Только после его окрика я пришёл в себя и, быстро отдёрнув руку, отодвинулся от притягивающей меня пустоты.
Глава третья
На следующий день, часов в десять утра, в ясный, восхитительный день, когда на голубом небе виднелись только пёрышки небольших облаков и ярко светило солнце, мы папа, мама и я, вывели велосипед на улицу.
Я попытался (я видел, как это делает Толик) оседлать своего стального коня и помчаться, но тут же сверзился на землю вместе с велосипедом.
Тогда, папа и мама стали держать велосипед, а я уселся на сидение. Не получилось! Как только они отпускали велосипед, я тут же начинал заваливаться на бок
Странно, подумал я, Толька же не падает!
Даа, сказала мама, после моих нескольких, плачевно закончившихся попыток прокатиться и показать класс. Видно сегодня у тебя, Сергей, ничего не получится. Дай-ка я тебе покажу, как это делается.
И она, действительно, показала!
* * *
Как вспомню этот случай, так сердце «кровью обливается», и в груди становится как-то нехорошо, то есть, холодно и дышать нечем.
Повиляв немного по тротуару, она выровняла движение велосипеда и, набирая скорость, помчалась по улице в сторону ближайшего перекрёстка.
Мы с папой побежали вслед за ней, но она, сильнее закрутив педали, стала удаляться от нас
Потом, потом произошло невероятное!
Она почему-то направила велосипед прямо на дерево!
Я в ужасе закрыл глаза, и даже, кажется, остановился, а папа
Папа помчался за мамой быстрее ветра, и не напрасно
Когда мы подбежали к месту столкновения велосипеда и мамы с деревом, то увидели велосипед лежит с одной стороны дерева, а мама с другой стороны, и стонет.
Папа бросился поднимать маму, а я, обуреваемый нехорошим предчувствием, кинулся к велосипеду.
О горе, мне! О горе!
У моего, столь долгожданного, с таким трудом выклянченного, новенького велосипеда, был свёрнут на бок руль, а на переднем колесе красовалась такая огромная «восьмёрка», что оно еле прокручивалось в вилке.
От такой несправедливости жизни у меня навернулись слёзы на глаза, и только огромным усилием «мужской воли», я смог не зарыдать громко-громко, а лишь побледнеть самую малость, и застонать раненным зверем!
Посмотрев на маму полными слёз глазами, я увидел, что ей тоже здорово досталось.
Её платье внизу было порвано, а правая коленка была вся поцарапана, и кровь текла из открытых ранок.
Мне стало так жалко её, и велосипед конечно тоже, что, не удержавшись, хоть я и мужчина, горько заплакал.
Как отступающие французы после битвы под Бородино, мы я с поломанным велосипедом и папа, поддерживая хромающую маму, возвращались домой.
Я боялся оторвать взгляд от земли и посмотреть на своих товарищей, встречавшихся нам на пути.
Мне бабушка как-то рассказывала про «Голгофу», так это, наверное, про меня.
Правильно говорят «Не заносись высоко в своей гордыне Бог накажет!». Так и получилось со мной.
Я вёл велосипед, и у меня в груди что-то болело.
Приковыляв домой, мы всей семьёй стали разбираться в случившемся.
Мама стала рассказывать, что она ехала, ехала и, нечаянно, наехала на небольшой камешек, валявшийся на её пути. Переднее колесо, само по себе, вдруг повернуло в сторону дерева, и она, не успев даже глазом моргнуть, как ударилась об него. В глазах засверкали звёздочки, а затем я оказалась на земле, и появилась боль в коленке.
Папа стал разбираться с велосипедом, и нашёл ведь причину такого, своеобразного его поведения.
Вот какой умный у меня, папа! с гордостью подумал я, а потом мне стало так стыдно, так стыдно
Ты, Серёжа, гайку зажимного хомута на руле подтягивал? спросил папа, и вопросительно посмотрел на меня.
Я, наверное, покраснел от стыда, потому что лицу вдруг стало жарко-жарко.
?!
Ккк-а-ко-го хо-мм-уу-та? проблеял я козлиным фальцетом.
Вот этого хомута и вот эту гайку, сказал папа, и показал пальцем на них.
Ааа-а разве её нужно подтягивать? несколько озабочено и окончательно смутившись, поинтересовался я.
Конечно! Я ещё удивляюсь, как мама смогла столько проехать и не упасть раньше.
Мне оставалось только сконфуженно опустить повинную голову.
Вот таким, не совсем удачным, оказался мой первый, «Парадный» выезд на велосипеде.
* * *
Через пару дней папа сумел почти полностью избавить мой велосипед от «восьмёрки» на переднем колесе, и сам, своими руками, перепроверил затяжку всех гаек и винтов. Проверяя и подтягивая их, он при этом показывал мне, где, и что нужно проверять!
Мне оставалось только сконфуженно опустить повинную голову.
Вот таким, не совсем удачным, оказался мой первый, «Парадный» выезд на велосипеде.
* * *
Через пару дней папа сумел почти полностью избавить мой велосипед от «восьмёрки» на переднем колесе, и сам, своими руками, перепроверил затяжку всех гаек и винтов. Проверяя и подтягивая их, он при этом показывал мне, где, и что нужно проверять!
Прошла неделя после моего первого укрощения железного коня. И вот я, с великой радостью, улыбаясь во весь рот (то есть, от счастья «выставив наружу все свои зубы»), качу на своём, поблескивающем хромированными колёсами, велосипеде. А рядом со мной, то есть, бок о бок, катит Толик Волков, и мы ведём с ним серьёзный разговор о пользе прикормки для рыбы.
АРЫСЬ
Но здесь произошло неожиданное и удивительное событие, память о котором до сих пор жива в сердцах людей
(Повесть о Ходже Насреддине)
Глава первая
Семнадцатого, утром, часов в девять, мы переезжали по мосту через широченную реку России Волгу.
Мимо вагонного окна мелькали фермы железнодорожного моста, разделяя пейзаж на маленькие диапозитивы.
Видно было, как вниз по течению, старательно крутя красными большими колёсами, и пуская дым из белой с синей поперечной полосой трубы, казавшийся маленьким на таком расстоянии пароход, тащил связку плотов. Плоты, изгибаясь по фарватеру, были похожи на змею, а пароход на её голову.
Солнце в этот день начало палить с раннего утра (как-никак июль месяц).
Мы ехали в общем плацкартном вагоне битком набитом говорливыми пассажирами.
Детишки, играя в пятнашки, бегали по всему вагону, никого не слушая, налетая друг на друга, на взрослых и, даже чуть не сбили с ног проводницу, разносящую чай.
Отовсюду раздавались, то детский плачь, то чей-то безудержный хохот, а вскоре из какого-то отделения вагона послышалось исполняемое хрипло-пьяными голосами, пение:
«Ой, ты Волга, мать родная»
Ехать было тяжело, нам, во всяком случае. И вся тяжесть этой поездки, то есть связанные с ней неудобства, так говорила мама, лежат на совести папы, потому что он не позаботился своевременно приобрести билеты на скорый поезд.
Поэтому папа, видя мамину раздражительность, не спорил с ней, а только молчаливо, попивал чай.
На мой, неискушённый в таких вопросах, взгляд это самая правильная позиция со стороны мужчины. Пусть себе вокруг бушует ураган слов, а ты помалкивай и попивай чаёк. А, когда словоизвержение выдохнется, выжди ещё чуток, и можешь вести интеллигентный разговор в духе «я столько труда вложил чтобы». И тебя благосклонно выслушают ну, может, и не совсем благосклонно, но всё же выслушают.
Ближе к вечеру пересекли ещё одну крупную реку Урал.
Теперь поезд шёл по территории Казахстана.
Наш поезд назывался почтовым. Я спросил у папы почему почтовый?.. Хотя, и сам давно догадался, почему сразу за паровозом были прицеплены два почтовых вагона.
Почему два? Наверное, писем и посылок с подарками много вёз этот поезд.
Папа как-то мне сказал: «В Азии, куда мы скоро поедем, проживает много людей, то есть, народностей: узбеки, казахи, китайцы, и ещё эти, как их киргизы». Да, ещё кто-то, но я не запомнил. Их столько много, что одной моей головы не хватит, чтобы все они уместились в моей голове, но я, когда мы станем там жить, постараюсь выведать у папы, какие ещё люди там живут.
Мы останавливались у каждого полустанка, иногда даже посредине степи, пропуская встречные и обгоняющие нас пассажирские и грузовые поезда. И, больше, на мой взгляд, стояли, чем двигались. Стояли минут по двадцать-тридцать.
От наскучившего всем безделья и однообразия пути, пассажиры выходили из вагонов, и прогуливались вдоль поезда.
А вокруг степь, безоблачное небо, и жаркое солнце!
Изредка, очень высоко в небе, виделся летающий кругами, высматривающий добычу, орёл.
Ночь тоже не давала полноценного отдыха в вагоне было очень душно. Он за день накалялся так, что даже внутренние вагонные перегородки были горячими.
Все пассажиры спали мокрыми от пота, и дышали открытыми, словно курицы на солнцепёке, ртами. А ещё, не давая спать, то тут, то там, по всему вагону раздавались, то чей-то натужный кашель, то кто-то храпел так, что становилось страшно. И всё время то в одном конце вагона, то в другом, раздавалось постоянное ночное бормотание.