Да оно, конечно, дело заманчивое, с улыбкой на полном и чисто выбритом лице заметил Василий, а ты хоть раз бывал в Румстихе-то?
Быть не бывал, а в которой стороне она находится знаю, ведь не долго съездить-то, лошадка своя, запрёг и тиляля!
Туда ведь не ближний свет, а верст пятнадцать, пожалуй, будет, продолжал увещевать Ивана Василий.
А ты, вон, и в Наумовку за липняком ездишь, туда еще дальше будет!
Да, это верно, что правда, то правда! Ну а церковное-то стороженье ты намереваешься бросить, ай нет?
Нет, не брошу. Чей, я в Румстиху-то не каждый день ездить-то буду, а раз в неделю смыкаюсь и ладно. Ведь я по целым неделям в сторожке-то лапти плету, в будни делать-то нечего, только по ночам в колокол часы отзваниваю. Конечно, бывают случаи: то крестить младенца в церковь принесут, то отпевать усопшего. В таких случаях от лаптей приходится отрываться. Бывает иногда, заплетённый лапоть по целой неделе под лавкой валяется, засохнет, так и лыки бывают пересохнут приходится их снова тащить на озеро, в проруби замачивать. Пожалуй, вот доплету все лыки и плести лапти брошу.
Сидящие за столом снова все расхохотались.
Ну, гляди, тебе виднее, сочувственно проговорил Василий и спросил Ивана:
А сколько тебе денег-то для начала спонадобилось? И как ты мыслишь это дело развернуть практически.
Тут, насчёт денег, Василий Ефимыч, другая статья. У меня и у самого денежки водились, ведь как-никак я жалованье получаю, но с Олешкиной свадьбой подорвался, и пришлось даже в долги залезть, а ведь долг не ревёт, а спать не даёт! В долг брать легко, да отдавать тяжело. Вот теперь у меня в кошельке-то пока ветерок прогуливается: все деньги выдул, ни копейки за душой нету. Нужда пристигла, заткнуть дыру нечем, а ведь, как говорится, «без денег бездельник», хотя и другая пословица есть: «Беда денежку родит!». Дело откроется деньги сами потекут, работнику гривенник, а подрядчику рубль! азартно продолжая петушиться, услаждал себя замыслами, продолжая затянувшийся разговор, Иван.
Так все же, сколько тебе денег-то спонадобилось? снова переспросил Василий Иван.
Да так, рубликов тридцать. Не мне! без расчёта выбухнул Иван.
Эх, вот это загнул! Ведь это целая корова, с удивлением выговорил Василий Ивану. В крайнем случае с червонец я найду, дам взаймы, на первый случай тебе и хватит, посулил Василий обрадованному Ивану.
Конечно, хватит. Вот спасибо тебе, Василий Ефимыч, на поддержке! Я знал, что ты мое намерение без внимания не оставишь. Я только к тебе и решил прийти, поделиться мнением. Вот развернем торговлю, тогда мы с тобой, Василий Ефимыч, всем на удивленье загремим на порядке-то, все только завидовать будут!
Конечно! не без иронии, и чтобы потрафить и угодить возгордившемуся и распетушившемуся Ивану, согласился Василий.
Ребята, сидя за столом, продолжая не в меру затянувшийся обед, стуча ложками и слушая разговор отца с Трыновым, весело усмехаясь, хохотали. Санька, между прочим, спросил Ивана, делая ему предложение:
Тебе, дядя Иван, ведь и вывеску придётся к дому повесить. Ведь торговля без вывески это какая же торговля. Не каждый проходящий мимо твоего дома будет знать, что тут лапотный магазин, за столом снова разразился весёлый смех.
Да и вывеску к углу избы привешу, добродушно принял санькино предложение Иван.
А какую ты думаешь ее повесить-то? поинтересовался Минька.
Как, какую? Закажу художнику, он на листе железа напишет «Торговля лаптями и плетюхами», а внизу подпись «И.В. Трынков», вот и все.
Снова пыхнул смех. Минька, Санька, да и Ванька так рассмеялись, что не удержишь. Санька, не унимавшись, с подковыркой заметил:
Так, по-моему, будет не правильно, ведь дело-то ты, дядя Иван, начнёшь с папиных денег, а на вывеске будет фигурировать только твоя фамилия.
Ну тогда вывеску можно написать по-другому, например, «Плетюхо-лапотная торговля И. В. Трынкова и Компании».
Снова взрыв задорного и неудержимого смеха, от которого ребята за столом, не выдержав, закатисто захохотали и, поддерживая туго набитые животы, охали из боязи, как бы брюха не полопались от натуги.
А вообще-то, по-моему, ты, Иван Васильич, зря это дело затеваешь. Как бы все твои хлопоты не пропали даром, только деньги затратишь, высказал свое сомнение Василий Иванов.
Это изречение Василия не понравилось Ивану. Он даже, несколько вспыхнув, начал возражать:
Это изречение Василия не понравилось Ивану. Он даже, несколько вспыхнув, начал возражать:
Чай, у меня все свое, и помещение, и лошадь, и все такое! Ты разве сумлеваешься, что торговля золотое дно, а не провальная яма! А про подковы-то ты разве забыл, они всегда к счастью, разгорячившись, урезонивал Иван Василия. Уж если и обанкрочусь, то убытка-то немного понесу, один твой червонец, его я тебе отдам, как получу жалованье.
Послышался редкий соразмерный звон набатного колокола. Любовь Михайловна, видя, что гость не в меру засиделся, и чтоб прекратить уже надоевший разговор, сказала:
Иван Васильич, вон тебя вызванивают. Ступай, кто-нибудь народился, крестить принесли, а тебя в сторожке-то нету.
Ну и пускай там в сторожке подождут. Раз народился, то обратно не скормолится, подождёт, шутливо высказался Иван.
А если не народился, а кто умер? высказала свое сомнение бабушка Евлинья, тогда как?
Тогда другое дело, покойник ждать не будет, сейчас пойду и весь разговор, согласился Иван.
Дядя Иван, ты вчера ночью, я считал, вместо двенадцати часов тринадцать раз ударил, с замечанием к Трынкову обратился Санька.
Все может быть, бывает, иной раз, отбивая часы, считаешь, считаешь, а потом со счёта собьёшься, и для надёжности добавишь. Чай, не жалко, от этого колокол не лопнет.
Держась за дверную скобу, Иван несколько раз собирался уходить, но в голове у него снова возникала какая-нибудь новая мысль, он снова отходил от двери, садился на лавку и продолжал излагать свои порой несбыточные мечты.
Ну, пора мне идти. Я и так у вас загостился, прощайте. Ты, Василий Ефимыч, когда-нибудь загляни ко мне отгащивать, а то я у вас гощу, а ты ко мне в дом и не заглянешь, позвал в гости Трынков Савельева. Иван ушел. И однажды Василий Ефимыч зашёл к Трынкову в дом. Вошедши в избу, он был вынужден угоститься такой смрадной вонью, что во рту противно защипало, в горле прескверно защекотало. Его снятая с головы шапка как-то произвольно выпала из рук на кутник. Он было назад, но хозяин дома приветственно вцепился словами в гостя:
Ты, Василий Ефимыч, подольше погости у меня. Не подолгу гостить, только избу выхолаживать! Я и шапку твою своему Кольке приказал спрятать, с нескрываемой радостью встретил Трынков Савельева, как гостя, у себя.
Теперь, лежа в постели, он по ночам целыми уповодами не спал, мечтательно думал о постройке мельницы и нового дома. В голове у него роились разнообразные мысли, и только к утру он засыпал, когда планы его упирались в выборе места, где именно построить мельницу. У Соснового болота занято, там стоит мельница, а вдали от села строить нет смысла, далеко ходить, да и для помольщиков не подручеходом.
Оглоблины: Кузьма и Татьяна
Кузьма Дорофеевич Оглоблин в сельском совете сначала служил писарем, переписывал то, что дадут. Потом допятился до должности секретаря. С делами своими он справлялся хорошо, а в свободное от дел время, особенно в отсутствие председателя, он балагурил с мужиками, которые в частом бываньи посещали совет. Он с ними за компанию начужбинку покуривал, занятные анекдоты рассказывал, от дремоты газетки почитывал, которые два раза в неделю приносил почтальон из Чернухи. Увлекался Кузьма также и книжонками, читал их запоями. Имел намерение писателем заделаться. С этой целью он иногда в постель брал тетрадку и огрызок карандаша, записывал хорошие мысли, возникшие в голове. Во время постельных размышлений выписывал в тетрадку подходящие выдержки из книг.
Однажды из Чернухи на мотовиловский адресат пришло доплатное письмо, и долго кумекали, кому же оно адресовано. На конверте было написано «получить Кобылину (но это не точно)» гласила приписка в скобках. За разгадку взялся сам Оглоблин. «Так это же мне», когда он пристально вгляделся в адрес отправителя. Письмо было отправлено из Астрахани дальним родственником Кузьмы, который, видимо, забыл его фамилию. Вот уж в действительности «лошадиная» фамилия.
Еще в далеком детстве оставили маленького Кузю одного летом на лужайке, постелив под него пеленку, а для забавы поставили ему горшочек с кашей. Подкралась к ребенку курица, кашу всю склевала и глаз у него выклюнула. Закричал Кузя, не выстошный голос всполошил малолетних нянек, которые курицу-то отогнали, а глаз у Кузи все же остался наполовину незрячим. Остался Кузьма на всю жизнь кривым. Из-за этого его на войну, хотя и брали, но вскорости забраковали и отослали домой. Плюс к тому, он с детства недослышивает крепок на ухо.