Спасибо, товарищ Котов. Я счастлив, он повел рукой в сторону промелькнувшего мимо здания стадиона, счастлив, что я здесь, в СССР черная «Волга» с затемненными стеклами скрылась в пелене оттепельного дождя.
Заставленный хламом унылый дворик арбатского дома тонул в серых клочьях промозглого тумана. Тощая кошка, пройдясь по верху проржавевшей кровати, ловко прыгнула на забор. Моросила капель, с реки дул почти весенний ветер. Тулуп и ушанка Джона казались неуместными среди легко одетой московской толпы. Не желая рисковать проверкой документов, он не сел в метро на площади трех вокзалов, а добрался до Арбата, как выразился бы Волк, на перекладных. Он хорошо помнил адрес Алексея Ивановича:
Дом на Спасопесковском переулке, рядом с резиденцией американского посла Джону пришло в голову, что он может появиться на пороге резиденции:
Или поехать в Замоскворечье, в наше дипломатическое представительство, он усмехнулся, здравствуйте, я герцог Экзетер. Ерунда, советские охранники меня быстро скрутят и сунут в воронок. Тем более, мне надо позаботиться о Генрихе, Маше и Феденьке
Миновав пару остановок на троллейбусе, Джон понял, что на его наряд никто не обращает внимания. В выходные дни Москву наполняли провинциалы, приезжающие в столичные магазины за провизией. Тощий рюкзак Джона болтался за его плечами. Кроме смены белья, зубной щетки с порошком и безопасной бритвы, в его так называемом багаже больше ничего не было:
Дворик писал художник Поленов, очнулся он от скрипучего голоса за спиной, видели вы картину сизый дым сигареты вился рядом с раскрытой форточкой, Джон отозвался:
Только в альбомах. В мои прошлые он поискал слово, визиты в СССР, у меня не оставалось времени на экскурсии в музеи мебель в гостиной покойного, как теперь знал Джон, Алексея Ивановича Лопатина, сдвинули к стенам. Два неприметных парня в рабочих спецовках аккуратно вскрыли искусно устроенный тайник в паркете наборного дерева:
До переворота вся квартира принадлежала Лопатиным, старик курил американскую сигарету, отец Алексея Ивановича числился купцом третьей гильдии. Он держал лавку на Смоленском рынке. Для вида, разумеется, добавил незнакомец, представившийся Аркадием Петровичем, вообще он занимался скупкой краденого товара на звонки Джона в мощную дверь арбатской квартиры ответил один из парней:
Два звонка, как на табличке указано, они с Аркадием Петровичем пили хорошо, по-московски, заваренный чай, парни шестерки, если говорить на их манер Аркадий Петрович отставил пустую гарднеровскую чашку:
Максиму Михайловичу привет передавайте, мимолетно улыбнулся он, я его годовалым парнишкой помню. Я его родителей знал, светлой памяти старик перекрестился, бабушку, Любовь Григорьевну новый московский смотрящий не упоминал о своем возрасте, но Джон понял, что перед ним человек, родившийся в прошлом веке:
Он объяснил, что вышел из отставки после убийства Алексея Ивановича, герцог вздохнул, значит, ни Лопатин, ни его люди не выдали меня и Машу один из парней, почти с поклоном, поставил на столик маркетри невидный саквояж:
Приберите все, Аркадий Петрович щелкнул сухими пальцами, и подгоните машину. Наш гость поедет в Малаховку, на дачу старик прищурился:
Смотрите, тучи рассеиваются. Сегодня ожидается теплый день, но это обманная весна, Иван Иванович, то есть Василий Корнеевич повертев просроченный паспорт Джона, старик утвердительно сказал:
Окольными путями в Москву добирались. В вагон дальнего следования вас с такой филькиной грамотой не пустили бы Джон кивнул:
И в приграничную зону не пустят, а мне надо вывезти отсюда племянников и их ребенка, то есть моего внука Аркадий Петрович пробормотал:
У гробового входа младая жизнь будет играть почти бесцветные глаза озарились усмешкой:
Я дворянин, неожиданно сказал старик, закончил Поливановскую гимназию на Пречистенке он перешел на старомодный, изысканный французский язык, но из университета меня выгнали перед смутой пятого года. За шулерство и другие дела поведя рукой, он щелкнул замком саквояжа:
Паспорта мы вам сделаем, ваша светлость Джон не скрывал, кто он такой, но придется подождать. Еще одного Гудини в Москве нет, придется искать мастера в других городах ребята Аркадия Петровича, по его собственному выражению, присматривали за квартирой на Патриарших прудах:
Паспорта мы вам сделаем, ваша светлость Джон не скрывал, кто он такой, но придется подождать. Еще одного Гудини в Москве нет, придется искать мастера в других городах ребята Аркадия Петровича, по его собственному выражению, присматривали за квартирой на Патриарших прудах:
Гудини они называют Павла Левина, то есть Юдина, понял Джон, он дружит с Витей Лопатиным, сыном Алексея Ивановича старик поджал губы:
По закону не положено в армии служить, но Виктор и не пойдет по нашей дороге, его ждет легальное трудоустройство по словам старика, герцог удачно выбрал время для визита на Арбат:
Меня разбудили звонком, признался Аркадий Петрович, сначала из квартиры вывели сестру Гудини, он помолчал:
Мы путаем девочек, они близняшки. Непонятно, кто это был, Аня или Надя, но она шла одна. Потом появился Павел, он поднялся наверх, а через десять минут и его сунули в комитетскую машину. Береженого Бог бережет, Аркадий Петрович заглянул в саквояж, ключи от комнат Вити у меня есть, мы поспешили на Арбат. Комитет знает адрес, сюда после гибели Алексея Ивановича приезжали псы Генрих рассказывал Джону о визите на Арбат и встрече с Павлом на танцах в ДК МГУ:
Это был мой племянник, объяснил Джон, он работал под видом перебежчика с запада, но после Новочеркасска ему пришлось уйти в подполье Аркадий Петрович помолчал:
После Новочеркасска. Понятно было, что там все обречено на провал он взглянул на часы:
По коням, ваша светлость. Насчет Гудини и его сестер мы постараемся что-нибудь выяснить, но на Лубянку ходов у нас нет. С Петровкой было бы легче, это милицейская вотчина резко затрещал звонок. Джон посчитал:
Два раза, к Лопатиным. У меня при себе нет оружия, а сейчас может начаться пальба шестерки Аркадия Петровича взглянули на старика. Джон невозмутимо допил чай:
Здесь, наверное, есть черный ход старик кивнул, отправляйтесь туда, а я открою звонящий опять нажал на кнопку. Поправив обвисший деревенский пиджак, герцог спокойно пошел в переднюю. Щелкнув засовом, он взглянул на топтавшегося на площадке невысокого парня, в разбитых сапогах и затрепанном пальто. Юноша вскинул голубые, прозрачные глаза:
Вырос, Джон заставил себя устоять на ногах, Господи, совсем большой мальчик. Сыночек мой, он не верил, что я погиб, он приехал за мной сын едва слышно прошептал:
Папа Папа, милый, ты жив Маленький Джон, как в детстве, нырнул в раскрытые отцовские руки. Запахло табаком и лесом, он уткнулся мокрым от слез лицом в твердое плечо:
Папа, папочка, я поверить не могу юноша послушал ровный стук отцовского сердца:
Поверь, отец погладил, как маленького, по голове, поверь, милый. Я здесь, я с тобой. Пойдем Джон перевел сына через порог квартиры, ты мне все расскажешь.
Список орденов доктора Гольдберга занимал треть страницы убористой машинописи. К составленной архивистами справке подкололи вырезанный из газеты снимок седоватого мужчины с длинным носом, в простых очках:
Ордена Британии, Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии Саша едва не сбился со счета, американцы выписали ему генеральскую награду. Он и есть генерал, только партизанского движения
Провинциальный доктор на фотографии никак, по мнению Саши, не тянул на знаменитого Монаха, главу бельгийского Сопротивления:
Он почти пять лет воевал за линией фронта, устраивал диверсии, взрывал рельсы и военные корабли, убивал бонз из гестапо и спасал евреев Саша подумал, что, живи Гольдберг в СССР, он давно бы стал Героем:
Но вместо звездочки мы отвесили ему смертный приговор в справке указывалось, что Гольдберг возглавлял бандитские вылазки в освобожденной Польше:
В сорок пятом году, Саша затянулся сигаретой, а через десять лет герой-партизан устроил танковый бой с нашими войсками в Венгрии венгры, как выяснилось, тоже выписали Гольдбергу расстрел:
Нацисты ему с десяток таких расстрелов обещали, а он жив и здоров Гольдберг, глава рудничного госпиталя в шахтерском местечке Мон-Сен-Мартен, представлял Бельгию во Всемирной Организации Здравоохранения:
Первая жена погибла в Польше, в сорок пятом году, Саша исподтишка взглянул на старшую Куколку, вторая жена умерла от ранений, полученных в венгерском выступлении контрреволюционеров, третья жена Саша поднял бровь: