Поводырь
Фантастическая повесть
Павел Амнуэль
Корректор А. Брайнин
© Павел Амнуэль, 2018
Он сидел в последнем ряду, и его почти не было видно за грузным широкоплечим мужчиной Флоресом с кафедры политологии, заглянувшим случайно, так он сам сказал, когда мы столкнулись в дверях. «Название у вашей лекции странное, доктор Голдберг, невычислимые функции. Я думал, что математика это когда вычисляют».
Молодой человек, время от времени выглядывавший из-за плеча Флореса, смотрел на меня так, будто я был его врагом. Однажды в середине лекции, обратив на него внимание, я не мог оторвать взгляда, и когда он исчезал за спиной Флореса, мне казалось, что я продолжал его видеть. Странное ощущение, не из приятных, и отвлекало, к тому же.
Теперь вопросы, пожалуйста, произнес я традиционную фразу, уверенный почему-то, что первым поднимет руку молодой человек в последнем ряду. И спросит, конечно, о том, как относятся к моим идеям коллеги, не считают ли они эти идеи несколько гм вздорными, хотя и не противоречащими современной квантовой физике.
Однако молодой человек не проявлял активности, и я скорее механически, чем с ощущением интересной дискуссии, ответил на вопросы студентов.
Больше вопросов нет? Спасибо за внимание.
Тогда-то, как на аукционе перед третьим ударом молотка аукциониста, поднялась из последнего ряда одинокая рука, и выглянувший из-за плеча Флореса мужчина сумел огорошить меня вопросом, не имевшим никакого отношения ни к невычислимым функциям, ни к инфинитному анализу, ни вообще к математике или физике. Никто вопроса не понял, а многие и не расслышали, поскольку спешили к выходу.
Скажите, доктор Голдберг, что вы думаете о случае в заливе Морского змея?
Флорес поднялся, на мгновение загородив от меня вопрошавшего, помахал мне рукой и двинулся к выходу.
Я мог и не отвечать: отведенное мне время закончилось. Но несколько студентов остановились в проходе, обернулись и навострили уши.
Я выключил и закрыл лэптоп, отсоединил кабель проектора, спрятал компьютер в чехол, перебросил через плечо ремень и только после этого поднял взгляд, надеясь, что, не получив ответа, молодой человек покинул аудиторию. Студентом он не был мне, во всяком случае, в коридорах или аудиториях не попадался, я бы запомнил.
Он стоял в последнем ряду, сложив на груди руки, и ждал ответа.
Простите, сказал я, не знаю, о чем вы спрашиваете.
Мне издалека было видно, как он смутился.
Я иногда путаю Говорил он будто сам с собой, но смотрел мне в глаза, и я поймал себя на том, что иду к нему, хотя нужно было мне в другую сторону: к двери, выходившей в южный, а не восточный коридор.
У молодого человека были прямые светлые волосы, расчесанные на косой пробор, чуть удлиненное лицо, нос коротковатый и будто нарисованный. Лет ему я бы дал тридцать два тридцать пять. Наверно, он много путешествовал (загар, крепкие мышцы, выправка). Может, служил в армии в общем, принадлежал совсем не к моему кругу людей, физически обычно расслабленных и уделявших внешнему виду не больше времени, чем требовалось, чтобы бодрым шагом пройтись утром от дома до кабинета в одном из зданий Йельского университета.
На самом деле, закончил он фразу, когда я приблизился на такое расстояние, чтобы можно было говорить, не повышая голоса и не опасаясь, что услышат посторонние, я имел в виду не Морского змея, а
Он запнулся.
Черепаху, закончил я механически, не подумав, что совершаю самую большую ошибку в жизни. Название это я третий год старался не вспоминать, и то, что сейчас произнес его вслух, означало Не знаю, что оно означало слово вырвалось непроизвольно, а точнее, вытянул его из меня взгляд стоявшего напротив человека, удовлетворенно кивнувшего, когда я прикусил себе язык.
Залив Черепахи, точно. В гавани Брэндфорда. Он еще раз кивнул и протянул руку, рассматривая меня настороженно-недоверчиво-подозрительным взглядом. Меня зовут Лев Поляков. Не Полякофф, как здесь принято, с двумя «ф», а с твердым «в». Вы родом из России, доктор? То есть, ваши родители?
Что он знал о заливе Черепахи? Почему спрашивал?
Вы здесь учитесь или работаете? Я не мог задать более глупого вопроса, но, когда хочешь перевести разговор, вопросы обычно такими и получаются.
Он покачал головой: ни то, мол, ни другое. Он специально приехал на мою лекцию, чтобы задать вопрос, которого я не ждал?
Я прочитал пару ваших работ, доктор Голдберг, и, прошу прощения, почти ничего не понял. Теперь он смотрел на меня взглядом скорее смущенным, чем недоверчивым.
Если вы не специалист, пробормотал я, думая о другом. Что он знал? Почему спросил?
Не специалист, согласился он. Я был бы очень благодарен, доктор Голдберг, если бы вы разъяснили некоторые положения вашей теории, я имею в виду инфинитный анализ квантовой запутанности, а я взамен сообщил бы то, что помню о происшествии в заливе Черепахи. Помню я немного, но все же
Никто не мог этого знать! Мы были там вдвоем. Двое на всем белом свете. Двое во всей Вселенной так мы чувствовали, так оно и было на самом деле.
Память избирательна и непредсказуема, продолжал он, и без знания вашей теории идентичных миров моя работа просто интуитивная практика, не более того.
Правильно построенная фраза. Наверняка этот человек сначала сложил ее в уме, потому что английский не был для него родным
Может, лучше по-русски? предложил я.
Нет-нет. По-английски доверчивее.
Слово показалось мне не очень уместным, но поправлять я Полякова не стал, просто не успел, потому что последовавшее предложение заставило меня подумать о далеко не очевидных, но возможных последствиях нашего знакомства.
Мы можем поговорить у вас дома, доктор Голдберг. Там нам никто не помешает, поскольку живете вы один.
Этот человек поражал меня все больше! Верно, я жил один, но откуда Поляков мог знать об этом?
Я подумал, что мы слишком долго топчемся на месте в буквальном и переносном смыслах.
Вы на машине? спросил я, и мой визави поднял глаза горе, будто предположение о том, что у него может быть машина, есть преступление против логики и здравого смысла.
Хорошо, сказал я, поговорим у меня.
Он повернулся ко мне спиной и направился к выходу, не беспокоясь о том, что я мог, вообще-то, не последовать за ним, а выйти в другую дверь.
Меня неприятно удивило, что, выйдя из здания, он пошел прямо к моей машине, которую я сегодня пристроил не на парковке, как обычно, а в тени раскидистого вяза у пожарной лестницы.
Похоже, он следил за мной. Возможно, не первый день.
Я сел за руль, он молча уселся рядом, пристегнулся и сложил руки на груди.
Кто вы? вырвалось у меня, потому что мне на миг показалось, что рядом сидит не молодой мужчина в спортивном костюме, а нематериальная сущность, платоновская идея, тень на стене пещеры.
Мое имя Лев Поляков. Он тоже повернулся в кресле и посмотрел мне в глаза. Обычно называют Лоцманом, такая у меня профессия, но я предпочитаю более правильное русское слово: Поводырь.
Он произнес эту фразу по-русски без малейшего акцента, и я тоже перешел на русский не потому, что так мне было легче, наоборот, по-русски мне тоже приходилось сначала составлять фразу в уме и только потом обращать обдуманное в звуки слово, действительно, не воробей.
Поводырь? повторил я. Это прозвище?
Он не был похож на лоцмана, какими я их представлял по фильмам и книгам. Мысленно я примерил на него морскую фуражку и отбросил в сторону: не сочеталось. Он был сухопутным человеком, я мог дать голову на отсечение: если и выходил когда-нибудь в море, то на прогулочном катере в гавани Брэндфорда.
Профессия, сказал он, хотя правильнее было бы назвать это образом жизни.
Не люблю ложной многозначительности, а в том, что и, главное, как он говорил, многозначительность переливалась через край, как манная каша, которую мне в детстве варила моя русская бабушка, постоянно забывая выключить газ и спохватываясь, когда каша выползала из кастрюльки и шипением докладывала о том, что уже готова.
* * *
От факультета до моего коттеджа семь минут езды. Машина свернула на Лорел-стрит и остановилась у ворот, открывшихся в ответ на сигнал прибытия. Выключив двигатель, я обнаружил, что мистер Поляков уже стоит у двери и собирается нажать на кнопку звонка проку от этого не было бы никакого, звонок не работал еще с тех пор, как дверь снабдили идентификатором.
Не стоит, сказал я. Вам она даже не ответит.
Конечно, пробормотал он. Всегда забываю
Мы вошли в холл, я провел Полякова в гостиную, усадил в кресло, тяжело вздохнувшее от необходимости принять непривычную форму, и сказал: