Но самым гнусным враньем было то, что все моряки ходили только в заграничные рейсы. Ничего подобного в принципе не было. Визу, как право попасть на загранрейс, дожидались целый год. Причем весь этот год еще с учебы за будущими моряками велся неусыпный контроль. И за самую мельчайшую провинность получение визы откладывалось еще на целый год.
Почему же моряки не увольнялись и все это терпели? Ответ очевиден. Чтобы завербоваться на работу большинство будущих моряков многое ставили на карту. К примеру, Голдман, поехав во Владивосток, бросил институт, оставил любимую девушку, потратил большие деньги, чтобы через всю страну добраться до Дальнего Востока. Некоторые оставляли жен, детей, престарелых родителей брать их с собой запрещалось. Теряли прописку, в конце концов. И после этого вернуться домой с пустыми руками? Впрочем, кое-кто так и делал. Но на их место находились сотни других простачков, приехавших со всего Советского Союза.
Самым мощным инструментом закабаления моряков в пароходстве была загранвиза. Рядовой матрос, моторист, бортпроводник должен был терпеть скотские условия и мизерную зарплату, надеясь, что когда ему откроют визу, начнутся загранрейсы, тонкой струйкой потечет валюта, он окупит все лишения и унижения. Об этом прекрасно знало руководство пароходства и пользовалось этим. Сначала моряка проверял КГБ. Когда выяснялось, что «подследственный» не привлекался, имеет лояльных коммунистической партии родственников, то визовые документы приходили в пароходство. Начальство ДВМП придиралось сильнее КГБ. О несчастном морячке выяснялось все: не грубил ли он начальству, не имел ли неосторожность влюбиться на рабочем месте, не носит ли он длинные волосы Особенно тщательно молодого моряка проверяли в его день рождения. Не дай Бог, стукач учует от него малейший запах спиртного. Разве можно выпить в свой день рождения? А потом уже кораблядские «боги» садились и решали: открыть визу морячку или еще на год оставить его в скотских условиях, куда сами же обманом его заманили.
Голдману поначалу повезло. Он приехал на учебу с еще армейской рекомендацией. И сразу его документы пошли на оформление визы. Однако вскоре произошел довольно глупый случай, который на год сделал все попытки вырваться в загранплавание бессмысленными.
В общежитии, где проживали курсанты мореходной школы, стены были выбелены известкой. Чтобы как-то разнообразить интерьер, будущие моряки решили повесить на стены плакаты. Девушек «вешать» запрещалось, поэтому в ближайшем книжном магазине покупались агитационные плакаты. Голдман «повесил» сурового мужика с грозно выпяченным пальцем. Подпись была «Пьянству бой».
На этом же этаже жил ташкентский татарин Вадик Ашрапов. Он решил по-своему довести до ума плакат сделал на нем надпись: «А ты разве не пьешь?», что наглядно подчеркнул небрежными рисунками.
Плакат сразу же вызвал интерес у штатного школьного чекиста-стукача. Когда Голдман сказал, что рисовал все это не он, чекист потребовал, чтобы сознался настоящий «художник», добавив, что тому за это «ничего не будет». Голдман подошел к Ашрапову и предложил сознаться в художествах. Ашрапов отказался. Стучать, даже на такое дерьмо, как Вадик Ашрапов, Голдман не хотел. В итоге этого мелкого инцидента ему на один год прикрыли визу.
«На этот раз проступок был более серьезным, за это визу могут придержать и на более долгий срок», расстроился Голдман.
В отделе кадров Голдман сразу направился к своему инспектору Кошкину.
Пиши объяснительную, добродушно посоветовал тот.
Понимаете, все было не совсем так, в произошедшем нет моей вины, пытался объяснить Голдман.
Я знаю, но мы же не будем устраивать разборки. Напиши, что в содеянном раскаиваешься и забудем об этом.
Голдман взял чистый лист бумаги и вышел в коридор. Он от кого-то слышал, что Кошкин заядлый нумизмат. Некоторые моряки-саракоты, то есть те, кто много лет отработали в пароходстве, возили ему из рейсов редкие иностранные монеты. За это начальник отдела кадров устраивал им выгодные рейсы. Но Голдман не был саракотом и даже визы пока не имел. Да и взятку бы не смог дать. Что ж об этом думать?
Да, но если написать «явку с повинной», то визу еще на год прикроют стопудово! Что же делать?
Тут у Голдмана возникла совершенно нелепая идея.
«Может рискнуть?» подумал он. «Боязно А что, собственно, я теряю? И так, и эдак плохо! Давай попробую, глядишь прикроют это дело».
Он сел за стол и начал писать объяснительную. Труд получился большим. Когда он закончил, то прошел в кабинет Кошкина, положил бумагу на стол и быстро вышел.
«Теперь на пароход», Голдман облегченно зашагал привычной дорогой.
Инспектор Кошкин взял объяснительную и решил уже подшить к личному делу Льва Голдмана, как что-то ему подсказало, что не мешало бы сначала познакомиться с написанным. Он начал читать:
«Объяснительная.
Во время последнего рейса на пути следования к острову Шикотан вышел из режима правый главный двигатель. Произошло это по вине четвертого механика. Когда я находился в ЦПУ, механик разрегулировал уровень подачи пара на двигатель. Это я видел по приборам центрального пульта управления.
Причину его действий вижу в неполном служебном соответствии четвертого механика. Есть и еще одна причина происшедшего, о которой мне сначала не хотелось говорить. На мой взгляд, она хотя бы частично объясняет его действия. С самого начала вахты, четвертый механик приставал ко мне с неприличным предложением вступить с ним в половую связь. Так как я противник интимной жизни на рабочем месте и свято чту уголовный кодекс, запрещающий интимную близость между мужчинами, то я категорически отказался. Чтобы отомстить мне, четвертый механик и совершил действия, чуть не поведшие за собой выход из строя главного двигателя.
Прошу не наказывать четвертого механика по всей строгости, так как он совершил свои действия в неуравновешенном состоянии.
Подпись Лев Голдман».
Кошкин засмеялся.
Вот ведь сволочь, знает, что нам такое развитие событий ни к чему.
Инспектор взял объяснительную, добавил к ней докладную и спрятал в дальний угол стола.
На корабле царило оживление. Подменный экипаж списывали на берег, на его место возвращались старые добрые старички «Ольги Садовской». Голдман зашел к себе в каюту и посмотрел на спикер.
«Устроить что ли им пышные проводы?» подумал он.
Динамики, которые стояли на корабле, имели важное назначение. По ним передавались команды во все помещения корабля. Объявлять эти команды можно было только из администраторской и каюты капитана.
«Ничего, я исправлю этот пробел».
Затащив в каюту усилитель от киноустановки, Голдман подсоединил его выходные провода к линии громкой связи. Взяв микрофон и повернув ручку громкости до предела, он сухим официальным голосом произнес:
Свободной от вахты палубной команде собраться на корме!
Приоткрыв дверь каюты, он наблюдал, как курившие на «пяти углах» матросы, побросав бычки, быстро направились в сторону кормы.
«Работает, стерва», с удовлетворением подумал Лева. «Теперь накажем врагов!»
Он вновь поднес микрофон к губам:
Четвертому механику срочно спуститься в пятый трюм!
Второму механику спуститься в румпельное отделение!
Старшему механику зайти в каюту капитана!
Минуту спустя он внес заключительный штришок:
Подменному экипажу немедленно покинуть судно!
Затем быстро отцепил все провода и спрятал усилитель в рундук. Сделал он это вовремя. Дверь открылась и на пороге появился старший электрик Витя Матушкин:
Голдман, с тебя пол-литра!
А че такое?
Тебя переводят в электрики, идем готовиться к отшвартовке.
Это была самая радостная весть, которую Голдман услышал с самого начала работы на «Ольге Садовской». Он не верил своим ушам.
«Такой перевод говорит о том, что дело замяли. Должность электрика для меня, как ошейник для собаки. Теперь можно работать спокойно».
Когда судно стало удаляться от берега, Голдман вышел на корму. У парапета стоял матрос Хлименко.
Чем занимаешься, укротитель стаканов? спросил Голдман.
Да вот, стою и думаю, если сейчас с кормы выпустить чайку, то долетит ли она до берега? Ты как думаешь?
Не знаю, замялся Голдман.
Долетит, уверенно сказал Хлименко, если, конечно, ей в жопу пропеллер вставить.
Игорек засмеялся густым идиотским басом.
«Все-таки со своими ребятами лучше, чем со всем этим подменным мудачьем», решил Голдман. Он уже давно чувствовал здесь себя среди своих.
Глава Р
Резной массивный стол был пуст. Лишь в кресле восседал ничем не примечательный мужчина в сером костюме. Из-за плотно закрытых окон не доносилось ни звука. Здание КГБ надежно изолировало себя от внешнего мира.