Вот уж повезло, так повезло! Она уперла руки в широкие бока. Лишний рот вернулся, радость-то какая!
Это же ненадолго, его потом в Корпус заберут, отец с надеждой глянул на меня. Заберут же?
Заберут.
Дом внутри почти не изменился. Только мамина лежанка за ширмой стала моей.
О смерти матери отец рассказал красиво. Она лежала в заалевших простынях, будто в розах на снегу. Вся такая нежная и хрупкая, Бог знает какая еще. Взгляд безмятежный, принявший свою судьбу и простивший.
Простивший, понимаешь? повторил старик и начал давиться слезами.
Я ушел за ширму и спал там до полудня все равно делать было нечего. Мерные всхлипывания убаюкали меня.
В течение трех месяцев, что я пробыл дома, моими ежедневными спутниками были волны и причитания.
Отец причитал о матери, тетя о не вернувшихся сыновьях они были в одном выпуске со мной, бабушка о самой себе.
Что до волн я сидел возле них почти каждый день. Наш дом стоял на песчаной насыпи, плавно спускавшейся к суровой красоте северного моря. В нем уже давно не было никакой рыбы. Как напоминание о некогда богатых водах, вдоль берега валялись обглоданные остовы рыбацких лодок. Теперь над этим морем почти всегда клубились свинцовые облака, а если солнце и показывалось, то это было холодное, равнодушное солнце. Белые острые лучи врезались в вязкую муть серой воды и не дарили никакого тепла. Вместе с приливом в воздухе появлялся тонкий аромат зимы. Ты ловил его даже не обонянием, а скорее разумом.
Мне был близок этот запах. Так пах день Экзамена, так пах мой нож, и я знал, что так теперь всегда буду пахнуть я.
Я уехал из дома, как и полагалось, через три месяца.
Чтобы больше никогда не вернуться.
2
Жизнь сталкивала меня с разными людьми. Кто-то был в ней временным попутчиком, кто-то гостил подолгу. С кем-то было интересно, кого-то я надеялся поскорее прогнать. Но их всегда кое-что объединяло. Это были люди с жизненной позицией. Близка ли она мне была или нет не имело значения. Главное она была, и они ее придерживались. Так что я считаю, что с людьми по жизни мне повезло.
У меня тоже была позиция. Я выбрал ее тогда, вместе с ножом, выбрал быть рядом со смертью, на расстоянии вытянутой руки, а не дальнего выстрела. Выбрал смотреть и все помнить, ведь именно сознание все еще делало нас людьми. Так сказал один человек, с которым я ехал в поезде. Очень давно, когда меня только забрали из родительского дома на учебу. «Если не осознаешь ты не живешь», так он сказал.
Это давалось трудно. Особенно в Корпусе, где смерть была работой и о ней говорили, как об осадках в середине недели.
Иногда я не выдерживал. Сутками лежал на своем матрасе в общежитии, глядел в стену и прозябал в бездействии, не в силах выполнять приказы.
Потом меня отпускало, я брал в руки сначала себя, потом нож и шел нагонять упущенное.
Так бы оно и оставалось, пока Корпусу не надоели бы мои срывы и он не послал бы кого-нибудь убрать меня.
Но все изменилось.
Я не знал ее имени. Мы с ней даже никогда не спали.
Знал только, что в Корпусе она появилась раньше меня на ее стене было полно газетных вырезок. Маленькая, подтянутая, с острым взглядом черных глаз.
Мнишь себя мучеником? не без раздражения спросила она. Я покосился в ее сторону. Продолжишь в том же духе скоро кончишься.
У меня табу на самоубийство. ответил я.
Девушка помолчала.
Я выросла в Ясном. Это село сразу за Пустошами. Сам понимаешь, что это значит: нет еды, одни женщины, и никакой перспективы. Она говорила, сосредоточенно ковыряя пальцем матрас, я не понимал, что она несет, но не перебивал. В одном повезло: село стоит вдоль дороги, там часто тормозят водители фур, чтобы выспаться. С ночлега много денег не получишь, так что догадайся сам, чем женщины зарабатывают дополнительные банки консервов. Она усмехнулась, хотя я не видел повода. Так вот, не всем нравится. То есть, все так делают, но не все спокойно терпят. А когда не нравится, знаешь, как спасаются? Находят на потолке самое светлое пятно. И смотрят туда, пока все не кончится. Помогает, знаешь? Кругом грязь, а оно светлое.
Больше мы с ней не говорили никогда. Но это было и не нужно она стала моим попутчиком ровно на тот отрезок жизни, на который требовалось. Пусть он и был длиной всего в пару минут.
Я нашел свое светлое пятно. Случайно. Ночью, когда без цели смотрел в окно. Черное небо, утопившее в себе бесчисленные осколки спутников и других символов ушедшего мира, которые теперь просто плыли без цели во мраке и времени. Серая бесплодная земля, за которую еще цеплялись безумные оптимисты-ученые. И полная луна. Без контекста. Просто яркая и светлая.
Недели бездействия ушли в прошлое, как и долги по заказам.
3
Луна стала моим оправданием. И моим очищением. Она светила мне, несмотря ни на что. Принимала то, что мне приходилось делать. Принимала меня.
До заданий успокаивала, после поддерживала.
Значение и важность ее росли, как раковая опухоль. Теперь, даже если я не видел ее на небе, я знал она во мне. Со мной и для меня. Этот маленький недоступный диск на черном небе сглаживал все углы, высветлял самые мрачные минуты. Ровный и чистый. В какой-то момент в голову даже пришло слово «непогрешимый», но оно не подходило, это было слово из прошлого мира, мира, которого у нас нет и больше никогда не будет.
Я был почти счастлив.
Мне было почти хорошо.
Ни с одной женщиной, ни в одном стакане выпитого я после не находил такого же удовлетворения и покоя, который дарила мне моя молчаливая спутница. Как я, она была во тьме. Но оставалась чистой. Мой идеал.
Я был почти влюблен!
Старики говорили, что в прошлом мире на таких нотах люди любили заканчивать истории. Тем людям хотелось верить в счастливый конец, это помогало им жить. В нашем же мире это было роскошью. И, позволив себе подобное, я будто открыл двери в прошлое, где можно было спать глубоко и безмятежно, где еда имелась на каждом столе, где людей жило так много, что иногда они собирались на своих машинах вдоль улиц и не могли разъехаться часами.
Но кто смотрит назад, может не заметить обрыв впереди.
В этом мире, в мире настоящем, за все была плата, особенно за то, чтобы об этом самом мире не думать. И платить приходилось тем, что только у всех и оставалось: собой.
Глупо сейчас будет сказать, что я этого не понимал. Всегда понимал. Но я упивался бледным мягким лунным светом. И гнал от себя мысль о скорой расплате, как крепко выпивающий пытается не думать о неизбежном тяжелом похмелье.
В тот день я разговорился с соседом по комнате.
Мы все мало разговаривали было особо не о чем, да и незачем. Но тут как-то мы столкнулись взглядами.
Я думаю, нам врут, сказал он. Его голос слегка подрагивал. Он чистил карабин, про который только глухой не знал, что это «семейная реликвия». Я думаю, нас всех тут положат, когда мы больше будем не нужны.
Мой отец жив до сих пор, заметил я. Он тоже был в Корпусе.
Ты не знаешь, почему, голос соседа не поменялся, но движения рук стали резче, четче, как будто кто-то нажал внутри него на кнопку ускорения. Может, сбежал или еще что. Так он тебе и рассказал правду!
Я пожал плечами.
Кураторы тоже когда-то проходили через Корпус.
Так раньше было. Сейчас нас опять слишком много. Сосед щелкнул затвором. Опять слишком много.
Я поднял глаза к окну почти машинально. Еще только сгущались сумерки, но бледная лунная половинка уже проглядывал сквозь облака.
Ты часто туда смотришь. сказал вдруг сосед. Я заметил. Я все замечаю! Нравится луна?
Я криво улыбнулся, вопрос меня и смутил, и разозлил. Какое ему было дело?
А ты знал, что лунная пыль пахнет порохом? вдруг спросил он.
Меня словно окатило холодной водой.
Что?
Это факт, сосед закончил с карабином и поводил им перед моим носом. Пахнет, как оружие. Это я в книге про экспедиции на Луну прочел, из старой библиотеки. Смешно, что люди тогда изучали такие вещи, да?
Не смешно, мой голос подвел меня, получился шепот. Она не может так пахнуть!
Да говорю тебе, так в книжке было написано! нахмурился сосед. Чего им, прошлым, врать-то?
Я не смог больше с ним говорить. Я вообще больше не смог ни с кем говорить много недель. Я снова лежал на матрасе. Отвернувшись от вероломного диска, виновато глядевшего в окно. Глядевшего сквозь слой грязи, пахнущей, как наш подыхающий мир. Мне казалось, что меня обманули. Предали.
Каждую ночь я отчаянно надеялся не проснуться следующим утром. Покончить с собой было еще большей бессмыслицей, чем жить, поэтому я просто лежал и надеялся. Это было бы так уместно: история идиота, закончившаяся полным растворением во тьме и грязи.