Начинал я движение тоже всегда с левой и уже забыл об этой особенности, когда сектор «Джей» все мне напомнил. Незаметно для меня моя же правая ступня стала путаться под ногами и все норовила криво встать, поскользнуться или удариться о левую. Провоцировало падение нежелание правой ноги разделять поддержку тела обязанность, возложенную на обе ноги с самого рождения. Когда два шага подряд работала левая, а изменница просто изображала из себя мою правую опору, я наконец терял равновесие и сваливался. После следующей такой выходки я озадачился, а на третий раз уже перестал думать, что все дело в противных корнях, судорогах или недомогании. Чем дальше я шел, тем больше козней учиняла изменница, и я решительно не понимал, как поступать.
Что тебя не устраивает? вслух спросил я. Тебе надоело мне служить, ты устала?
Будь у ноги еще и рот, она должна была ответить на такой суровый вопрос. Но, к счастью, рот на все тело у меня один, и, будь их два, второй бы тоже что-то припомнил. Ответ от ноги я стал ловить в своих ощущениях и вот что поймал. Правая просто капризничала и злорадствовала. Теперь, впервые за много лет, у нее появилась возможность выразить недовольство по поводу своего постоянного второго места, ведь на пьедестал всегда сначала становилась левая. Правой же приходилось постоянно следовать, за ней был всегда второй шаг, роль заднего плана. Она устала волочиться позади и прислуживать сильной левой такая вот простая и бестолковая ситуация. Попросту говоря, бунт на почве ревности, а я заложник. Быть и без того заключенным и вдобавок становиться заложником неприятно, нужно было принимать меры. На помощь в усмирении ревнивицы была призвана большая сухая ветка, которую я всунул в правую штанину. Верхним концом ветка торчала из комбинезона, и правой рукой я мог управлять строптивицей, как ходулей. Дело заспорилось, и скоро я приноровился к неудобству ходульной ноги, но только пока к вечеру похожий фокус не выкинула левая рука. Так вот бывает, когда невнимательно изучишь ситуацию, не оценишь тенденций, не учтешь, что, будучи капитаном и сильным рычагом, правая рука вызовет зависть у более слабой левой. Это и случилось!
Только левая рука не стала капризничать и устраивать пакости. Она оказалась не в пример драчливой и сначала применила ногти стала царапаться. Скоро на запястье, а также на фаланге большого и среднего пальца появились красные ранки. Порезы и ссадины вообще не редкость в работе чистильщика джунглей, но на этот раз получать новые ранки было вдвойне неприятно из-за измены, так сказать, в тылу. Последним выпадом левой руки стала попытка сломать мизинец моей правой, когда обеими руками я снимал с ветки коническую воронку со шлангом. Сначала мизинцы обеих рук просто коснулись друг друга, но скоро я почувствовал бесконтрольное движение среднего, безымянного пальца левой руки против мизинца они устроили ему своего рода капкан на излом. Только ощущение резкой боли помогло отдернуть правую кисть, воронка с раствором кислоты выскользнула из рук, и я прожег штанину на правой ноге. Что и говорить, левая нога при этом ликовала и одобрительно подрагивала, будто танцуя вальс-соло. Моему терпению пришел конец. Происходящее нельзя было трактовать иначе, как дезертирство и членовредительство, направленное против меня моими же недавними подчиненными.
Я старался не пускать в голову дерзкие, пугающие мысли о том, какие другие органы могут иметь претензии друг к другу. Мне наконец стало понятно, почему перед сном всегда таким красным и горячим был мизинец на левой ноге. Он, вероятно, годами не мог спокойно спать и ночами горел и мучился от зависти и к большому пальцу, и к руке, я уж не говорю о голове. О родные мои органы, что же это будет, если все начнут требовать реванша?!
Закрыв глаза от неприятного предчувствия, я ощутил холод под ложечкой из-за того, что ни разу за все время, пока учился стрелять из лука, замерять расстояние в дальномере и подсматривать в дверные щели, ни единого раза я не целился, не подглядывал и не мерил левым глазом.
Охранник все это время молча наблюдал и стоял как оловянный солдат, упершись сцепленными ногами в одну точку.
Запрыгав, как мог, вниз по буграм, я инстинктивно обернулся. На вершине горы восседала обыкновенная Норма, горделиво вздернув морду к небу и ко мне в профиль. Мне показалось, будто на ее плечах, сбившись набок, висела мантия. Из детских фильмов я помнил такую белая с черными вкраплениями. Но откуда здесь горностай?
Ишь ты, воображуля! проворчал охранник, глядя в ее сторону. Оценки моему возвращению он не дал, но выпендреж обезьяны его явно задел. На охранника, абсолютно индифферентного типа, тоже оказывала влияние зона.
До меня донеслось далекое:
Чу-р-р-б-а-ч-о-к!
Обезьяна безошибочно определяла мою фигуру с правой ногой-костылем и левой рукой-плеткой.
Глава 14
Не успел я осмотреться в новом месте, как свой характер стали демонстрировать глаза. С ними оказалось все не так просто. Тот, который был по левую сторону от носа, был по жизни типом довольным, ему приходилось меньше напрягаться и реже работать. Левый глаз был доволен своим положением, и, не в пример ногам, его устраивало трудолюбие его правого брата. Но одна деталь не давала ему жить спокойно. Сам я того не помнил, но однажды мой левый глаз, наверное, вместе с правым другими словами, они оба увидели человека с невероятно глубокими голубыми глазами. Трудяга и послушник, правый глаз сохранил ровное отношение и посчитал, что, хоть и получился от рождения коричневым, зато несет службу, и это будет поважнее романтических голубых очей. Они не способны хорошо трудиться, думал правый, это не в их природе, потому что голубые глаза могут только созерцать, но не творить.
Но обленившийся к тому времени левый глаз воспылал завистью и непременно захотел изменить свой примитивный коричневый цвет на более возвышенный. Ему не было дано права своевольно выбирать цвета или вообще производить какие-либо незапланированные перемены, поэтому ничего другого, как завидовать всем голубым очам на своем пути, ему не оставалось. Позже левый глаз открыл, что ему доступен вот такой трюк: ослабив крохотные мышцы зрачка, он может лучше отражать другие цвета, а особенно его любимый голубой, и таким образом хоть на чуть-чуть приближаться к своему идеалу.
Разгадка того, почему мне так нравились оттенки синего и голубого цвета, оказывается, скрывалась в желании левого глаза видеть и отражать небесные цвета. Поскольку небо в джунглях было почти всегда затянуто облаками или скрывалось за сплетениями высоких ветвей, левый глаз чувствовал себя несчастным и не находил себе другого занятия, как попеременно завидовать то деловому правому брату, то верхним веткам деревьев. Правый глаз был виноват в том, что из-за его усердия левому было нечего делать, и еще в том, что правый был не обременен тяжелыми раздумьями, а работал и работал все время. Веткам романтик завидовал из-за их близости к небу.
Какой же ты глупец, недоумевал я, даже если ветки могут смотреть, они увидят серое небо, се-ро-е! Как ты примитивен, о мой левый глаз; твоя зависть слепа и не соображает, к чему ревнует, к пустому серому месту, к нулю!
Но и это бы ничего, пока в один момент у левого глаза не возник новый объект обожания. Выставленная на высокую мачту и спрятанная среди деревьев камера слежения не могла не зацепить внимания «пары». Правый принял информацию и передал дальше для анализа, а левый создал новый воздушный замок и увидел в блестящем объективе и бирюзу, и перламутр, думая про себя, каким скучным выглядел бы мир, не умей глаза так по-разному сообщать детали увиденного. Разнообразная палитра цветов и коротких приятных наблюдений всегда была заслугой пары глаз, одинаковых на первый взгляд, но, как оказалось, больших индивидуумов.
С прилежностью окулиста я разбирался в дотоле неизвестных тонкостях мировосприятия, а потом полез в конверт. В задании значилось «среда». Дат в джунглях не водилось, и новый день обозначался только днем недели. Когда я прочел про среду, в середине вторника все мелкие индивидуальности моего существа слились в единой радости: был еще вторник, а значит, каторга начнется завтра! Не разбирая, что написано дальше, я оценил ситуацию и, подыскав дерево потолще, полез на сук.
Местные особенности заявили о себе, когда я привязывался к ветке над головой. Будто живая, ветка стала выскальзывать из рук. Не успела у меня в голове оформиться догадка, как все это дерево, с таким же норовом, как у сука, на котором я сидел, загуляло из стороны в сторону. Я с трудом держался, пока не прекратилось раскачивание. Обхватив ствол на высоте человеческого роста, я повис, как на канате. Так продолжалось минут двадцать, во время которых сохранялся статус-кво. Делать нечего, местные обитатели приемлют меня только так, как им удобно, поэтому буду жить по законам джунглей! Я обхватил ствол веревкой, зацепил себя и стал похож на коалу, неразрывно соединенную с эвкалиптом. В медвежьей дреме я провисел до позднего вечера.