Иногда Якову (кто его постарше) делали замечания:
Ты что, Яков Спиридоныч, домой-то не торопишься, отдежурил ночь и домой бы шёл.
А чего я дома-то забыл, дома-то одному-то мне скучно. Я и так в одиночестве от безделья в своей избе все изучил. Знаю, сколь половиц в полу, знаю, сколько потолочин в потолке, сосчитал и знаю, сколько сучков, щелей на полу и потолке, взял на учет мух и тараканов. Мух я с осени почти всех перебил, а с десяток оставил.
Это зачем же? спросил его Степан Тарасов.
Для раззаводу! Муха это такая противная тварь, вместе с тенятником ядовиты. Съешь с пищей муху тут же сблюешь, а таракана съешь ничего не будет. Без тараканов в избе как-то скучно, особенно зимой. На улице пурга и стужа несусветная, а ты заберешься на печь, там тепло и уютно, от тишины жутковато, вот тараканы-то и развеселят твою душу своим шуршанием в щелях. Уж больно забавно. Я люблю, когда тараканы заботливо лазят по щелям и хлопотливо поводят своими усиками, словно слепой нащупывает дорогу клюшкой своей. И без мух-то в зимнее время нельзя. Пролетит, прожужжит в избе муха, и тут же напомнится тебе о весне и лете, сказал яков и снова начал:
На дежурстве во время карауленья, конечно, спать не дозволительно. Если будешь спать, так какой из тебя сторож, а вот утречком, придя с дежурства домой, завалишься на печь это, конечно, зимой, а летом на кутник, и спишь себе, как барин, в свое удовольствие. Конечно, ведь весь день не проспишь, проснёшься круг обеда, очнешься, откроешь глаза и так мечтаешь. Время для наблюдений и всего прочего хватает. Благо, жалованье идет. Спишь идёт и не спишь идёт. Пройдёт месяц мне пятнадцать целковеньких подай, не греши. Вот так мы со своей бабой Фектиньей и поживаем, добра наживаем, за нуждой в люди не ходим, своей хватает.
А вино-то ты попиваешь? поинтересовался Иван.
А как же. Ево казна и делает для того, чтобы люди его пили, его есть-то нельзя. Я его люблю, вот и попиваю, особенно по праздникам, а уж в день своих именин (в день Иакова Прекрасного) я непременно выпью до повалухи. Но, кстати сказать, на дежурство никогда не опаздываю, хотя разок было. Опоздал я не по своей вине, а из-за бабы. Председатель пожурил меня малость за это, но строгих мер ко мне не принял.
Вот вы баете, что я домой не спешу. Признаться, сказать боюсь. Боюсь часто по улице ходить, а боюсь, конечно, не людей, а собак. Их, окаянных, в селе столько развелось, что отбою от них нет. Особенно у Митьки их целая свора, а мне ведь приходится ходить около его дома. Как-то раз иду в забытьи мимо Митькиного окошка, а собака, как супостат, выскочила из подворотни и давай на меня тявкать. Напугала до полусмерти, я аж всхлипнул от страха. Я было на нее клюшкой, а она схватила мне за штаны и давай меня волтузить, я было бежать, а она, сука, еще сильнее остервенела, мурзует штаны только клочья летят. Ладно, до тела не достала, а штаны натурально продырявила, особенно овтоку. Иных взбеленившихся собак я обычно угощаю и усмиряю палкой, а тут как-то сплоховал, намахнулся, а палка из рук вырвалась, в сторону улетела, вот собаке-то и лафа, увлечённо рассказывал Яков о своих схватках с собаками, а сам изничком наблюдал за тем, какое впечатление производит его рассказ на мужиков и не обнаружена ли ими его оплошность. А дело в том, что накануне Яков на ужине плотно наелся редьки с капустой, от недоброкачественной грубой пищи всю ночь в животе у него, по словам его, шла какая-то революция, вот уже целые полусутки с клокотом что-то переливается по кишкам, урчит, то и дело газы проносятся наружу.
Сохраняя степенство и вежливость, Яков с трудом, но упорно сдерживает их в себе, но разве удержать разбушевавшуюся стихию, и он в критические минуты народно скашливал, маскируя свою оплошность. В совете, хотя и было накурено сизого дыму, хоть топор вешай, Степан Тарасов и то обнаружил примесь к табачному дыму, запах живого и, зная, от кого он происходит, Степан не сдержался, чтоб не заметить:
Яков Спиридоныч, видать, здорово тебе собака-то навредила, штаны-то изорвала. Недаром, у тебя из отдушин-то сильно разит!
Мужики весело рассмеялись:
Хахаха!
А ты со своим носом не суйся туда, куда тебя не просят! невозмутимо оправдывался Яков. Снова взрыв весёлого мужичьего смеха.
Придя домой и поставив в уголок за кутником свою спутницу-клюшку, на которой Яков старательно ножичком вырезал свои инициалы R. J З. Пообедав, пошёл топить баню, благо день был субботний. В бане особенно, которая топиться по-черному, такая именно и была у Якова, не только намоешься, а как следует и испачкаешься в саже на потолке и на стенах, висит столько сажи и копоти, так что хоть лопатой греби. Случайно, чтоб проведать, как топится баня, заглянула в нее Фектинья и обомлела, все лицо у Якова измазано в саже:
Мужики весело рассмеялись:
Хахаха!
А ты со своим носом не суйся туда, куда тебя не просят! невозмутимо оправдывался Яков. Снова взрыв весёлого мужичьего смеха.
Придя домой и поставив в уголок за кутником свою спутницу-клюшку, на которой Яков старательно ножичком вырезал свои инициалы R. J З. Пообедав, пошёл топить баню, благо день был субботний. В бане особенно, которая топиться по-черному, такая именно и была у Якова, не только намоешься, а как следует и испачкаешься в саже на потолке и на стенах, висит столько сажи и копоти, так что хоть лопатой греби. Случайно, чтоб проведать, как топится баня, заглянула в нее Фектинья и обомлела, все лицо у Якова измазано в саже:
Ты что это, Яков, так изваракался?
Разве? по-простецки удивился Яков.
Ты погляди-ка в зеркало? предложила жена.
Я и без зеркала чую, что на лице сажи с пуд. Ну, это даром не пройдёт, не к добру, наивно сокрушался Яков.
В баню мыться и попариться к Якову напросились его соседи Семион и Осип. Все они втроем большие любители крепкого пара. Пока баня дотапливалась, они в предбаннике вели разговор о старинушке. Вспоминали, как жили раньше, какие были их покойные отцы и деды. Первым оповестил своих товарищей хозяин бани Яков:
У меня дедушка был такой жаркий! Во время поездки на лошади с извозом в зимнее время были случаи, среди дороги оглобля вывернется, так он тут же, выпрягши лошадь, засовывал рукавицы под кушак, а сам в своих голых руках оттаивал и разминал завертку и оглоблю снова ввертывал на место.
А мой отец, продолжая разговор, начал Осип, был такой: если лошадь в дороге, обессилев, не может вывезти воз из какой-нибудь трясины, так он ее выпрягал, сам впрягался в оглобли и воз свободно вывозил на хорошую дорогу. Он, бывало, говаривал: «Помогать надо той лошади, которая старается сама вывезти воз из топкого места, а которая даже и не пытается стронуть его с места помогать ей бесполезно». Он, покойник, и людям помогал в таких случаях. «Я едва вывез воз-то из этой тиляли, а ты лошадь мучил!» говаривал он и так, покойничек, царство ему небесное.
А у меня был дедок невысокого роста, а кряжист, как дуб, росший на просторе, вставил свою речь и Семион, обладал он, покойник, непомерной силой. На Волге бурлачил, поднимал и носил на своей спине груз пудов по сорок весом. Я, видно, в него попёр, да здоровьем подорвался.
Слушай-ка, Семион, давно я намеревался сказать тебе, да все опасался, как бы не обидеть тебя. Ты тут уж загнул через шлею без всякой нормы, урезонил Семиона Яков.
У тебя, Яшк, голова с печное чело, а ума в мозгах, видимо, ничего! досадливо упрекнул Семион Якова, ты бы лучше отмылся, погляди-ка, вся голова в саже.
Черных волос в бане не отмоешь, многозначительно говоря, отшутился Яков.
Ну ладно вам, спорить-то, давайте толковать насчёт пару снова, ввязался в разговор Осип.
А между прочим, давайте на спор кто дольше и жарче пропарится в бане, продолжая разговор, предложил тот же Осип.
Давайте! согласились и остальные. Разнагившись, они, как три медведя, вступили в баню. На полок Осип полез последним. Весь в волосах Яков бурый медведь, Осип красный, Семион белый. Надев на голову шапку, на ноги валенки, а на руки рукавицы, чтоб не обжигало, он самодовольно провозгласил:
Да здесь и пару-то совсем нету! Ну-ка, Яшк, как следует поддай что ли!
На самом же деле баня и так вся содрогалась от пара, и если бы она была на колёсах, то непременно поехала бы, как паровоз.
Яков, поддев в большой ковш воды, остерегаясь ожога, энергично плеснул воду на раскалённые камни-голыши на каменке, опасливо отскочил в сторону. Из хайла каменки диким зверем бросился белёсый пар, заполняя углы бани, обдавая оголённые тела парильщиков.
Вот это другое дело! блаженно пробурчал Осип, нахлыстывая свое тело зелёным, пахучим, берёзовым веником, предварительно ошпаренным горячим кипятком. Первым с полка соскочил Семион, за ним вскорости спрыгнул и Яков, а Осип, продолжая хлыстать себя веником и мыча от удовольствия из замаскированного паром угла полки, победоносно давясь сухим паром, прошамкал:
Вы что отсюда повскакали? Ай, сбердили ? А мне хоть бы што!
Победил в споре Осип. Яков с Семионом, пополоскавшись в воде, вскоре вышли в предбанник, там оделись и разошлись по домам, а Осип, попарившись на просторе вволю, блаженно помылся в двух водах, смыв с себя грязь и пот, тело его делалось таким, каким бывает рак, когда его вытащат из кипятка. Здоров и силен Осип с молодости. Или в отца он выдался, или сам по себе налился силой, или паром он выгоняет из себя всякую немощь, только в селе он славится как обладатель непомерной силы. Драться с ним лучше не связывайся, сграбастает и забросит в сугроб, а там барахтайся в снегу.