Нет, папаша, это не философия, это часть психологической рациональности, он резко остановился после этого произнесённого слова, и по его телу быстро пробежала холодная дрожь.
Продолжай, продолжай, сказал Фёдор Фёдорович, заметивший остановку сына, но не понявший её причины.
Женщины у них много иллюзий, очнулся Арсений и продолжил говорить. Они появляются почти с самого начала их жизни, с самого нежного возраста, но потом, по мере угасания их красоты, так же пропадают, оставляя, если женщина не приобрела чего-то в жизни, кроме красоты, большое и пустое пространство в их душе. Поэтому и тщеславие должно уходить по мере становления порядочной личности. Я таковой и нашу маму считаю и от этого не понимаю, для чего ей спрашивать наше мнение о её бессмысленном головном уборе.
Да при чём здесь вообще порядочная личность? с неожиданным негодованием в голосе проговорил Фёдор Фёдорович, теребя левой рукой край салфетки. Ты какое-то деспотичное мнение на этот счёт составил; а про головной убор она, может быть, просто шутила, здесь и понимать нечего. Я на этот вопрос и шуткой ответил. И разве не со всеми людьми так происходит, неужели только с женщинами?
В этот момент вошла Белла Алексеевна, уже без фартука и шапочки, одетая в домашнее платье. Она несла в руках большой и тяжёлый закрытый поднос, но тяжести будто вовсе не чувствовала, и, аккуратно поставив его на стол, сказала:
Ну, ну же Что же вы тут про нас говорите? она использовала «нас» всегда, когда говорила о женщинах, чувствуя, что это объединяет её с остальным женщинами всего мира.
Ничего мы про «вас» не говорили, моя дорогая, ответил Фёдор Фёдорович, ласково обращаясь к жене. Когда у него было хорошее настроение, он называл её либо Беллочка, либо, как и сейчас, «моя дорогая». Лишь упомянули в некоторых рассуждениях.
Ну ладно, ладно. И да сегодня каждый берёт сам, сколько ему надо: самообслуживание, последнее слово она проговорила, растягивая буквы, на что её муж, также шутя, ответил:
Неужели кончились хозяйкины идеалы?
Не надо, Феденька. Ты всегда был человеком, обладающим изрядной начитанностью и чувством юмора младенца, она улыбнулась тонкой улыбкой и стала накладывать себе тушёные овощи.
Ладно, ладно; берём всё сами, спорить не будем, удивился Фёдор Фёдорович на остроту жены, но противоречить не стал.
Арсений, где же ты был сегодня? И куда так спешил, когда я пришла? Что же случилось с профессором? начала расспрашивать Белла Алексеевна своего сына.
Не поверите, но я получил наследство! с тяжестью в голосе проговорил Арсений. Профессор умер недавно и оставил своё имущество. Оно всё распределено между почти случайными людьми, которых он знал лишь по преподаванию. Я был также в этом списке и получил право на публикацию его книги под моим именем. Авторские права на неё, можно сказать. Там в письме так и было написано: «прошу публиковать не под моим именем посмертная известность мне не к чему». Это всё происходило у нотариуса, фамилия у него Энгельгардт, я хорошо запомнил. Всё было зачитано, и вот теперь это дело ждёт моих дальнейших распоряжений.
Ну это же прекрасно! воскликнула Белла Алексеевна.
Но почему ты тогда так грустен и рассеян? спросил Арсения отец уже в серьёзном, даже в каком-то деловом тоне.
Сложно, однако, вам все сразу объяснить.
Ну, попробуй, попробуй, ты всегда умел!
Видите ли, всё как-то за этот день у меня смешалось. Сегодня утром я встретил довольно странного человека, который и рассказал мне новость о профессоре. Я удивился, для чего мне это он рассказывает и почему просто не мог позвонить или написать. Он объяснил это странными для меня и нерациональными для любого современного человека принципами, в этот раз Арсений не запнулся на слове. Я ощутил сразу неприятное чувство во мне после этой встречи. Описать это чувство сложно, но оно точно было неприятным. И всё я не мог понять, при чём здесь именно я и зачем он, этот Пешкинский (такая у него фамилия), ко мне пришёл, узнав мой адрес и имя. В странных сомнениях я вернулся домой, но через некоторое время эти сомнения успокоились и забылись. И вдруг, когда я читал, я получил сообщение от нотариуса, которое означало, что я имею всё-таки какое-то отношение к этому делу и что я должен прийти по указанному в сообщение адресу. Именно после этого я встретил тебя, мама.
Далее я пришёл к этому нотариусу и встретил у него много разных людей не самого приятного современного типа. Вы только сами подумайте! Как специально их собрали: настоящий программист в больших очках; молодой студентик, бегущий за модой; подозрительный маргинал в оборванных одеждах; ещё один неестественный человек светского тона; и ко всей этой компании ещё и странный Пешкинский. И вот все эти типажи получают случайное наследство: кто дачу, кто квартиру, ещё что-нибудь, и, естественно, этому рады. Я бы очень не хотел что-либо получать от покойного, которого почти не знал, да и вообще присутствовать на всём этом собрании. Но увы! На мне, пожалуй, самое ответственное для меня дело публикация книги. И вот здесь, можно сказать, нравственная задача самому публиковать или под именем профессора? Но это пока оставим, это ничего. Главное чувство, которое осталось после этих событий. Нельзя прикасаться к пеплу зола остаётся на пальцах; и здесь так же, я будто дотронулся до чего-то несправедливого, до чего-то неприятно загадочного. И вот мучаюсь от этого, не понимая, что же там такого плохого. И не понимаю также это я уже совсем от мира необычного отвык и не воспринимаю каких-либо необычных событий или действительно что-то в этом такое есть?
Пока Арсений всё это говорил, он почувствовал страшный голод и поэтому, когда он посчитал, что ответил на вопрос родителей а отвечал он с радостью, так как хотел всё рассказать, начал есть свой ужин.
Ну, не знаю. Нельзя всегда быть таким рассудительным. Мне кажется, твои мысли ничем не оправданы и зря ты переживаешь, как бы успокаивая сына, проговорила Белла Алексеевна.
Я тоже думаю так, поддержал жену Фёдор Фёдорович. Если у профессора не было никаких родственников, почему же ему просто не распределить своё наследство между определёнными людьми, тем более если эти люди его студенты. Ты, Арсений, зря мучаешься, нет здесь никакой несправедливости.
Ладно, пока оставим, проговорил Арсений, не желавший более в этот вечер об этом рассуждать. После чего, чтобы переменить тему, Белла Алексеевна объявила о приезде старшего сына и поведала весь свой остальной план. И вечер прошёл в обсуждении этого плана и самого приезда Георгия Сатукеева.
Часть вторая.
Дачные приключения
I
Белоснежные самолёты ревели своими мощными турбинами и, приземляясь или взлетая, разрезали холодный петербургский воздух могучими крыльями. Человек чуть больше тридцати лет возрастом, только что прибывший в Петербург, быстро шёл по серым плитам аэропорта, везя за собой большой, бежевого цвета, чемодан. Человек этот был высокого роста, худощав, одет в шерстяной синий свитер, под которым виднелся воротник рубашки; и, видимо, надевая такой наряд, он совсем не рассчитывал на холодную петербургскую погоду. Этого человека звали Георгий Сатукеев, но почти все обращались к нему по имени и отчеству. В этот день он вернулся из Швейцарии в Россию и намеревался пробыть здесь примерно месяц, о чём и сообщил матери около недели назад.
Георгий Фёдорович, приходясь братом Арсению, внешне совсем не был на него похож. Он имел глаза другого цвета, более вздёрнутый нос и тонкие губы нормандского типа, на его лбу уже появлялись длинные горизонтальные морщины, какие бывают у людей, много работающих и думающих, а также у тех, кто много времени проводит на солнце. В целом лицо его было очень открытым и почти всегда ярко выражало эмоции, царившие у него в душе: когда он был согласен с собеседником и, соответственно, доволен, то он ясно, но аккуратно кивал, взгляд его становился кротким, губы незаметно кривились в улыбке и всё его лицо сияло добротой. Если он не был согласен с тем, что говорили, то все черты его искажались в недовольных порывах, появлялись более заметные морщины, надувались щеки, а глаза наполнялись негодованием. Это нередко мешало ему в его работе, особенно когда нужно было слукавить или согласиться с тем, с чем он согласен не был. Он старался следить за этими изменениями, но это получалось не всегда, и поэтому, когда нужно было установить отношения с каким-нибудь не самым приятным политиком или дипломатом, его на дела не отправляли.
В отпуске потребность эта пропадала, и он мог абсолютно спокойно выражать миру свои чувства через движения своего лица. Сейчас он был удивлён: его брови поднялись, а серые глаза оглядывали всё подряд; но это выражение вовсе не придавало ему глупый вид напротив, создавало облик человека наблюдающего и познающего. Удивление его, на самом деле, было странным, так как летал он много и обычно мало на что обращал внимание, но почему-то именно сейчас аэропорт и вся эта система заставили его, идя, смотреть так, будто всё это он видел впервые. «Каким надо быть гением, чтобы всё это придумать, спроектировать и собрать», промелькнуло наконец у него в мыслях, и он вспомнил, что в юности он увлекался инженерией и даже хотел получить соответствующую профессию, но определённые события развернули его судьбу совсем в иную сторону. Он, окончив университет международных отношений, стал продвигаться по карьерной лестнице дипломата. И сейчас дипломатический ранг он имел относительно высокий, выполнял достаточно важные миссии в разных странах, знал четыре языка, жил за рубежом и лишь четыре раза в год приезжал в Россию навестить семью.