Геннадий перестал теребить шапку, снял плащ и повесил у порога на вешалку куда и шапку положил. С тех пор, как он здесь был последний раз, с полгода назад, ничего не изменилось. В доме всё было по-прежнему. Шкаф к стене, между печкой и кухонным столом, отцовской работы. Рукомойник около узкой отгородки возле двери. Новое только занавески на окнах да в горницу, раньше их не было. В тесноте прихожей и подниматься с табуретки не надо было, чуть отодвинув занавеску, он глянул в горницу, и там ничего не изменилось будто бы. Прямо против двери, над комодом, висел портрет отца и матери под стеклом и в рамке.
И всё-таки что-то было в горнице от неё, от этой чужой ненавистной женщины, с которой он приехал рассчитаться раз и навсегда. И за свой позор, что пришлось пережить год назад, в последний приезд и за смерть отца, ибо он уверен, Геннадий Дмитриевич, если бы не «НаталЯ» (он и имени-то её не мог произнести без злобы, только местное прозвище) то жил бы ещё старик-отец и жил бы.
А позор вышел тогда на всю деревню Старую. В Старой, в Пюнчедуре не бывает тайн. У кого что ни случись, как будто ветром разнесёт снизу от реки и кверху до Круглого пруда, так Старая вся была дружна, не то что Юрдур, вдоль реки от моста протянувшийся и разросшийся Изи-уремом улицей в их сторону.
Всем известна была эта «НаталЯ»: то с одним мужиком жила в Юрдуре, ругались на обе деревни слышно было, как по улице бегали полураздетые с топором за ней мужики, то в Изи-уреме пожила опять крики и ругань. Да еще, говорят, со сколькими сходилась-расходилась, одним словом «НаталЯ». Поселилась она в Старой у пожилой пары на краю, внизу. Тут у Нижнего пруда магазин-то новый большой построили, в два дома длинный, «супермаркет», как шутила деревенская молодёжь так там «НаталЯ» уборщицей и приёмщицей товаров «товароведом» устроилась. А чтобы жить недалеко устроилась в крайнем доме у пожилой учительницы со стариком-мужем своим.
Приходила она к отцу прибираться, по хозяйству помогать, и готовить. Это сообщал он сам в письмах да по телефону. Ну, и ладно, не придали тогда этому значения.
В тот раз Геннадий ещё до дома не дошёл, а про новость уже слыхал. В магазине народ был и знакомые бабы со Старой порассказали: «женился в 65-то лет на молодухе этой распутной, на НаталЕ». А тогда приехал с женой и сыном Димкой своим проведать старика. Ещё хотел уговорить его всё-таки продать дом и переехать к ним в город квартиру купили трёх комнатную, свою двушку продали. И было бы ему своя комната
А тут видит понатаскал отец ящиков из-под консервов с Натальей и ну, давай старую избу обшивать. Со двора уже стена готова была и покрашена, а сени с крыльцом вообще новыми досками перебрал, тоже покрашенные, как новые сверкали.
Ты чего это, отец? поинтересовался Геннадий после того, как они поздоровались и закурили на крыльце. Тут мне про тебя прямо анекдоты рассказывают! Я тебя к себе жду, а тут до ста лет жить собираешься. Пора уже избу продать, очередь на машину подходит! И вообще жил старик один! А у тебя, говорят медовый месяц? Это как же понимать, отец?
Так и понимать, что не твоего ума дело, сынок. Приехали, ну, и пожалуйста гостями в дом
Да она же сестры нашей Юльки моложе, папаша, поддержала Геннадия его жена, сноха. Помните, мы были прошлым летом, как её Позникова жена гоняла по всем трем улицам: по Юрдуру, по Изи-урему, да по нашей, из-за мужа своего, которого эта «соблазнила», якобы.
Вот, и то! Якобы. Им лишь бы было на кого свалить. А сам-то муж Поздничихи ко всем молодым пристает. И к моей Наталье в магазине приставал, да та его «отшила». Наговаривают всё.
При этих словах и увидел впервые Ганнадий Наталью на пороге отцовского дома. Двери растворились, и женщина стала, как в картине, в раме. Невысокая, красивая. Она всё слышала, всё слышала, это было видно по её лицу, по круглым щекам которого сочилась алость сдерживаемого гнева.
Звал бы, Дмитрий Петрович, гостей в дом. Чего на улице-то держать. И пошла сама, не закрыв дверь.
Старик тогда прикрыл дверь и строго сказал гостям:
Наталья мне по закону жена. Расписались. В мачехи вам я её не навязываю. Но обижать не допущу
Про отцовскую настырность известно было всему селу с детства его. Помнил и Геннадий, как они с матерью ему на работу «тормозки» носили. А работал он тогда на далекой колхозной делянке, лес валил, деловой. Была уже поздняя осень. Снега пошли большие. А всё отец не унимался. Ему лесник сказал: если сколько свалишь до 1 декабря всё ваше. А потом ни одного дерева не тронешь. Вот и старался отец больше свалить, три дня не выходил из леса.
Старик тогда прикрыл дверь и строго сказал гостям:
Наталья мне по закону жена. Расписались. В мачехи вам я её не навязываю. Но обижать не допущу
Про отцовскую настырность известно было всему селу с детства его. Помнил и Геннадий, как они с матерью ему на работу «тормозки» носили. А работал он тогда на далекой колхозной делянке, лес валил, деловой. Была уже поздняя осень. Снега пошли большие. А всё отец не унимался. Ему лесник сказал: если сколько свалишь до 1 декабря всё ваше. А потом ни одного дерева не тронешь. Вот и старался отец больше свалить, три дня не выходил из леса.
Мать тогда даже плакала: дался ему этот лес не для себя, для колхоза старается. И дома всё по-отцовски всегда было. Но ругани никой. Может, мать с ним ладить умела, а может, и сам он. В доме всегда было тихо, скучновато даже, но тихо. А между матерью и отцом даже дружно. Они всё вместе делали. И даже по ягоду, Геннадий помнил, и то вместе ходили. Бабы соберутся, без мужиков идут, а эти вместе.
А теперь, смотрит он на портрет над комодом. Прямо на него глядят отец и мать. И тут, неожиданно, подумалось Геннадию Дмитриевичу, что ведь, в сущности, ни её, ни его он как следует и не знал.
Чего же вы тут (в прихожей). Да в комнату проходите.
Она настояла на своём. Геннадию за столом не сиделось, пока Наталья собирала на стол хлебницу поставила и какие-то продукты. Раздвинув занавески в кухню, где Наталья хлопотала, он сказал:
Выйду покурю, потому что никак не мог подступиться к разговору, ради которого приехал. Эта Натальина вежливость, какое-то смирение, всё сбивало его с толку.
Чего уж, остановила она его, отец всегда в избе дымил у печки, тяга хорошая. Она указала на печной приступок. «Приму» всё брала по двадцати пачек зараз.
Тут в дом вошли соседи Петро Гришаков с женой Анной. Слух уже дошел, видимо, что Геннадий приехал.
Вот так, значит, вместо приветствия сказал Петро, а жена его, Анна, торопливо перекрестилась и добавила:
Царствие тебе небесное, Митрий Петрович.
Наталья уткнулась в поднятый рукой передник фартука. Сквозь слёзы проговорила:
Проходите к столу
Соседи дружили давно: Петро и Петрович оба воевали, и им было о чём говорить-вспоминать
Пришли ещё соседи с другой стороны дома: Толя с молодой Женой, и вот, изба уже полная. Наталья не зря хлопотала и стол был полон для поминок. Она достала бутылку водки:
Вот к баньке купили, виновато сказала она, а вышло за упокой.
Геннадий Дмитриевич рассказал, как приехал отец, как с внуком, Димкой, втроем, гуляли по городу, на памятники новые смотрели, даже в ресторан «Таир» заходили пиво пить. Старик бодро выглядел. А ночью сердце остановилось.
Бодрый, бодрый был! подтвердил Толя-сосед. Нынче мне на покосе помогал. А, помню, говорил он, когда лежал прошлой зимой в больнице, что кардиограмма обнаружилась плохая. Сердце, как вроде, подорвано.
Да, ведь, вот же мы с ним печь у меня перебирать собрались, вставил И Петро. Вот, дед, а! удивился будто он, словно сосед его невесть что отчебучил помер.
После поминания за столом, когда Геннадий вышел с гостями, всё-таки заодно и покурить на улице, Петро спросил, оставшись покурить вместе:
А что Гана, отца-то бы сюда привезти. С матерью бы рядом положить.
Мать уже давно похоронили в деревне, а отца вот в чужом городе зарыли в землю. Но Геннадий объяснил, что сестра двоюродная, в городе живущая, не захотела: в деревне, говорила, никого не осталось наших, а тут хоть будет кому на могилку сходить
Замолчали за куревом.
Да и-то неужто этой вертихвостке? вдруг, подумав, спросил Петро.
Это ещё с каких калачей? удивился Геннадий Дмитриевич. Она, можно сказать, его в гроб вогнала. Да лучше спалить Я вот и приехал по этому вопросу, все бумаги уж выправил, за ней дело
И то правильно, Петро, понимающе, качал головой. Ей что, дело молодое, завтра хахаля заведет-приведет. Мало что ли у неё их было?
И как старик учудил такое? Ведь полтора года, больше прожили, расписались? то ли удивился, то ли спросил Геннадий Дмитриевич.
Это у них года с два назад и началось. С той зимы, когда он в больнице, помнишь, долго-то лежал, месяца с два, с ногой сломанной, или подвернул, там, связки порвал что ли. А она тут приглядывала за хозяйством и к нему в больницу, в район ходила кушать привозила. Вот и сошлись.