Виния почти ничего не ела, только пила маленькими глотками вино, разбавленное водой. На лицо ее снова легла тень усталости, губы почернели. Фуск нахмурился. «Неужели никто не видит, как она больна?» Посмотрел на гостей. Марциал одной рукой ощипывал виноградную гроздь, другой торопливо царапал что-то на вынутых из-за пояса восковых табличках. Марк перешучивался с Панторпой, очищая для нее раков. Парис
Парис, облокотившись на брошенный в изголовье валик, расспрашивал Винию о предстоящих гонках колесниц. Она, смеясь, рассказывала что-то о гнедой кобыле, трех вороных и колеснице с бронзовой пантерой. Вряд ли актера волновали достоинства четверки и возможная победа «синих», но Винию это забавляло. И он слушал ее, радовался ее радости, переживал с нею каждый крутой поворот, который предстояло пройти квадриге. Временами он поднимал глаза, коротко взглядывал на префекта, словно спрашивая о чем-то, и продолжал беседу.
Когда восторги Винии чуть поутихли, актер обратился к Панторпе и предложил разыграть с ним на пару сцену из «Привидения» Плавта. Тут Панторпа едва сознание не потеряла от волнения и попыталась было отказаться.
Не лишай гостей такого удовольствия, у тебя чудесно получается, заметил Парис, и Панторпа, залившись краской, на негнущихся ногах вышла вперед.
Марциал, нахмурившись, отложил таблички. По его мнению, если уж чьи вдохновенные строки и должны были здесь звучать, так это его собственные. Марк со вздохом отодвинул блюдо с едой.
Парис выбрал для исполнения сцену, где влюбленный юноша приходит к своей подружке и случайно слышит разговор между ней и служанкой: девушка желает хранить верность возлюбленному, а рабыня уговаривает ее соблазниться подарками богатых поклонников.
Панторпа подавала реплики и за госпожу, и за служанку, а Парис, в роли влюбленного, исходил то яростью, то нежностью, смотря по тому, чьи речи слышал.
С первых же слов стало ясно, что сколь ни бездарно проявила себя Панторпа в трагедии, в комедии ей не найти равных. Ее служанка говорила на сто голосов: и попрекала, и улещала, переходила от соловьиного пения к львиному рыку, кудахтала встревоженной наседкой, казалось, устоять перед ее натиском было невозможно. Но трогательно-беспомощная героиня устояла. Она не обращала внимания на эти атаки, занятая делом необыкновенной важности: украшала себя к приходу возлюбленного. Требовала то белил, то румян, и служанка подавала с неизменными уверениями, мол, ни за что не даст, госпожа и без того хороша.
Сцена все набирала и набирала темп, чем больше блеска являл Парис, тем вдохновеннее играла Панторпа словно зеркало отражало солнечные лучи.
Актеры сохраняли полнейшую серьезность, зато зрители, не исключая язвительного Марциала и строгого Гая Элия, не могли удержаться от смеха. Парис то умилялся, то негодовал. Нежный лепет сменялся яростными угрозами, угрозы оборачивались любовными признаниями. Одно состояние так стремительно переходило в другое, что и хозяйка, и гости хохотали до слез. Вдобавок, актеры сумели сделать самое трудное: они сыграли любовь. Зрители готовы были поклясться, что забавные и трогательные герои всю жизнь проживут душа в душу. Сцена кончилась под гром аплодисментов. Парис учтиво наклонил голову. Панторпа взглянула на него и ответила на похвалы столь же величаво, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий.
Возвращаясь на свое место, актер вновь коротко взглянул на префекта. И опять Фуск не разгадал этого взгляда.
Гай Элий, беспечно улыбнувшись, сказал:
Если бы в обязанности претора входило устраивать такие и только такие зрелища, мне было бы трудно расстаться с должностью.
Виния Руфина, одновременно удивленная и торжествующая, воскликнула:
О, Гай, это высшая похвала.
На днях я посмотрел представление, устроенное Латином, продолжал Гай Элий.
Латин! произнес Парис непередаваемым тоном.
Сознаюсь, зрелища безвкуснее не доводилось видеть со времен Нерона. Давали «Геркулеса на Эте».
Латин в роли Геркулеса?! ужаснулась Виния. Этот маленький, чернявый, кривляющийся сатир!
Это еще можно было бы стерпеть, перебил Элий. Даже Тимелу можно было вынести в роли Деяниры.
Конечно, ввернула сестра, могла ли супруга Латина остаться в тени?
Так мало этого, им вздумалось воочию показать героя, всходящего на костер. Долго жгли чучело, да еще шевелили палками, чтобы больше было похоже на агонию умирающего. Зрелище тошнотворное. А запах Вонь, клянусь, достигла верхних рядов амфитеатра. Пришлось провести остаток дня в бане и волосы и одежда пропитались гарью.
Сознаюсь, зрелища безвкуснее не доводилось видеть со времен Нерона. Давали «Геркулеса на Эте».
Латин в роли Геркулеса?! ужаснулась Виния. Этот маленький, чернявый, кривляющийся сатир!
Это еще можно было бы стерпеть, перебил Элий. Даже Тимелу можно было вынести в роли Деяниры.
Конечно, ввернула сестра, могла ли супруга Латина остаться в тени?
Так мало этого, им вздумалось воочию показать героя, всходящего на костер. Долго жгли чучело, да еще шевелили палками, чтобы больше было похоже на агонию умирающего. Зрелище тошнотворное. А запах Вонь, клянусь, достигла верхних рядов амфитеатра. Пришлось провести остаток дня в бане и волосы и одежда пропитались гарью.
Парис вздохнул.
Еще сто лет назад сказал Гораций:
«Тем не менее, ты не все выноси на подмостки,
Многое из виду скрой и речистым доверь очевидцам.
Пусть малюток-детей не при всех убивает Медея.
Пусть нечестивый Атрей человечьего мяса не варит»
Латин не читал Горация. Или пренебрег Думает, изобрел что-то новое. Увы, и в добродетелях, и в пороках мы только повторяемся И сто лет назад, и, наверное, тысячу, люди думали о том же. Потому многие строки звучат так современно.
Например, подхватил Парис: -
«Корысть заползает, как ржавчина в души:
Можно ли ждать, чтобы в душах таких
Слагалися песни»
А это, заметил Гай Элий: -
«Чего не портит пагубный бег времени?
Ведь хуже дедов наши родители,
Мы хуже их, а наши будут
Дети и внуки еще порочнее».
Надеюсь, наших детей такая участь минует, засмеялась бездетная Виния.
Марциал, недовольно ерзавший на своем месте, громко обратился к Парису.
Ты, я вижу, входишь в число «ревнителей старины». По-твоему, ничего достойного нынешними поэтами не создано?
Глаза Париса весело блеснули. Сохраняя полнейшую серьезность, он ответил:
Ну, почему же? Мне по душе сочинения Стация
Марциал негодующе фыркнул.
Или Валерия Флакка
Марциал задохнулся от негодования.
Или Парис замолчал, словно изо всех сил напрягая память.
Фуск прижал ладонь к губам, Виния задумчиво разглядывала орнамент на чаше, у центуриона подозрительно вздрагивали плечи, Гай Элий накинул на голову край тоги.
Да! спохватился Парис. Ты ведь тоже поэт.
Именно я поэт, отвечал Марциал, не теряя достоинства. Дать тебе свиток? Мое любимое Марциал начал разворачивать пергамент.
Парис вскинул ладонь.
Оставь. Я не жалуюсь на память.
И он немедля изрек:
Есть и хорошее, есть и так себе, больше плохого
Здесь ты прочтешь: ведь иных книг не бывает, Авит.
Голос актера звучал весьма выразительно, только автор не казался довольным. Кислой улыбкой ответил он на аплодисменты, подозревая в выборе цитаты некую злонамеренность.
Парис, посмеиваясь, вторично отверг попытку Марциала вручить ему наилучший стих. Все также смеясь, приподнялся на ложе:
Плохо откладывать то, что окажется впредь недоступным,
Собственным надо считать только лишь то, что прошло.
Нас поджидают труды и забот непрерывные цепи;
Радости долго не ждут, но, убегая, летят.
Крепче их прижимай руками обеими к сердцу:
Ведь из объятий порой выскользнуть могут они.
Нет, никогда, мне поверь, не скажет мудрец: «Поживу я»,
Жизнью завтрашней жить поздно. Сегодня живи.
На этот раз и автор, и гости оказались одинаково довольны выбором. Марциал был объявлен не только поэтом, но и философом. Виния тотчас вспомнила дни, когда отец распоряжался на Палатине и полагал будущее свое блестящим. Мог ли представить, что скоро будет убит, а дочь его никогда не станет Августой? Впрочем, долго предаваться подобным размышлениям ей не пришлось, ибо Парис с каменным лицом прочел третий стих:
О, Флавиев род, как тебя обесславил
твой третий наследник.
Из-за него не бывать лучше б и первым двоим.
Теперь окаменели слушатели. Виния со звоном поставила чашу на стол, испуганно обернулась к брату, не зная как сгладить неловкость. Гай Элий улыбался, опасность всегда горячила ему кровь. «Дойди сказанное до императора, нам разом прикажут вскрыть вены. Забавно, какие у всех стали лица». Марциал, запинаясь, пытался объяснить, что ему напрасно приписывают столь кощунственные строки. Разве он не самый преданный слуга Цезаря?