Другой разговор. У Аланда полно хороших офицеров, а у меня, он подошел поближе и шепнул Веберу, изображая ужас на лице, то есть шутя, ни одного! Пусть Аланд всеми ему известными способами приведет тебя в порядок. Ты получил жалованье?
Оно поступает на счет, я не получаю жалованье в руки, мне не нужны деньги.
Вебер, Гаусгоффер отечески взял Вебера за плечи. Не могут парню в двадцать три года не нужны быть деньги. Девушку в ресторан пригласить, нужны? Цветы, безделушки, что ты мне рассказываешь. Ты что, больной?
Нет, мне некогда этим заниматься.
Вебер, офицер не монашеская профессия, офицеру должно быть, кого защищать, перед кем хочется пройтись генералом. Жениться тебе надо, и всем твоим странным болезням наступит конец. Я к тебе привязался, словно ты мне родной сын. Это всё от твоего одиночества.
Гаусгоффер достал бумажник, протянул Веберу несколько крупных ассигнаций.
Я оформлю это как официальное вознаграждение за образцовую службу, деньги у мужчины должны быть, это дает свободу.
Вебер опустил взгляд.
Господин генерал, не нужно, я не заслужил такого отношения.
Вебер, твоя беда в том, что ты цены себе не знаешь.
Вебер отвык, оказывается, от теплых, доверительных интонаций и слов, разволновался, сердце предательски набирало обороты, разгоняясь до вчерашнего тумана в глазах. Не хватало упасть.
Гаусгоффер положил деньги в нагрудный карман Вебера и повел, обнимая за плечи, к дверям, а потом и по коридору. Салютовали Гаусгофферу, Вебер шел рядом, быстро бледнеющей тенью, и всё-таки был вынужден остановится.
Господин генерал, можно я постою?
Плохо? До чего ты довёл себя?
Вебер облокотился о подоконник, опуская голову. Абель вчера ударил его в грудь сильно и резко, но сердечное трепетание прекратилось. До машины бы дойти, сам бы себе врезал. Вебер пытался успокоить сердце ровным дыханием, ничего не получалось. Что он вчера с собой натворил?
Вебер, идем к Клеменсу, или я его вызову сюда.
Господин генерал, не придавайте значения, голова закружилась, сейчас пройдет.
Мне не нравится то, что с тобой сегодня творится.
Вебер, чувствуя всю тяжесть своего тела, повалился на пол. Очнулся он в кабинете Клеменса, тот смотрел с тревогой, Гаусгоффер, нервничая, расхаживал рядом и, едва Вебер открыл глаза, немедленно сел рядом.
Вебер, у тебя сердце остановилось, ты понимаешь? Я Аланду голову оторву, что он с тобой делает?!
Причем тут Аланд?
Вебер сел, несмотря на то, что Гаусгоффер пытался его удержать.
Что за шрамы у тебя по всему телу? Что за дыры на сердце? Что с тобой там делают?
Вебер удивленно смотрел на Гаусгоффера.
Господин генерал, меня взяли в Корпус разбитым куском мяса и собрали по частям, меня вылечил Аланд, это старые шрамы.
Да, господин генерал, подтвердил Клеменс, это старые рубцы, хоть и не понимаю, Вебер, как тебя могли собрать после этого, хватило бы на десяток надежных трупов.
Я быстро восстанавливаюсь, завтра
Никакого завтра, Вебер. Ты не понимаешь, что ты только что был мертв?
Думаю, обморок.
Вебер прислушался к себе, опять частило, но сносно.
Лежи, пусть кто-нибудь из ваших приедет тебя заберет, я позвоню Аланду.
Вебер, тебе бы, и правда, сейчас за руль не садиться, сказал Клеменс.
Я аккуратно, сюда же я приехал и три часа читал лекции, все было в порядке.
Веберу удалось уйти, он отъехал, но в Корпус возвращаться не хотелось. Остановил машину у незнакомого парка, положил голову на руль, тело казалось чужим и онемевшим. Натворил он дел. Сейчас Гаусгоффер сцепится с Аландом, потом вообще хоть на глаза никому не показывайся. Аланд бы не пустил его сегодня, это понятно, раз уж он даже разминку ему заменил на восстановительную гимнастику, наверное, Вебер на ней и продержался четыре часа.
Если бы у него был угол, куда можно от всех забиться, сейчас он бы так и сделал. Неделю бы отлежался, восстановился, пока не занервничал, всё было хорошо, а теперь он обречен только и делать, что нервничать, он никому не может смотреть в глаза, барахтается, как в трясине, и чем больше пытается выбраться, тем глубже его затягивает. Замереть и не шевелиться.
Гаусгоффер добрый старик, что ему за дело до Вебера? Лучше бы ему не было дела, сердце готово и ему служить верой и правдой за одно доброе слово. У Гаусгоффера иллюзии насчет Вебера, а в Корпусе насчет Вебера иллюзий нет ни у кого, главное, и у него самого их не осталось. Если он не последнее ничтожество, нужно вернуться в Корпус, принять всё, что ему по заслугам полагается, и остановиться, пока он еще чего-нибудь не натворил. Даже мысли выводят его из равновесия, дыхание забирает от беспричинного страха.
Сейчас он вернется в Корпус, только немного походит, подышит и настроится на разрешение ситуации. Вебер вышел из машины, увидел в парке скамейку. Интересно, этот парк принадлежит частному дому или дом сам по себе, а парк сам по себе? Вебер облокотился о машину, опустил голову, стараясь справиться с туманом в глазах.
Вам плохо? Вебер услышал возле себя голос.
Обернулся, и тело его само выпрямилось, словно он сделался выше ростом. Рядом с ним стояла девушка, смотрела на него с искренним испугом. Вебер смотрел в ее глаза под бархатными, чуть поломанными в середине, линиями бровей. Удивительные глаза. Удивительное лицо. Удивительная близость этого удивительного лица. Разве он что-то мог ей ответить? Но и отвести взор от неё он тоже не мог. Она смутилась, отвернулась, отошла.
Коля! Ему плохо.
К Веберу подошел человек с веселыми карими глазами, лицо обрамляет бородка, мягкая, чуть вьющаяся, воздушная. Глаза хорошие, умные. Только из-за него отодвинулась на второй план она. Вебер затосковал, стоило ей отступить. Словно он знал уже её тонкую кожу наощупь, знал пьянящий аромат волос этого существа. Вебер уронил руки.
Вам плохо? вопрос повторился.
Кареглазому лет тридцать, не больше, наверное, это его жена, а это их дом. Они вернулись домой, а у дома непонятно чья машина, и на машине висит черт знает кто унылого вида.
Вам нужна помощь? У нас в доме есть телефон, можно вызвать врача.
Просто поразительно, первое, что приходит людям в голову, едва они видят Вебера, это вызвать врача. Аланд давно должен был его выгнать, удивляться только его терпению.
Извините, я остановился не на месте, сказал Вебер, открыл дверцу машины и снова оглянулся на девушку. Странное чувство, что он знает ее, он никогда ее не видел и видеть не мог.
Извините, повторил он, садясь в машину.
Вы уронили, мужчина подал Веберу его папку с лекциями, заботливо отряхивая ее. Папка развязана, листы посыпались, наверное, лежала за спиной, уронил, когда выходил из машины.
Что это? Вы математик? Как интересно. Можно взглянуть?
«Взгляните, а я пока посмотрю в глаза вашей жене, и мне будет, что вспомнить, когда трясина сомкнется надо мной окончательно».
Я работаю инженером, но люблю теоретическую, не прикладную математику. Как интересно! Николай Адлер, говорящий подал Веберу руку, Вебер пожал ее.
Рудольф Вебер.
Вы торопитесь?
Надо было сказать «да», а он сказал «нет».
Может, зайдете к нам? Очень, очень хорошо изложено, как интересно!
Надо было сказать «нет», а он сказал «да».
Анечка, ты только посмотри, как это красиво доказано! Рудольф, чьи это лекции?
Мои.
Ты читаешь лекции? Сколько ж тебе лет? Ничего, что я на ты?
Мне это приятно, я первый год преподаю в Военной академии математику.
Тебя Бог послал, я так люблю математику, а поговорить об этом не с кем. Мало кто действительно её любит!
«И я ее больше не люблю, я люблю твою жену».
Она, как крохотный, драгоценный зверек, будто ее спугнули, отступила за спину мужа и смотрит на Вебера с недоумением, он заставляет себя не смотреть на нее, но взгляд сам возвращается к ней.
Вебер провел у них дома, наверное, около часу. Сердце как будто вышагивало на цыпочках осторожно и деликатно. Николай достал свои записи, Вебер, как епитимью, принимал их, просматривал, что-то прорешивал иначе. Улыбнулся попыткам Адлера доказать теорему, которую недавно доказал Карл. Рассказал про Карла, привел его доказательство, Адлер от волнения бродил по комнате, просил «привезти с собой господина Клемперера», и восхищался провидением, заставившим Вебера именно у их дома остановиться. Он благодарил сердечность жены, если бы ей не бросилась в глаза странная поза человека у машины, Адлер бы прошагал мимо своего счастья.
«А я бы проехал мимо своего».
Уходя, Вебер осмелился поцеловать протянутую ему для прощания руку Анечки. Как хотелось замереть, лицом зарываясь в ее строго прибранных волосах. Если их распустить, если обе ладони утопить в них, в этот омут бы провалиться.
Ты приедешь завтра, Рудольф? Николай с чувством пожимал Веберу руку.
Надо было ответить «нет», а он сказал «да».
Приезжай с твоими замечательными друзьями!
Они очень заняты, но, если вы дадите мне свое доказательство, думаю, их это может заинтересовать.
Вебер смотрел на ослепительно сверкавший рояль, это ее рояль, у нее руки человека, играющего на фортепиано, у нее руки, которые он никогда не должен выпускать из своих. Это катастрофа, но Аланд не удивится, он знает, что Вебер такой, а он сам этого не знал. Он думал, что это плохо, а на самом деле, в его сознании загорелось солнце такой ослепительной яркости, какого не было никогда, что с этим делать не ясно, не важно, главное, что жизнь обрела новый смысл.