Тут главный небрежно показал карандашом в руке на пачку журналов манги, валявшуюся в углу на столе. Бросив на их мельком взгляд, Иши, конечно, узнал обложки тех выпусков прошлогодних, где была его повесть о младшем брате, которую он даже родителям постеснялся показать. Не самый тиражный журнал, да и отзывы были подобны холодному душу, хотя и бодрили. Уже то хорошо, что лысый над ним не смеялся. Ладно, послушаем дальше, он-то наверняка согласился увидеть Иши, познакомившись с ним по этим журналам.
Сюжет мне понравился, рисует неплохо, почему-то говорил он об Иши в третьем лице, будто его не было рядом. Главное, что он не маститый! С маститыми просто беда: и денег возьмут, и запорют, и по сусалам не надавать!
Ну, я же говорил, пнул его сзади опять незаметно Киичи, стараясь вывести из ступора хоть немного. Уязвленный едкими замечаниями, он протянул главному заветную папку с работами на бумаге ваши, которая всегда наготове для таких судьбоносных случаев. Края ее предательски отмокли под буйным весенним дождем, словно сразу делая из него позорного неудачника, он подал ее толстяку, словно слуга подает господину пережаренную рыбу на подносе, обложенном зеленью, наивно надеясь, что тот в подпитии ничего не заметит. Робея, протянул ему и визитку обеими руками, недавно нарисованную на досуге и напечатанную в типографии в соседнем квартале, куда занес ее, опасаясь преждевременного признания. Поймал себя на предательской мысли, будто протягивал в его грязные лапы самое сокровенное, в котором черпал прежде гордость и самомнение. Тот взял ее в руки опасливо, словно змею, отложил в сторону, что показалось роковым несчастному Иши, но за отмокшую папку вдруг ухватился, коротко пролистнув и даже не вникнув в изображенное там, и отдал с улыбкой.
Нормально. Неплохо. Легкий абсурд. А это что? Сказка? Драконы. Голуби. Змеи. Палая листва. Хорошо. Ладно, мне нравится стиль. Пусть работает. Видишь, поднял он на него прищуренные глаза, мы не кусаемся.
Мгновенный обрыв в животе, Иши полетел вниз.
Дело не очень трудное, как кажется на первый взгляд, вздыхает главный, прохаживаясь по кабинету, сложив руки на большом животе. Кое-кто мне в редакции говорил уже про тебя, тут он то ли напомнил про задавленного предшественника, то ли косился уже на Киичи, словно дзидзо на кладбище, и тот смущенно улыбнулся в ответ про себя, словно колдун при виде изумления простодушной толпы. Пока мы забраковали восемь других претендентов, но ты о них даже не думай, рисуй, как умеешь. Мне это надо показать директору Ономадзу, он отнесет твою мазню директору Онесиба, она покажет это гендиректору Исибаси, а решение примет наш босс Ногоме. Извини, у нас бюрократия. До завтра сможешь успеть?
Иши кивнул, стараясь держаться на высоте, чтобы в нем не заподозрили хикикомори, хотя с каждым движением нога предательски хлюпала в намокшем ботинке. Он уже понял все, но виду не подавал: перед ним, действительно, стоял дзидзо. Как он сразу не догадался, хотя тот с первого взгляда на него был уже так похож
Речь зашла о теме ближайшего номера, статье, написанной по просьбе одного из издателей. Главный, не вдаваясь в подробности и не называя имен заказчиков сверху, пояснил, параллельно листая верстку, что она должна стать скрытой рекламой медицинского бизнеса сам-понимаешь-кого (Киичи кивнул, но непосвященный в тонкости новичок лишь улыбнулся), его лекарственной фирмы, но тебя эти подробности не должны волновать, тебе надо сделать все дело к утру. В самой статье сумбурно излагались разные популярные теории сна, и способы их коррекции, от лекарственных до гипнотических, в которых Иши, разумеется, не разбирал ни черта. Главный все говорил и говорил ему что-то неинтересное про секреты смерти во сне, секса во сне, снохождения, ночных кошмарах и много чего другого, и заказчик статьи наверху неожиданно пожелал, чтобы главная иллюстрация к его статье о кошмарах была бы настолько страшная, что пробирала до самых костей.
Страшная? То есть квайдан? Вы любите ужасы? растерянно переспросил он, в надежде, что не ослышался.
Страшная до истерики, вот чего мы хотим, внимательно посмотрел на него человек-дзидзо, пуча глаза, словно учитель в школе на нерадивого ученика-старшеклассника, позабывшего все на экзамене.
Ты забыл, как твой дядя Масаси выпрыгнул из окна и разбился головой об асфальт? как бы невзначай сказал за спиной Киичи и толкнул его в бок. А какая-то тетка не-помню-ее-дурацкого-деревенского-имени попала на переходе под поезд. И ее собирали тогда по кускам Ты же рассказывал в классе по время занятий по ораторскому искусству, чтобы поразить публику
Ты забыл, как твой дядя Масаси выпрыгнул из окна и разбился головой об асфальт? как бы невзначай сказал за спиной Киичи и толкнул его в бок. А какая-то тетка не-помню-ее-дурацкого-деревенского-имени попала на переходе под поезд. И ее собирали тогда по кускам Ты же рассказывал в классе по время занятий по ораторскому искусству, чтобы поразить публику
Он начал судорожно вспоминать, но ничего, кроме кровавых простыней, расстеленных на асфальте, не вспомнил, и затряс головой. Ей-богу, не до того.
О деньгах можешь не волноваться, понял его жесты превратно дзидзообразный без пояснений и на листке бумаги написал тут же цифру с большими нулями, и молча повернул страничку к нему. Согласен? Или работаешь за еду?
Он кивнул молча, отметив вдруг про себя, что о самом главном тут вслух отказывались говорить. Дождь за окном усиливался, размывая изображение на стекле до ползущих алых огней, и он начинаешь невольно думать, как придется бежать до дома в своих размокших ботинках. Киичи ощутил на себе его тоскующий взгляд и расхохотался.
Считай это главным экзаменом, произнес он, поглядывая на дзидзоподобного, снова паучком вертевшегося в своем кресле. Примут, подпишешь контракт, и считай себя почти в штате.
Дзидзо-босс кивнул в согласии, и молча показал глазами на выход. Аудиенция кончилась.
3. Синдзи
Твой дедушка говорил: гвоздь, который торчит, забьют первым. Он хорошо знал, о чем речь, хотя от дома его семьи уже давно не осталось камня на камне. Из всего, что ты еще помнишь о нем, сохранились лишь его стариковские путанные рассказы о последней войне на Филиппинах. Он провел там три года, до самого окончания, до той стыдной капитуляции, когда уже невозможно было сдержать американцев, обрушивших на Манилу тысячи бомб. Он любил этот город, почти нетронутый в самом начале войны, красивый, даже блестящий в колониальных кварталах с их старинными в испанском стиле домами вдоль улиц, и уютными, с прохладой дворов особняками в Интрамуросе, по улочкам которого он любил прогуливаться по утрам и где снимал крохотную комнатку, живя отдельно, как офицер. С древних, поросших зеленым и красным мхом, с купами пышно цветущих кустов в трещинах стен Интрамуроса, широких настолько, что по ним спокойно могли бы разъехаться автомобили, он смотрел на забитую деревянными лодками мутную гнилую реку, уже тогда пропахшую гнильем и отбросами, но все же несравнимо чистую в отличие от сегодняшнего, как говори, ее состояния, на огромный залив, седой в знойном мареве, на рейде которого в любой день стояли десятки судов, сидел вечерами в кафе, где еще умели варить настоящее кофе, словно в Мадриде или Париже, стараясь угодить японским начальникам. И нисколько не удивлялся, когда мимо по булыжной мостовой проезжал какой-нибудь старый кабриолет, из которого выглядывала летняя шляпа с вуалью. Дедушка ничего не рассказывал о своих любовных приключениях, словно не хотел, чтобы внуки когда-то услышали вдруг, что у них могут быть родственники на Филиппинах, хотя ты догадываешься, что так и было. Он чувствовал себя там настоящим аристократом, человеком из Гиндзы, сошедшим к аборигенам в трущобе мира, и это чувство доставляло ему удовольствие. В разгар жары, окутывавшей остров в июне, они уезжали в горы компанией сослуживцев и купались в огромном озере, оставшемся на месте вулкана, и отдыхали в местных деревнях. Он вспоминал небольшие храмы, разбросанные повсюду, местные собирались там чуть ли не каждый вечер, поскольку у католиков почти каждый день считался каким-то праздником в честь святого. Он слушал их нестройное пение, совсем непохожее на молитвы наших священников. Он смотрел на лицо, склоненное к нему в каждом храме, всюду одно и то же, Дева Мария с ребенком в синей накидке в руках, но он уже ее видел дома, но не в христианских церквях. Она была столь привычна и естественна в своей простоте, что он без труда узнавал в ней матушку Кэннон, приспособленную европейцами для нужд маленьких филиппинцев. Он заходил в их церкви, темные, с узкими окнами, не знавшие полного света, и подолгу стоял перед ней, не произнося ни молитвы, ни песен, и даже мысли тогда не текли в его голове, словно исчезнув под взглядом неподвижных мраморных глаз.
Когда он вернулся из плена, разумеется, все уже было кончено. Дома на Окинаве не существовало, как и родителей, все, что еще оставалось у них, погибло в огне. Кто-то из знакомых в послевоенной администрации помог ему устроиться в министерство, рекомендовав там, как опытного инженера, но из всех предложенных ему назначений он предпочел перебраться на службу чиновником почты в Кобе, и так там и остался. Ночами он бредил, и бабушка будила его, когда его вопли делались невыносимыми. Так что твой отец знал о войне из его сонных криков больше, чем дедушка мог рассказать. Ты помнишь, как он еще приезжал к вам в Токио по выходным, седой и сутулый, словно большой таракан, по праздникам, на дни рождения твой и младшего брата, и сидя за столом, долго и мучительно развязывал туго перетянутый узел дорожного платка фуросики трясущимися руками, откуда вместе со сладостями доставал старые потрепанные альбомы с военными фотографиями, рассказывая и рассказывая.