают. Для аптек.
Очень просто, проще не бывает. Занятие для тупоголовых, а я сообразительный: на лету всё хватаю, невозмутимо ответил Сергей. Я справлюсь. Можешь не сомневаться.
Только смотри, предупредила мама, будь там осторожнее, на станке ножи острые. Нужно быть внимательным, чтобы травму не получить.
А как же твоя философия насчет травматичности такого вида спорта, как бокс?
То, что я тебе предлагаю, далеко не спорт и не бокс. К тому же ты ведь сам не пожелал избрать для себя более благородное занятие?
Да-а, благороднее, чем это, ты выбрать не смогла, с сарказмом подметил Сергей.
Отца благодари. Не меня, рассердилась мать. Я все, что могу, делаю.
Ладно, мама. Я не отказываюсь. Если честно, я рад. Когда приступать?
Хоть завтра. Там ждут.
Ну вот, хоть кому-то я оказался нужен.
На другой день он вновь окунулся в переулки, окружавшие бульвар, пока шел к воротам химико-фармацевтического завода, где трудилась в должности помощницы секретаря генерального директора его мать. Существовала такая штатная единица в ту пору, созданная и юридически закрепленная в делопроизводительных бумагах отдела кадров в больше мере по инициативе секретарши-еврейки, любовницы директора, приближенной к телу босса, чем на основании учредительных актов и распоряжений руководящих городом органов власти. Неизвестно какими путями (пути господни неисповедимы) судьба свела их вместе и подружила с матерью. Но управленец большим хозяйством мягко говоря прислушивался к мнению этой экзальтированной и своевольной дамы, имеющей свои, особые, предпочтения к обстановке кабинета и приемной, а также щепетильной в выборе сотрудников ближнего окружения и подручных подруг.
15. Одноклассники
1.
В Кривоколенном переулке не переулок и не колено, а сломанная, переломленная в нескольких местах нога: открытый перелом, конечность восстановлению не подлежит как раз напротив фабрики 8 Марта («Марта с большой буквы, почему-то. Или завода? Химико-фармацевтического. Вот где язык сломаешь в нескольких местах. Черт их разберет, перепутали всё с терминологией. Надо будет в Википедии покопаться на предмет просвещения, просветления мозгов для разгадки этой запутанной головомойки») жил-поживал Славка Мелков. Мел. Без пяти минут артист «погорелого театра». Так мама Дикарева Валентина Сергеевна называла всех горе-артистов.
В артисты его никто не записывал. Сам записался: проснулся как-то утречком и решил: «Буду артистом». А что? Талант у него имелся. И, пожалуй, с возрастом никуда не девался, только прогрессировал. Прикольно он подражал многим знаменитостям. И учителей ковырнуть был не прочь. Бестия, шалопай, одним словом.