Давно позади осталось Аральское море, с его обилием на каждой станции и полустанке торговок в цветастых платьях и белых тюрбанах. Они, наверное, во всяком случае, я так решил, выходили к каждому проходящему пассажирскому поезду и приносили на продажу: одни вяленную и свежую рыбу, айран и кумыс; другие горячие, круто наперчённые манты, или казахские лепёшки и курт.
Мальчишки, все чумазые и загорелые до черноты, в разноцветных тюбетейках на стриженных под «ноль» головах, бегали вдоль состава с вёдрами и бидонами, полными холодной колодезной воды. Кружка воды от трёх до пяти копеек.
Даже пятилетние девчонки и мальчишки, таща тяжелённое ведро вдвоём, предлагали купить «Су».
Я, вначале, не знал, что означает это слово, но потом догадался раз несут воду и кричат «Су» значит, это «вода» на казахском языке, а если суют тебе литровую банку с молоком, и кричат «Сут» не иначе как, это молоко.
Поезд останавливался и пассажиры, выскакивая из вагонов, сразу попадали в «объятия», галдящей на разных языках, толпы.
Некоторые торговки бегали от вагона к вагону, и предлагали выглядывающим из открытых окон пассажирам, свой товар.
Было шумно и жарко, и это было лето то ли 1947, то ли 1948 года.
Глава вторая
Мы часто переезжали из одной республики в другую, с юга на север и с запада на восток. Такая работа была у отца.
Я очень любил его, и восхищался!
Одетый в военную форму зелёная гимнастёрка или китель, застёгнутый на все пуговицы, тёмно-синие галифе и хромовые сапоги со скрипом, перетянутый портупеей, темноглазый и стройный, он выглядел очень мужественно.
Я не в него. Я в маму и её родню. У меня мамины серо-голубые глаза, тёмно-русые волосы на голове, и ходить так, как ходит отец печатая шаг я не умею.
Отец иногда делал мне замечание, он говорил: «При ходьбе не шаркай ногами, ты же не девяностолетний дед, и никогда, слышишь сынок, никогда не держи руки в карманах. Во-первых, это некрасиво, а во-вторых, ты же не уркаган какой-нибудь из подворотни! И ты не прячешь в карманах нож или кастет от собеседника?»
В принципе, у нас всегда было чемоданное настроение. Сейчас мы ехали в Текели.
Мы с братом лежали на верхних «полках» вагона, и рассматривали наплывающий навстречу поезду пейзаж степи, степи!
Изредка, то там, то тут, неожиданно закручивался вихрь, неся тучу пыли, перекати-поле, и всё то, что попадалось ему на пути. Иногда он пересекал путь поезду и, остановившись на мгновение на протянувшихся до горизонта рельсах, словно ожидал его, но вдруг срывался не дождавшись, и ретивым жеребёнком уносился вскачь.
Часто встречались верблюды и ослики.
Любопытно было видеть, как маленького росточка ослик на тоненьких ножках, вёз на себе огромную копну сена, или верхом на нём сидел громоздкий человек. И на человеке этом был надет цветной толстый халат и шапка-малахай, опушённая рыжим мехом степной лисицы.
Говорят, здорово от жарких лучей солнца помогает.
Однажды на каком-то полустанке, мальчишка, сидя верхом на верблюде, решил устроить гонки с нашим поездом.
Ну, куда ему было тягаться с железным конём, который гремит железом и изрыгает клубы дыма и пара.
Проиграв соревнование он, я видел через вагонное окно, чему-то радостно засмеялся, и умчался в жаркую даль степи, где волшебным маревом шевелился воздух.
Под стук колёс мы засыпали, под стук колёс мы вставали на следующий день.
Так проходил день за днём.
Долго мы ехали, я уж совсем измаялся, но наконец-то настал долгожданный день, когда наш поезд, замедляя ход и подавая гудки, подошёл к какой-то станции.
Я подумал, что наша утомительная поездка закончилась, но папа сказал, что здесь у нас пересадка на другой поезд.
Я не очень хорошо запомнил само здание вокзала. Запомнилось только одноэтажное белое здание с небольшими окнами, выступающий на перрон выходной тамбур, и надпись на фронтоне «АРЫСЬ».
Поезд, который должен был везти нас дальше, уходил ближе к вечеру, а сейчас перронные часы показывали лишь два часа и сорок семь минут местного времени.
Отец с мамой разместили нас меня и брата, бабушку, и все наши вещи, в углу, между выходным тамбуром и стеной здания вокзала. Они решили, что на перроне будет прохладней, чем в здании вокзала.
А мне с братом только того и надо было.
Ну, что можно увидеть внутри вокзала расписание движения поездов, да чахлый фикус в углу? Зато на перроне есть где глазу разгуляться!
А мне с братом только того и надо было.
Ну, что можно увидеть внутри вокзала расписание движения поездов, да чахлый фикус в углу? Зато на перроне есть где глазу разгуляться!
Сложив вещи в кучу и загородив их двумя чемоданами, отец приказал нам сесть на них, никуда не отлучаться, и «ворон не ловить». То есть, в переводе на понятный язык смотреть в оба!
За старшую, в нашей небольшой, но ответственной группе, оставили бабушку (не могли же они, в конце-концов, такое серьёзное дело как охрана нашего семейного имущества, доверить таким несерьёзным людям, как мы с братом). И пошли заком, закомпо, постировать билеты.
Зачем людям придумывать такие мудреные слова, не понимаю? Намного проще было бы сказать мы пошли в билетную кассу поставить печати на билетах, и понаделать множество дырочек в них. Вот так сразу было бы понятно, а то, закомпо, да ну его, совсем язык сломаешь, пока выговоришь!
Но мы то с братишкой сразу поняли, почему это бабушку назначили старшей по команде, а не, допустим, меня, мужчину! Понятное дело чтобы присматривать за нами, а не за вещами.
Чего за ними смотреть? У них же нет ног как у людей. Куда поставили или положили их, там они и будут находиться до скончания века! Во всяком случае, я так думаю.
Мы с братом сидели на чемоданах, и таращили глаза на всё, что вокруг нас происходило. А происходило много чего интересного.
По железнодорожным путям, а их на станции было несколько, туда и сюда, окутанный то дымом, то паром, посвистывая и погукивая, бегал маневровый паровозик «кукушка». Он подхватывал вагоны по одному, а то и по два-три сразу и, то увозил их куда-то, то сцеплял друг с другом, перетаскивая с одного пути на другой.
Он трудился, словно пчёлка собирающая нектар, и на наших глазах, из отдельных вагонов: гружённых песком, углём, досками, и какими-то ящиками; а на одном вагоне даже стоял взаправдашний танк составлял целые поезда.
Потом к ним подкатывал огромный паровоз, и увозил куда-то за горизонт.
Это было настолько захватывающе и интересно, что мы, совершенно обо всём позабыли. И так увлеклись наблюдением за паровозиком, что даже не обратили внимания на подошедший к перрону пассажирский поезд.
И лишь когда он, как рассерженный гусь, зашипев тормозами и полязгав буферами, остановился как раз напротив нас, и закрыл весь обзор, вот только тогда мы перевели взгляд на него.
Проводницы вагонов открыли двери. Протёрли тряпками поручни, и лишь после всех этих процедур на перрон стали выходить с чемоданами и сумками в руках, пассажиры.
На перроне, оказывается, уже давно толпились уезжающие, провожающие и встречающие.
И почему это мы раньше их не замечали? подумал я. И тут как стрельнет в голове фейерверком: так ведь люди есть везде, их много, а вот паровозов, да ещё таких маленьких раз-два и обчёлся!
Успокоив свою совесть таким рассуждением, я стал наблюдать за пассажирами. Оказывается здесь, на перроне, сейчас тоже происходило много чего интересного. Кто-то спрашивал где остановился седьмой вагон, а кто-то прощался с родными и друзьями.
Всюду раздавался говор. Слышно было, как кто-то плачущим голосом всё повторял «Ванечка! Ванечка, как же я без тебя?» А с другого конца перрона донеслось «Коля! Билеты не потерял? Смотри у меня, уши оборву!»
Уезжавшие люди, похватав сумки, чемоданы и мешки, сталкиваясь и натыкаясь, друг на друга, бегали по перрону вдоль поезда, надеясь в этой толчее быстрее остальных попасть к своему вагону и, главное, угадать, где же он остановился?
Провожающие следовали за ними, создавая ещё большую толчею и неразбериху.
Мне даже смешно стало смотреть на них. Такие большие дяденьки и тётеньки, а сообразить не могут, что первый вагон всегда сразу за паровозом прицеплен, то есть, сразу за почтовым вагоном. Это даже мы с братом знаем.
Такую картину, или очень похожую на неё, мы видели на любом вокзале, большом или маленьком роли не играет.
Папы с мамой всё ещё не было. Я, раскрыв рот, наблюдал за происходящей вокруг нас кутерьмой, и совершенно забыл о наших обязанностях, думаю, и брат тоже.
Бабушка тоже была далеко от «Мира сего». Так она говорила, когда чем-нибудь увлекалась. А она увлеклась, она читала какой-то изумительный, как она потом сказала, роман, и так её захватили происходящие в нём события, что даже забыла о своей привычке почёсывать нос.