Ты приедешь завтра, Рудольф? Николай с чувством пожимал Веберу руку.
Надо было ответить «нет», а он сказал «да».
Приезжай с твоими замечательными друзьями!
Они очень заняты, но, если вы дадите мне свое доказательство, думаю, их это может заинтересовать.
Вебер смотрел на ослепительно сверкавший рояль, это ее рояль, у нее руки человека, играющего на фортепиано, у нее руки, которые он никогда не должен выпускать из своих. Это катастрофа, но Аланд не удивится, он знает, что Вебер такой, а он сам этого не знал. Он думал, что это плохо, а на самом деле, в его сознании загорелось солнце такой ослепительной яркости, какого не было никогда, что с этим делать не ясно, не важно, главное, что жизнь обрела новый смысл.
Вебер не замечал, что так и держит ее запястье в своих руках.
Николай умчался за доказательством, Вебер все-таки приблизил лицо к её волосам и вдохнул их аромат.
Что с вами? она смутилась совсем.
Наверное, я в вас влюбился, ответил Вебер тихо, оставляя за ней выбор услышать то, что он сказал, или нет.
Она, переспросила: «Что?», покраснела, значит, услышала.
Очень хочу послушать, как вы играете на рояле, повторил Вебер то же самое, но иначе, и поэтому громче, это уже слышал и Николай.
Анечка великолепная пианистка!
Теперь в Корпус или на единоборства в академию? По времени успевает. С ним теперь никогда ничего не случится, потому что для него сегодня вспыхнуло новое солнце.
Интересно, что к Гаусгофферу на замену Веберу Аланд прислал Гейнца. Занятие еще не началось, курсанты собрались в зале, минут пять у них есть. Гейнца явно оторвали от важных дел, Вебер подошел к нему.
Гейнц, я в порядке, ты можешь возвращаться.
Гейнц посмотрел на Вебера так, словно не узнал его.
Откуда ты взялся?
Это вопрос концептуальный, как выражается доктор Абель, чтобы я вот так сходу тебе на него ответил и это бы не выглядело пошло.
Гейнц улыбнулся.
Слушай, раз я приехал, то я останусь, может, и пригожусь.
Сейчас ты меня поваляешь, чтобы они знали, кто к ним приехал, и перестали считать меня корифеем.
Твой авторитет не пострадает?
Мы будем красиво драться, сам с собой не подерешься.
Гейнц засмеялся.
Тебя расколдовали? Сегодня в небо ящик ракет выпущу! Быстро переодевайся, труп несчастный, Гаусгоффер все слезы выплакал, как ты умер.
Хорошо, если бы он пришел с Клеменсом.
А это еще кто?
Местный Парацельс.
Иди, пока ты переодеваешься, я с твоей малышней познакомлюсь.
Они все старше меня, Гейнц, и некоторые, думаю, старше тебя.
Пенсионеры? Инвалиды войн? Участники походов Македонского?
Вебер кивнул и, на ходу глухо скомандовав: «Становись!», скрылся в своей комнате, а перед курсантами предстал Гейнц Хорн.
Вебер переодевался и слушал голос Гейнца, в такую риторику Гейнц мог пуститься, только пребывая в очень хорошем расположении духа. Он толковал курсантам, что боевое искусство востока учит человека не просто наносить удары, это именно и прежде всего искусство. И как любое искусство, оно подчиняется законам полной концентрации человека на своем высшем начале и законам благородства и красоты. Человек, вступивший в смертельную схватку со злом, основной предмет осмысления и любования в искусстве, но и в смертельном поединке следует оставаться человеком, помнить, что ты дитя Бога, а не сатаны. Бой, который мы изучаем, это не корчи дьявола, не агония таракана, не конвульсии припадочного, а грация и отточенность совершенных, рациональных, концентрированных посылов своей внутренней энергии для расщепления энергий враждебных.
Вебер улыбался, до теории он никогда не доходил, ему бы и в голову такое не пришло: учил стойкам, движениям, дыханию, расслаблению и мгновенной концентрации энергии в нужном участке тела. Курсанты слушали Аполлона Бельведерского в кимоно самозабвенно, и так же смотрели на него. В дверях уже пристроился Гаусгоффер, у него за спиной стояла еще небольшая группа офицеров. Появления Вебера Гаусгоффер никак не ожидал, глаза его округлились, он едва не бросился к Веберу. Гейнц приглашающим жестом уже принимал Вебера в соучастники представления.
Раз уж обстоятельства сложились так, что вместо замены я оказался на одном ковре со своим учеником, который семь лет изучает боевые искусства, было бы странно упустить возможность и не продемонстрировать вам, как примерно это должно смотреться. Поэтому мы начнем с показательного боя, а потом приступим к необходимой для сосредоточения медитации и разминке.
Вебер, ты не здоров! вставил всё-таки Гаусгоффер.
Вебер это птичка феникс, господин генерал, умирать одна из его вредных привычек, с нею лучше навсегда примириться, успокоил Гаусгоффера Гейнц. Он умирает и воскресает одинаково легко, и миг кончины изменяет его к лучшему.
Гейнц это сказал так серьезно, что Вебер рассмеялся на сбитое с толку лицо Гаусгоффера. Вебер испытывал невероятный подъем, никогда еще ему так не хотелось сойтись с Гейнцем в настоящей показательной схватке, и он чувствовал все возрастающее удивление Гейнца. Щадящие удары Гейнца все больше уступали место настоящим, он не покровительствует, начинается настоящее сражение. Конечно, Гейнц возьмет верх, так и должно быть, он учитель, но и Гейнц улыбается, он доволен Вебером, он не делает решающего выпада, не стремится уложить Вебера одним ударом, ему интересно. Гейнц не стал повергать Вебера на ковер, остановил поединок.
Дело в нашем случае не в победе, поскольку никаких целей, кроме демонстрации самого боя, мы не преследовали.
Зааплодировали офицеры, курсанты бурно выражали свой восторг. Гейнц наклонился к Веберу и шепнул:
Фенрих, я не знаю, какой белены ты объелся, но ты молодец. Я скажу сегодня Аланду, что тебя пора всерьез тренировать. У тебя все в порядке?
Да.
Походи, подыши, потом поработаем вместе, зал большой, а пока я их посажу и разомну. Чтобы в Корпусе перед Аландом так же дрался или еще лучше, я вижу, что это был не предел. Не предел?
Не предел.
Гаусгоффер за тебя переживает, как наседка над золотым яйцом. Удивительно, как ты здесь преображаешься, Аланд прав, самое тебе тут и место.
Господа курсанты, а теперь примем позу лотоса, возвестил Гейнц, приступая к занятию. Лотос всегда предпочтительнее, он позволяет энергии циркулировать в оптимальном режиме. Сели, а я посмотрю, на что у кого это смахивает. Ясно, на лотос практически ни у кого. Показываю. Ваши лотосы не должны торчать, как покореженные поганки из-под коряги. Это цветок Абсолютной Красоты. Спина это стержень, стебель, потянувшийся к Небесам. Развернутые стопы, господа, улыбаются Небу и Господу, а не подмигивают господину Гаусгофферу, любезно заглянувшему в дверь на вас посмотреть. Колени подставка, они лежат на земле. Если ваша подставка сама никак не определится с местоположением, то я бы не рискнул на нее опереться. Стержни ваши тоже вызывают сочувствие, как будто кто-то много раз сломал их и склеил, они торчат неестественными изгибами, дугами, хоть высчитывай углы кривизны и присваивай их каждому вместо имени. Представьте, что вас взяли за волосы и потянули вверх, а колени вросли намертво в землю. А теперь что касается рук
Про руки Вебер не стал дослушивать, понимая, о руках Гейнц выразится еще более художественно, и едва он вышел в коридор, в зале стены дрогнули от хохота.
Хорн ваш тоже хорош, сказал Гаусгоффер. Ты не рискуешь, Рудольф?
Нет, господин генерал, мне стало совсем хорошо, и я не хотел симулировать.
Ну, уж как ты симулировал, я видел. Пойду послушаю вашего Гейнца, веселый парень. Где вас Аланд таких насобирал?
Я тоже послушаю, я вышел, только чтобы объяснить Вам своё присутствие.
Когда они вернулись, Гейнц пытался усадить курсантов в правильную позу лотоса.
Ну, дорогие мои, говорил он, ходя от одного к другому, поправляя то, что сразу же ломалось и разваливалось, едва он отводил руку, совсем доступно объясняю. Вообразите, что поза лотоса это лично ваш фаллический символ, что символизирует ваша спина, кривая и сморщенная, и главное, из чего она вырастает? У вас там куча навоза, господа, это совсем не так в природе, наверное, у вас самих это все-таки не так. Создайте подобие симметрии в сложенных ногах и поднимитесь, господа, примите положение готового к атаке самца, а не столетнего импотента.
Курсанты хохотали и продолжали сражаться со своими суставами, пытались распрямиться, хоть боль гнула и искривляла их спины.
Весёлый у тебя наставник, Вебер. похабник чертов.
Гейнц целомудренный и чистый человек, он сбивается на похабщину, только впадая в отчаянье.
Значит, отчаянье его велико.
Гейнц подошел к ним и развел руками.
Безнадёжно, сказал он. Если, господин генерал, вы хотите, чтобы они у вас хотя бы через четыре года дрались, их тренировать надо круглосуточно и самыми иезуитскими способами, это же колоды какие-то. Если они, подпрыгнув, оторвутся на десять сантиметров от пола, я буду аплодировать, их надо по шесть часов в день гонять, с дыханием, растяжкой, что при вашем расписании вряд ли возможно.