Парис! воскликнула Виния Руфина. Ты слишком суров, и, тоном ниже: как я рада тебя видеть.
Только сейчас она осознала, в какой тревоге пребывала весь вечер. Тайный страх изматывал, высасывал силы. Теперь можно успокоиться. «Все будет хорошо, Фуск предостережет Париса. Актер спасен. И префект не нарушит приказа. Нечего опасаться императорского гнева».
Как я рада видеть тебя, Парис, повторила она так тихо, что актер не расслышал.
Девчонка ленива, говорил он. Память у нее превосходная. «Октавию» запомнила со второго чтения. Голос сильный. Есть и главное: она верит в то, что делает. Но лень необоримая. Думает, можно сыграть сразу, по наитию. Труд, труд, тяжелый труд.
«Ни старанье без божьего дара, ни дарованье без школы хорошей плодов не приносят».
Фуск, прищурившись, наблюдал за гостем Винии Руфины. Впервые он видел великого актера так близко. Парис, сын актера Париса, казненного Нероном. По одним слухам, император расправился с актером из зависти, по другим за сочувствие к христианам. Якобы Парис отказался начать представление, должное окончиться казнями.
По общему мнению, сын превзошел отца. Да, Фуск первым готов был признать: Парис великолепен. Сейчас он с блеском играл хозяина труппы, раскрывающего непосвященным секреты своего мастерства.
Жест должен быть скуп тогда зритель обратит на него внимание. Что проку молотить руками по воздуху, словно ветряная мельница. Утомлять взгляды и только.
Тут Парис поднял руку, точно Юпитер, собирающийся метнуть молнию, но вместо этого быстро прижал ладонь к губам, как человек, который слишком заболтался. Развернулся всем корпусом к префекту Фуску, словно напоминая: вот кому должно быть отдано предпочтение.
Корнелий Фуск слегка коснулся ладонью ладони, изображая аплодисменты. Нимало не сомневался: Парис заметил его в первое же мгновение, но столь блестяще разыграл неведение, что и сейчас сумел остаться в центре внимания.
Приветствую тебя, префект, сказал Парис.
Ты знаешь меня?
Как не знать: ты правая рука императора. Для меня большая честь оказаться за одним столом с тобой, в тоне Париса ясно чувствовалось, как охотно он уклонился бы от этой чести.
Что ж, Парис, можешь гордиться, тебя знаю не только я, но и сам Цезарь. Знает и помнит.
Виния Руфина быстро переводила взгляд с одного на другого. В темных глазах Париса промелькнула тревога. Спустя мгновение, он улыбался.
Виния повернулась к центуриону.
Марк, сказала она с бесцеремонностью хорошенькой женщины. Не откажись исполнить просьбу.
Марк хотел ответить в том духе, что готов служить прекрасной хозяйке, но он и прежде не был красноречив, а ныне присутствие начальника и вовсе сковывало язык. Поэтому ограничился кивком.
Пожалуйста, поищи во дворе Панторпу. Она, верно, на скамейке под оливами, это ее любимое место. Позови, иначе проплачет весь обед.
Марк повиновался.
Уже совсем стемнело. Лунный свет посеребрил листья олив, серебряными нитями протянулись струи фонтанов. Марк направился к мраморной скамье.
Панторпа!
Никто не ответил, но через некоторое время послышался громкий всхлип. Марк пригляделся: Панторпа сидела на земле, прислонившись спиной к стволу оливы и обхватив руками колени. Одноглазый пес тыкался мордой ей в плечо, утешая.
Пойдем. Обед готов.
Панторпа яростно замотала головой, показывая, что она не только обедать не пойдет, но вообще никому никогда не покажется на глаза, так и будет сидеть, пока не умрет голодной смертью.
Зря убежала, сказал Марк, присаживаясь на корточки рядом с ней. Парис тебя очень хвалил.
Неправда, Панторпа вскинула голову.
Правда. Говорит, у нее и голос, и память отличные.
Панторпа затаила дыхание, и Марк счел необходимым прибавить кое-что от себя.
Говорит, боги ее щедро одарили. Второй такой в Риме не сыщешь.
Панторпа отерла рукой мокрое лицо.
Так и сказал?
Слово в слово. Знаешь, когда я начинал служить, у меня был командир похожий. Ох, как он нас распекал до хрипа. И лоза по нашим спинам гуляла чаще, чем у других. Но когда с чужими разговаривал, послушать так у него лучшая центурия во всем легионе, и новобранцы ему самые крепкие достались, и службу охотно несут, не в пример остальным. Это, знаешь, нрав такой: в глаза бранить, за глаза хвалить. А по мне, все лучше, чем наоборот.
Панторпа еще раз всхлипнула, но уже тише.
Гермес устриц обещал подать, сказала она подозрительно безразличным тоном.
А мне понравилось, как ты читала, заявил Марк. Так и видел эту бедную тут он запнулся, потому что забыл имя героини. Панторпа прочла так много, что Марк запутался: о Медее, Федре или о ком-то еще шла речь? эту бедную женщину Мороз по коже.
Панторпа не сводила с него глаз.
Знаешь, твой Парис судит слишком строго. На него не угодишь
Договорить Марк не успел Панторпа взвилась с места.
Парис строго судит? Много ты понимаешь! Парис он он Он велик, он добр, он возится с такой бездарью, как я, а ты, да как ты
И она побежала к дому. Марк шел следом, посмеиваясь. В маленьком триклинии царило оживление. Прибыли новые гости. Гай Элий стоял в стороне, небрежно опершись ладонью о стол, и с улыбкой посматривал на сестру. Гай Элий находил, что Виния Руфина увлекается театром и актерами больше, нежели это приличествует порядочной женщине. И все же для человека, выросшего в доме Тита Виния и видевшего в юности все непотребства Нерона, это был столь малый и столь простительный грех
Виния беседовала с мужчиной лет сорока, желтовато-смуглым, худощавым, с язвительной складкой тонких губ. Он держал в руках свиток, протягивал хозяйке, но в то же время отдергивал, не давая взять.
Да, госпожа, переписчики вчера окончили работу. Можно посылать в лавку Согласись, славный почерк, он развернул свиток, издали показывая Винии.
А содержание каково! подхватила Виния, смеясь, зная, что как бы она ни была щедра на похвалы да угощение, подарка ждать нечего. Завтра же пошлю купить.
Да, мне удалась эта книга, скромно заметил гость. Послушай, как хороши эти строки Или нет, вот эти Нет, вот замечательный стих
Трудно выбрать лучшее, когда ищешь в собственной книге, любезно заметил Гай Элий.
Что поделать, среди нынешних поэтов нет равных Марциалу, совершенно серьезно заметил Марциал.
И по скромности тоже, не унимался Гай Элий.
Марк возвел глаза к потолку. После представления Панторпы еще и стихи это было уже слишком.
Гермес подает мне знаки, что угощение готово! воскликнула Виния.
Потрясенный Гермес обернулся к ней: уж о чем не собирался напоминать гостям, так это о трапезе.
Тут Марциал, наконец, выбрал достойнейшее произведение.
Вот он, тот, кого вновь и вновь читаешь,
Марциал, по всему известный свету
Эпиграммами в книжках остроумных:
Славой той, какой, ревностный читатель,
Наделил ты живого и в сознанье,
Даже мертвый поэт владеет редко.
Виния зааплодировала. Фуск широко улыбнулся, и на мгновение к нему обратились все взгляды. «Это же надо, прожить больше сорока лет и сохранить такую улыбку,» поразился Марциал.
Прекрасные стихи, заметил префект и, поощряемый кивками Винии, прибавил несколько любезностей.
Когда хвалишь себя, слова приходят сами, не удержался Гай Элий.
Не скажи, прошептала Панторпа, любой эпитет кажется недостаточным.
Марциал со сдержанным достоинством принял похвалы. По его мнению, гости могли бы и больше внимания уделить великому творению, а не рваться сразу к столу. Однако, решив быть к ним снисходительным, Марциал проследовал вместе со всеми в экус.
В серебряных курильницах дымились ароматные палочки алоэ. Белыми шерстяными покрывалами были укрыты простые деревянные ложа. Фуск с приятным удивлением обнаружил, что ему отведено почетное место он уже ожидал увидеть выше себя Париса или Марциала. Место хозяина занял Гай Элий, Виния уселась у него в ногах. Введенный Нероном (точнее Поппеей) обычай возлежать и женщинам за пиршественным столом в этом доме не прижился. Панторпа села в ногах у Париса: судя по ее зардевшемуся лицу, она почитала это великой честью и не поменялась бы местами даже с хозяйкой. Приготовилась с обожанием взирать на актера весь вечер.
Двое рабов внесли накрытый стол. Рабыня-эфиопка, та, что помогала Винии в бане, украсила головы пирующих венками из роз.
Фуск из уважения к хозяйке попробовал каждое блюдо, нашел вкус превосходным, а повара непревзойденным. Панторпа оторвала восхищенный взгляд от Париса и с не меньшим восторгом (о, ветреность женщины!) обратилась к устрицам. Марциал ел с видом человека, мечтающего насытиться раз и на всю жизнь, и с заметным сожалением окидывал взглядом куски, какие уже не мог проглотить. При этом он не забывал похваливать хозяйку, в основном, жестами и мимикой, так как рот у него был постоянно занят. Центуриону Марку поначалу кусок в горло не шел. Лишь убедившись, что префект вовсе не обращает на него внимания, он дал себе волю. В лагере такого не отведаешь. Черноглазая Панторпа о нем заботилась, подпихивая то одно, то другое блюдо.