Пармилей бережно достал из коробки женский лакированный череп. Дрожащие белые пальцы любовно ощупали хорошо знакомые изгибы кости. Это было главное богатство Пармилея уже четыре тысячи пятьсот шестьдесят пять дней. Это был тот самый, НУЖНЫЙ череп, который мог позволить ему выйти из города: череп его матери. Без нужного черепа никто не мог покинуть пределов А, охрана стояла по периметру через каждые 1-зон метров. Но с таким черепом он мог выйти через главные ворота на Стеклянный тракт и не возвращаться.
Оставалось одно, самое сложное сочинить ответ на загадку, но обязательно про пустоту. Только это давало право показать череп на выходе из города и уйти не оглядываясь. Пармилей знал Закон о Путешественниках, и знал, что пока так никто и не смог придумать правильные слова о пустоте. Но уже много лет он не оставлял попыток и часто обсуждал с посетителями сортира новые слова, которые казались ему подходящими. Он очень хотел быть путешественником, а для этого требовалось написать нужные слова на стенах этого сортира и дойти до ворот.
Пармилей убрал череп в коробку, поставил ее под кровать и двинулся в общий зал. Начиналась новая дневная смена.
Мария Штаут
Время без мобильных телефонов
Заметки из Атлантики
Сейчас уже сложно представить себе время без мобильных телефонов (тогда они только появлялись у немногих знакомых, которые сразу, понятное дело, приобретали статус), интернета, ноутбуков. Доступны нам были записи вручную, телефонные звонки в оговоренное время близким, письма через общий электронный ящик. Полтора месяца в Атлантическом океане.
Академия наук к этому времени существовала в интересной нищете. Интересной, потому что детали той нищеты можно описывать дня три, они не пугающие, скорее какие-то нелепые: пока не столкнешься, просто невозможно поверить. Но наша история не про устройство больших бюрократических систем, история будет про рыб, океанические течения, радуги над волнами.
Деньги на топливо, команду и научный персонал собрали несколько иностранных компаний для того, чтобы опустится на дно в районе затонувшего «Титаника», поднять, что возможно, и выставить в нескольких музеях. Помимо историков, интересовавшихся непосредственно артефактами, среди иностранцев были повара и парочка водолазов, болтавшихся без дела. Компания попыталась не заплатить водолазам, но договор был прописан достаточно детально, и сэкономить таким образом не получилось.
На полигоне над «Титаником» поднимали со дна все, что удавалось, вплоть до кусочков угля из корабельной топки. Достали очень много сантехники, чемоданов с одеждой, а еще саквояжи, ботинки, вазы. После нескольких погружений сложилась основа будущей коллекции артефактов, и организаторы решили провести мини-выставку в одной из лабораторных кают корабля. Качка никуда не исчезла, поэтому экспонаты пришлось привязывать, закреплять на поролоновых подушечках, охранять это все добро зорким глазом. Мелочей поднимали с глубин сравнительно мало, их сложно и искать, и захватывать манипуляторами глубоководных аппаратов. В небольших флаконах плескались жидкости: остатки духов. Цвет трудно было разглядеть сквозь мутноватое, темное, толстое стекло, но, видимо, благодаря такому стеклу пузырьки не разбились во время крушения. Флаконы напоминали баллончики, в каких сейчас продают газировку, но, конечно, отличались друг от друга и по форме, и по объему сохранившейся жидкости.
Егор глянул свысока на лотки с музейным будущим и подмигнул Алисе:
Как тебе духи? Вижу, глазки горят
Алису было легко шокировать неожиданной наглостью. Но Егору еще и удалось за прошедшие пару недель напрячь ее своим присутствием. Поэтому теперь Алиса просто опешила.
Я делила каюту с Алисой. Комнатка вмещала всю нашу жизнь: столы для каждого обитателя, полки, ящички, лесенки к кроватям, невероятные лампы, сейчас это выглядит как что-то про стиль семидесятых. Ножки мебели и все, что можно прикрутить к полу, было прикручено. В похожих каютах большего размера располагались лаборатории, тоже с прикрученной мебелью, раковинами, оборудованием. Вытяжки, сейсмографы, щитки с переключателями электричества крепились к стенам. Бинокуляры и небольшая техника жили на привязи, с некоторой возможностью поворота и перемещения. Бортовые журналы, определители, вообще все, что можно было привязать, привязывалось веревками. Во время качки все эти предметы плавно ездили вдоль стола, как конькобежцы.
Океан каждый день потрясал переменами: вот он безумного синего цвета, назавтра серовато-зеленые волны покрываются пеной. Многочисленные радуги сквозь бескрайнее небо. Вот поднимается ветер, хотя при этом еще светит солнце, способное обогреть. Ветерок уже сильный, слышится гул издалека. Мы уходим от урагана: на научных судах данные штатных метеорологов при прокладке курса не менее важны, чем планы капитана. Потому в настоящий шторм мы не попадали. Зато часто жили в погоде пасмурной, в тумане, в накрапывающем дожде. Разнообразия в погоду добавляли и перепады между почти московским воздухом, иногда прохладным даже летом, и водами Гольфстрима. Попадая в область встречи этого теплого течения с холодными водами, судно уже практически не идет, а только дрейфует или просто стоит. Дрейф необходим для того, чтобы оценить движение разных водных масс в глубине. Стоянки определяются как места научных съемок.
Егор был на лебедке, поднимали ночной трал. Шеф стоял по борту корабля и пытался ориентировать в дрейфе:
Вира. Вира, еще чуть. Трави медленно.
Трос заглох. Подожди, сейчас посмотрим, нужно продрейфить, чтобы не порвать.
Медленно, Егор, ага, сейчас. Майна. Последние десять минут, и по идее, трал должен появиться из воды.
Идет. Понял. Скоро поднимем.
Вира. Ага. Три минуты в запасе, пойду, позову остальных.
После подъема трала, его содержимое вываливалось на палубу в сетке, и проходила первая сортировка проб.
Атлантический океан не такой уж необитаемый. Иногда вдалеке появляются фонтаны китов, и, если следить за ними неотрывно, возникнут и силуэты. Можно увидеть несколько крупных акул, конечно, если повезет. Вот, пронеслась быстро вдоль борта корабля коричневая, прогонистая, со светлыми боками. Пока мы тралили, мимо плыли черепахи, спинороги зависали над саргассовыми водорослями. Дельфины держались несколькими группами, прыгали колесом друг за другом, резвились, но от корабля нашего отстали. Огромное небо усеяно звездами. Ночью весь океан превращается в живое: сквозь воды видны потоки светящихся существ, крупных медуз, рыб.
В первые дни на корабле мы с Алисой шили планктонную сеть, это небольшой конус с ячейками, как в сетке от комаров, который крепится у борта корабля и собирает мелочь с поверхности воды. Это самая простая сетка, были еще и другие тралы для использования в водной толще. Нашу лабораторию по большей части интересовали рыбы и личинки рыб. Описанию биотопов столкновения теплых вод с холодными и были посвящены наши исследования.
Качка вгоняла меня в ужасную вялость, все ее по-разному переносят, но упадок сил большинство все-таки ощущает. Всего один день за весь рейс мы проходили со штилем. Я и не думала, что может быть такая ровная вода. Абсолютно гладкая поверхность, светло-голубая, вся в солнце.
Алиса выводила черной тушью контуры удильщика, я убирала банки с личинками в огромные, обвязанные веревками сундуки.
Часть рыб поднимали с помощью глубоководных аппаратов, с ними была такая проблема: животные приспособлены к условиям сильного давления, и во время подъема из толщи воды в несколько тысяч метров большинство из них не выдерживает перепадов, их буквально разрывает на части, вылезают внутренности, переламываются костные структуры. Чудом обнаруживается целостная животинка. Так нам достался удильщик. Гладкий, черный, мягкий, он был совсем не похож на те серые тряпочки, по которым нас учили в университете определять животных.
Несмотря на грозное название, рыбка эта на самом деле не достигает больших размеров. Наша была по форме как грецкий орех, с удочкой: самка.
В полиграфии тогда использовались только точки и линии, без размывов и карандашей разной мягкости. Рапидографы, перья с тушью; только начали появляться маркеры, которые воспринимались как технический прорыв. Руки чесались рисовать глянцевых, бархатистых, со светящимися частями, рыб.
В лабораторию вошел Егор.
О, привет всем! Во, удильщика рисуешь. Мой рисунок не видели?
Алиса иногда называла Егора крысой. Я против крыс в принципе ничего не имею, поэтому не сравниваю с ними неприятных, способных подставить, людей. Сейчас я была уверена, что даже если Егор что-то нарисовал, получилось у него плохо. Конечно, он так не считал. А вот этот факт парадоксально будил во мне чувство протеста.
Я вчера положил рисунок здесь, а сегодня он куда-то делся, нудил Егор.