В этот день председатель совета по причине болезни в совет на службу не явился. Из начальства за столом сидел один Кузьма. Он вершил письменные дела, которые касались жителей своего села, а также сел Вторусского и Верижек.
Облокотившись о стол, уткнув голову на руки, он пальцами ерошил волосы, а потом, устало потянувшись всем телом, обозрев присутствующих мужиков, извещающее проговорил:
Эх, что-то и дремота меня берет, мужики, работа никак на ум нейдёт и руки одрябли. Нет ли у кого бумажки, закурить из вашего табачку, а то у меня спичек нет, закомуристо попросил закурить у мужиков он. Присутствующий тут и куря, пускающий дым, как из заводской трубы, Яков, с удовольствием предложил ему:
На, закуривай, для хорошего человека не жалко.
У тебя какой табачок-то? без надобности поинтересовался Кузьма.
«Мужичек», сейчас только в лавке купил осьмушку, нарочно соврал Яков, а ты не спрашивай, какой табак-то, закуривай и вся недолга. А взамен дай мне для курева газетку. Ведь всем известно, что ты вечный стрелок, разоблачающее устыдил перед народом и опозорил сторож секретаря.
Вскорости в совет наехал председатель Чернухинского ВИКа, Небоська. Узнав, что Председатель Совета болен и положен в больницу, Небоська сказал Оглоблину:
Тебе, Кузьма Дорофеевич, временно придётся взять на себя обязанность исполнять и должность председателя. Я думаю, ты с этим справишься?
Неужели, да не справлюсь? обрадовано отозвался Кузьма. Все дело, уладим?
Небоська, сев на велосипед, уехал, а едя по улице Мотовилова, он обеспокоенно думал об Оглоблине, как бы чего не учудил. Он в задумчивости стал с интересом наблюдать за непрерывным движением перед глазами покрышки колеса. Его взор порой улавливал подробности рисунка протектора шины. В это время в глаз ему попала мушка, он зажмурился от боли, потеряв управление, наехал колесом на камень. Колесо подвернулось, и он рухнул на землю. Вымигав из глаза мушку, Небоська, осмотревшись кругом, сконфуженно стал рукой разглаживать ушибленное место, отряхиваться, вкрадчиво наблюдая за приближающимся к нему шедшего по дороге мужика.
Андрей Андреич, же, как ты упал! как новость, известил мужик.
Да, чёрт возьми, летел как ангел, а упал как черт! отшутился Небоська.
А Оглоблин, приняв на себя председательствование, тут же рьяно и со всей прилежностью принялся за дело. Сначала он решил ознакомиться с директивами свыше, которые касались только председателя и лежали в столе под особым ключом. Председательских «дел» была целая папка. С трудом читая и не совсем понимая содержание некоторых документов, он, тем не менее, старался вникнуть в суть деловых бумаг. К обеденной поре он так уморился и проголодался, что, совсем обессилев, решил обедать домой не ходить, хотя он в этот день, поспешив на службу, ушёл, не позавтракавши. С утра во рту у него не было маковой росинки. У него в голове мелькнула мысль, послать домой жене «записку», переслать ее с дежурным посыльным, что Кузьма, не колеблясь, и сделал. Оторвав клочок грязноватой бумаги, он от взволнованности, властно, загогулисто и безграмотно вывел на нем: «Дорогая Татьяна Митрофановна! С подателем сей записки прошу прислать мне в совет пирогов или ватружак. Сам я нынча домой обедать не прийду, силно за делами занит, мне ни до-сук Председатель селсавета Кузьма Оглоблин». Чтоб придать этой записке вид официального документа и так, для пущей важности, он, достав печать из ящика стола, помусолив ее, громко пришлёпнул к бумажке рядом с росписью. Подавая дежурному посыльному по совету, бойкому парню-подростку из Шегалева, эту вчетверо сложенную бумажку, Кузьма сказал:
На, отнеси вот это моей бабе, жене то есть, только не развертывай и не читай.
Ладно, сказал парень и вприпрыжку ускакал по назначению.
Парень, помня наказ, и не думал читать, что в записке сказано. Но Митька Кочеврягин, узнав, что парень бежит с поручением, перехватив его, заинтересовался и прочитал записку, узнав о ее содержании.
Долго потом Митька разыгрывал Кузьму. Народно он рассказывал анекдот мужикам и бабам о той записке, для большего эффекта прибавляя словесные дополнения к ней от себя лично.
Вечером, придя домой, Кузьма властно, но с некоторым снисхождением, обрушился на жену.
Ты что мне обед-то не прислала, ведь получала записку?
Ну получала! А чего я тебе прислала бы? Сам знаешь, что нечего. Корова доить перестала и не знай, когда отелится.
Вечером, придя домой, Кузьма властно, но с некоторым снисхождением, обрушился на жену.
Ты что мне обед-то не прислала, ведь получала записку?
Ну получала! А чего я тебе прислала бы? Сам знаешь, что нечего. Корова доить перестала и не знай, когда отелится.
Я ведь сейчас за председателя, и некогда мне домой обедать ходить.
А мне что ж, ты председатель, вон, бери хлеб и ешь. А сперва умойся, что у тебя нос-то грязный, словно с курами ты клевал.
Как с курами?
Так, погляди-ка в зеркало: на кончике-то носа грязь.
Он, взглянув в засиженный мухами осколок зеркала, прибитый на стене большими гвоздями, сконфуженно проговорил:
Эх, и правда! и, плюнув на ладонь, оттёр грязь с носа.
Умывальника у них в доме нет, вся семья поочерёдно умывается над чугуном в чулане, сама же хозяйка-стряпуха редко, когда прибегает к чистоплотности. Во время стряпни руки мыть некогда.
Ты хоть налей мне похлёбки, попросил Кузьма.
Открывай печь, вынимай чугун и сам наливай, сколько тебе надо, хладнокровно и не чувствуя за собой подчинённости, ответила ему жена.
Кузьма, налив в почерневшую от старости деревянную чашку похлёбки, стал запоздало обедать.
Ну и похлёбка, жидка, набузырил я одной воды. Всю Москву видно! с явным недовольством провозгласил Кузьма.
А ты мяса-то приготовил? Сам знаешь, оно у нас в диковинку, раз в год, на Пасху. А молоко-то в Троицу.
Татьян, ты вот что: я вот сниму штаны, ты их сначала выстирай, а потом наложи заплату. Видимо, на самой ж протерлись, переведя разговор с темы о пище на другое и подмигивая косым глазом, добродушно попросил он жену.
А ты бы поменьше там в совете-то по стульям задом-то елозил, поберег бы последние штаны.
Бедновато живет в своем хозяйстве Кузьма. Изба пристарело покосилась на печной бок, крыша прохудилась, в дождливое время с потолка покапывает, матица подгнила, пришлось подставку подпереть под нее, а пятистенные струбы, когда-то приготовленные для перестройки, гниют. На счёт струб Кузьма частенько напоминали хозяйственные мужики, упрекая его в халатности. Однажды даже Яков Забродин сделал замечание насчёт чтения книг и струбов:
Ты, Дорофеич, какой-то бездумный! Забил себе голову пустяками, будет ли у тебя в хозяйстве спориться! Такие струбы на задах у озера догнивают, а ты с постройкой не чешешься, сокрушённо покачивая головой, укорял Кузьму Яков.
Это не твоя забота, а моя, о своем хозяйстве беспокоиться. Я как-нибудь и сам справлюсь, без подсказывателей. невыдержанно и досадливо сгрубил на замечания Кузьма. Я хотя и плохонький, а в своем доме хозяин.
Кузьма, служа в совете, норовит, как бы за казенный счет проехать: где подвыпить, где на чужбинку закурить, где не за свой счет и пообедать. И не поэтому ли в хозяйстве у него не только не процветает, а наоборот, все «цветёт» и приходит в полный упадок, двор раскрытый, крыльца у дома нет, и все хуже и хуже. В разговоре с мужиками на хозяйственные темы Кузьма же удивляется, что за диво! и работаем мы с Татьяной, как люди: летом сенокосим и жнём, не покладая рук до упаду, и ничто у нас не спорится, как в провальную яму все у нас девается. Приходится только диву даваться! На это ему мужики притаённо и скромно замечали: «Поменьше тебе надо книжонками увлекаться!»
Я уж не виноват, что у меня в доме хлеба нет ни корки, дров ни полена, оправдывался Кузьма.
Частенько приходится Кузьме, пришедши из совета домой на обед, довольствоваться одним хлебом с водой, корова-то не доится, но он не взыскателен. Иногда он жалобно говаривал жене:
С голоду живот к спине подвело, я что-то заболел, и валился на самодельную, с точеными ножками, кровать, стоящую взаду у двери в кутием углу. На кровати вместо постели валялось разное тряпье и две грязные, затасканные подушки, от которых воняло детской мочой и прочей дрянью.
Чем это ты заболел, что у тебя болит? вкрадчиво, с недоверием поинтересовалась жена.
Не знаю, во всем теле ломота.
Может быть, за фельдшером послать? участливо предложила Татьяна.
Нет, не ходи, никакой фельдшер не вылечит, уткнувшись в подушку, пробурчал Кузьма. Одна только ты можешь вылечить.
А чем?
Приляг со мной на постель, я тебе на ухо шепну.
Вот ищо чего выдумал! Поняв намерение мужа, забрюзжала она на него. Ищо чего не знаешь ли?
Нет, не знаю. Живот на живот, и все подживёт.