Происшествия в Токио
Драматургия
Павел Сурков
© Павел Сурков, 2018
МАШКИНЫ БЛЮДЦА
Сценическая возможность для воскрешения
Действующие лица
Николай Александрович Романов, отрекшийся государь Николай II
Николай Николаевна, его дочь, она же Николай
Николай Николаевна, ее младшая сестра
Евгений Сергеевич Николай, лейб-медик, он же Николай
Яков Михайлович Николай, комиссар
Григорий Николай, его помощник
Павел Николай, начальник охраны
Григорий Николай, из крестьян, являемый посредством видений
Николай, работник сцены, суфлер, кочегар, истопник и все такое прочее
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Кремлевская больница, обычная врачебная суета, Врач суетится туда-сюда по сцене, перебирая какие-то бумаги, когда входит Медсестра
Врач. И где, осмелюсь спросить, вас носило?
Медсестра. Евгений Сергеевич, так в ординаторской Новые больные, заполнить карты
Врач. Заполнить карты Тоже мне, развели бюрократию! У нас, Машенька, с вами и так забот полон рот, а тут еще эти бесконечные бумажки. Нет, надобность их никто не оспаривает, как говорится, нужно же знать, что показать патологоанатому, хе-хе-хе Медицинский юмор, привыкайте Машенька!
Медсестра. Я привыкаю.
Врач. Очень, очень хорошо. Я, знаете, Машенька, сам долгое время привыкнуть не мог, ко всем этим шуточкам-прибауточкам, но потом, знаете ли, сроднился, а там уже и как-то сам втянулся, стал рассказывать те же анекдоты, да еще и новые придумывать, да-с Кто-то говорит очерствел душой. Я же полагаю что наработал профессионализм. Ну-с, так что у нас там с кем?
Медсестра. Больной из четырнадцатой
Врач. Что с ним?
Медсестра. Кричит. Очень мучается.
Врач. Что естественно в его положении Морфины давали?
Медсестра. Каждый час колем. Все равно кричит. Страшно кричит.
Врач. Не жилец.
Медсестра. То есть как «не жилец»? Евгений Сергеевич, как вы можете такое говорить?
Врач. Могу, милая моя, еще как могу. Мы, врачи, должны понимать всю жестокосердность происходящего, видеть реальность во всей ее неприкрытой красе и во всем ее объективном ужасе. Диалектика, черт бы ее побрал
Медсестра. Евгений Сергеевич, какая диалектика?! Он же так кричит
Врач. Такова жизнь и такова смерть. Человек приходит в этот мир с криком и зачастую уходит из него с еще более громкими воплями
Медсестра. И мы ничего не можем поделать?
Врач. Можем. Давать ему морфий. Регулярно. Пока не кончится.
Медсестра. Что кончится морфий?
Врач. Пока он не кончится. По моим расчетам ему осталось часа два, не более.
Медсестра. И вы так говорите.
Врач. А как я должен говорить? «Ах, Машенька, что нам делать?» и картинно заламывать руки? Милая, я прекрасно знаю, что нам надо делать спасать тех, кого можно спасти, и постараться уменьшить страдания тех, кого спасти нельзя. На буржуазном западе даже придумали гуманное умерщвление смертельно больных вкалывают человеку чуть большую долю того же морфия, и все Это называется «эвтаназия», «легкая смерть» гуманнейшее изобретение, доложу я вам! Но наше марксистское сознание и социалистический гуманизм, конечно, отрицает столь чуждые штуки, наше рабоче-крестьянское воспитание направлено на борьбу с трудностями. Что для нас смерть? Так, мелкое препятствие в жизни отдельного человека и сущий пшик для всего коммунистического общества Машенька, послушайте старого человека отбросьте сострадание, мы, врачи, должны действовать. Дайте вашему бедняге из четырнадцатой двойную дозу, чего уж тут Если Галочка спросит скажете, что я разрешил Он заснет Может быть По крайней мере, облегчение я ему гарантирую А что до вас Поезжайте-как вы спать, завтра с утра вы будете нужны мне молодой и свежей Вот так Еще успеете на трамвай. (суетливо перебирает бумаги и уходит)
Медсестра. Двойная двойная доза, чтобы облегчить Облегчить
Из глубины сцены раздается стон это стон умирающего зверя, страшный не то рык, не то вой. Стон повторяется несколько раз и в глубине сцены зажигается свет: мы видим больничную койку, на которой, разметавшись среди простыней и подушек лежит тяжело больной нет, фактически умирающий человек. Это Яков Юровский.
Юровский. Да помогите же Помогите мне Кто-нибудь Сестра Сестра
Медсестра (подбегает к нему). Я здесь, здесь, тише, тише, сейчас (кладет ему полотенце на лоб, набирает в шприц морфин, делает укол) Вот так Сейчас все пройдет, сейчас
Юровский. Вы думаете? Вы всегда так говорите Все всегда так говорят, делают укол, а потом
Медсестра. Чщ-щ-щ Тише Не дергайтесь, лежите, сейчас станет легче (гладит его по голове, Юровский неожиданно успокаивается и затихает) Видите? Чувствуете?
Юровский (тихо). Да Легче Вы тут давно? Мне кажется, я не видел вас здесь раньше
Медсестра. Второй день. Я после курсов только.
Юровский. Курсы Милая девочка Как вас зовут, милая девочка?
Медсестра. Мария. Маша.
Юровский. Маша Маша?! Маша (начинает снова метаться, медсестра удерживает его вдруг резко застывает) Глаза Какие у вас глаза Синие
Медсестра (с улыбкой). Ага. Я как родилась глаза на пол-лица были. Папа очень веселился все дразнил меня, называл «машкины блюдца».
Юровский. Что?! Как вы сказали?!
Медсестра. «Машкины блюдца».
Юровский. Так их называл кто?! Ваш отец?!
Медсестра. Да. Лежите смирно, чщ-щ-щ
Юровский. А кем он был, ваш отец?
Медсестра. Да я и не видела его почти Он погиб в Гражданскую, где-то на Урале
Юровский. На Урале?!
Медсестра. Где-то там Не знаю даже место Я была совсем маленькой, а он Он Помню, как он целовал меня, щекотал усами и бородой, у него была такая небольшая борода, я потом видела на фото
Юровский. Борода, да, борода А как звали вашего отца? Случайно, не Николаем?
Медсестра. Откуда вы знаете?
Юровский. Я?! Я?! Я-а-а-а-а!!!! (кричит, бьется Медсестра в ужасе отпрянула, но вдруг застывает) Вы знаете, Мария, кто я такой?
(Медсестра растерянно качает головой в отрицании, затем начинает перебирать историю болезни)
Юровский. Не трудитесь. Меня зовут Яков Юровский, и я
Медсестра. Тут написано. Вы директор Политехнического музея.
Юровский. Это сейчас. А когда-то раньше я Мария, однажды я убил нескольких людей. Несчастных людей, запутавшихся людей и невинных людей. Нет, я, конечно, убивал не только невинных, я убил даже одного страшного злодея, ужасного человека Вы хотите знать, кого я убил?
Медсестра. Да что вы такое говорите? Это у вас бред
Юровский. Никакой это не бред. Мария, так скажите мне вы хотите знать, кого я убил?
(Медсестра завороженно смотрит на него между Юровским, глядящим на нее безумным взглядом, и ею самой возникает напряженное пространство долгой-долгой паузы)
Юровский (четко, громко, ясно, без тени боли в голосе). Мария, я убил человека, которого звали так же, как и вашего отца. Я убил последнего русского царя. Я убил Николая Александровича Романова, Николая Кровавого, Николая Второго.
Медсестра (всплеснула руками). Ах!
(Ее фигуру резко перестают подсвечивать на секунду мы видим Юровского одного на сцене, но это длится лишь секунду потому что немедленно из боковой кулисы появляется Гаврила. На нем докторский халат, наброшенный поверх старой одежды какая-то нелепая кофта, грязные штаны и стоптанные сапоги)
Гаврила. Подумаешь, убил и убил. Эх, касатик, коли бы я тебе рассказал, кого я поубивал что в гражданскую, что в империалистическую, ты бы не поверил. Подумаешь, царя убил! Эка невидаль. Я, может, тоже, и царей убивал, и министров ихних, но молчу, не кичусь. Царя он убил, нашел, чем хвастать.
Юровский. И в мыслях у меня не было хвастать.
Гаврила. Ну а чем ты тут тогда занимаешься? Хвастаешь-хвастаешь, точно тебе говорю (садится на кровать Юровского, достает папиросы) Курить хочешь?