В розвальнях Семена сидел батюшка свекор Димитрий Николаевич, рядом с ним старшая сноха и близкая подруга Лизаветы Степанида с долгожданной дочкой Настенькой.
Так и поехали друг за другом, на зависть соседям и дальней родне.
В Гороховском храме было не протолкнуться. Народ собрался со всех окрестных деревень. Еще когда подъезжали к Гороховке, большие часы на звоннице радостно и мелодично отзвонили время.
У входа в храм все перекрестились, даже трехлетняя Маняша, сидящая на руках отца, добросовестно провела ручкой со сложенными пальчиками ото лба к поясу и от одного плечика к другому. Лизавета глянула на мужа. Тот усмехнулся и тоже перекрестился.
Все в Герасиме Лизавете любо. Одно тревожит: не верит он в Христа. Говорит, что на этой земле правят свои боги, прародители живущих здесь людей, и негоже их забывать ради заморского божества. Но открыто об этом никому никогда не вещает. В храм он изредка наведывается, что положено, исправно исполняет, даже к причастию ходит, но делает это не от души, а чтобы не обижать Лизавету. Правда, детей ереси не учит, говорит, что они сами до всего своим умом дойдут.
После службы у храма встретилась Лизавета с родными матушкой и батюшкой. Давно не виделись, все недосуг было. А тут свиделись, обговорили, что на Святки посетят родню.
Святочная пора накатила морозами и забавами.
В канун Рождества старшие дети собрались колядовать. Николка вырядился в старый отцовский полушубок, вывернутый овчиной наверх, Андрейка взял шест со звездой, с ними увязалась и Ариша. Младшие тоже собирались на гуляние, но, сморившись от усталости, не дождались времени. А на улице началась беготня детворы. В дома стучались то и дело группы колядующих. Лизавета всех привечала, в ответ на пожелания добра и здоровья каждому совала заготовленный пирожок.
Потом за окнами зазвучали уже взрослые голоса, на улицу, не усидели, выбрались и старшие жители деревни.
Лизавета проверила спящих дочерей и накинула тулуп на плечи. Вышла следом за Герасимом из дома. Во всех домах в окнах теплился свет. На улице гулял народ, слышался говор и смех. В небе сияли крупные звезды, мороз чувствительно щипал нос, проникал под одежду, напоминая, что пора возвращаться в теплое и уютное жилье. Но на улице было так весело.
Лизавете вспомнилось свое детство. Но оно не было таким радостным и веселым, как у ее детей. Не во что было одеться, чтобы с другими вот так беззаботно бегать по морозу с колядами, да и давали тогда колядующим разве что горсть вяленой репки или сушеной малины, редко кто сунет печёную рогатую козюлю.
Сейчас у неё в доме было в достатке зерна, во дворе стояла корова-кормилица, были овечки и даже куры квохтали в хлеву, как раз над овечьей закутой. Все это благодаря неустанному труду Герасима. Тот минуты не сидел без дела. Весь день занимался мужской работой. То ремонтировал полевой инвентарь, то правил сани, то готовил дрова для обжига посуды, то столярничал А в трудные годы уходил в отход в Москву, с артелью тестя занимался мощением дорог. Но в дом стремился принести денег, чтобы и с податями рассчитаться, и на житье оставить. Не каждому такое по силам Неустанно возносила Лизавета благодарность богу и родителям, которые уготовили ей такого мужа.
На Святки принято принимать гостей. Это время общения с родичами, время радости и веселья. В один из таких разудалых дней в дом Герасима пришли его отец и братья с семьями. Лизавета проворно накрыла на стол для мужчин в красном углу, спровадила детей кого на печь, кого на лавки, сама с невестками скрылась в печном углу. Нечего мешать мужским разговорам. Тем более, что там шло серьезное обсуждение предстоящих полевых работ. Прошлый год был с недородом. Хлеба хватало в самый обрез. А кое-кому пришлось идти занимать до новины у гороховского мельника и кабатчика Емельяна Жгутова.
Старый Димитрий молча слушал рассуждения сыновей. Кому одобрительно покачивал головой, на кого сердито посматривал. Все сыновья пошли по прямому пути предков и занимались гончарным производством. У каждого в доме была своя мастерская и печь для обжига. Ремесло приносило определенный доход, но не такой большой, чтобы платить государству подушные подати, выкупные за землю, налоги и жить в достатке. Надо было выезжать с гончарными изделиями на ярмарки, хорошо бы в уездный город, а еще лучше в губернский. Но и там было много соперников, и выручка от продажи была невелика.
Семен по праву старшинства считал, что надо каждому ехать в свой край, чтобы с товаром не соперничать, тогда, мол, и выгода будет. Никита, как самый молодой и азартный, предлагал всем гуртом отправиться в Первопрестольную и там уж расторговаться. Но на него зашикали, мол, куда нам деревенским да в калашный ряд.
Думаю, браты, надо нам опять в отход собираться, в артель мостовщиков али землекопов прибиваться, обронил до того молчавший Герасим. С товаром в Москве-матушке нам не потянуть. Там такие ушлые да хитрые есть купцы, что в раз вокруг пальца обведут. А не поддадимся, так весь товар переколотят. Нет, не умеющим торговать да хитрить, там делать нечего. А вот землю копать да мостить дороги наши мужики испокон века в Москву ходят.
Долго судили-рядили, но лучше предложения Герасима не придумали. Потом стали определять, кому на этот раз оставаться в деревне да приглядывать за хозяйством. Одни женщины со всеми полевыми работами не управятся.
А в печном углу у женщин свой разговор. Кому очередь пришла стан ткацкий устанавливать. По всему выходило Лизавете. Та уже и пряжи на полотно заготовила и рвани набрала на половики. После Святок, как только закончатся праздничные гулянья, сразу и перенесут стан в избу.
Детвора, что помельче, на печи щебечет под присмотром Ариши, постарше мальцы на лавке у печи сидят, тихонько играют фигурками, что Николка вылепил, ждут, когда отцы наговорятся и о них вспомнят.
Наконец все серьезные дела обсуждены, жены вышли из печного угла, расселись на лавках, достали припасенные прялки с куделями, завертелись веретена. Степанида, как старшая из женщин, затянула песню, другие подхватили. Скоро в песенный хор вплелись и мужские голоса. Лизавета подала угощение детворе. Начиналось самое интересное: воспоминания о том, как жили раньше наши предки, какие нравы были.
Димитрий Николаевич, по праву старшинства, обратился к своим внукам:
А ну-ка, ребятки, кто знает, как и откуда наше прозвание пошло? Пошто нас всех так кличут на деревне?
Старшие, хоть и слышали этот рассказ уже прежде, сразу отложили игры, повернулись к деду.
Так вот, было это давно. Напали на нашу деревню страшные вороги
Это которые французы? непочтительно перебила старика дочь Семена Настя.
Семен строго взглянул на ослушницу, Степанида погрозила пальцем дочери, но Димитрий благодушно продолжил:
Нет, это было еще задолго до той войны. Давно было. Страшное было нашествие. Всадники налетели на деревню, дома пожгли, мужиков перебили, стариков кого живьем сожгли, кого убили, а женщин и детей в полон забрали. Остались от всей деревни только двое мальцов. Их услали родители на дальний покос шалаш ставить для косцов. А те забедокурили, решили проверить колоды, что в лесу отец расставил, да заблукали. Вот их и не нашли захватчики. А когда уж парнишки вернулись в деревню, от той только головешки да убитые родичи остались. Звали старшего Наумкой, а младшего Шаликой. Думаю, не хрестиянские это имена, а прозвища деревенские. Так вот, парнишки эти собрали всех убитых родичей и схоронили их на месте сгоревшей деревни, а сами сдвинулись далече, к глубокому оврагу, где ране глину брали, и вырыли там себе землянку. Вот от них и пошли два рода деревенских: наш Наумкины, как мы все происходим от старшего Наумки, а другие Шаликины, они от Шалики. Помните, не забывайте, внучики, историю своих предков.
Потому и в деревне теперь только Наумкины и Шаликины проживают? робко уточнил Колюшка, сын Василия.
Все наши сродственники и проживают. Пришлых нет. А ране, до побоища, деревня наша была большая, домов было много. Да от них только память осталась
Это Селибы, деда? прерывает повествование на этот раз дочь Василия Груша. Девчушка ладная, красивая, а главное, умница и мастерица. Уже сейчас, в свои десять лет, она заслужила право сидеть среди женщин и наравне с матерью прясть из льняной кудели удивительно тонкую и ровную нить.
Димитрий взглянул из-под бровей на ту, что прервала его, потом на Василия, но не одернул. Груша его любимица, она одна из внуков пошла ликом и повадками в деда. Потому для виду он посупился, поиграл бровями, показывая недовольство, что его перебивают, не чтят старости. Потом ответил:
Нет, доня. Раньше деревня стояла там, где теперь наш погост. Не гоже было селиться в тех местах, где упокоились наши родичи.