Всему свое слово - Терентiй Травнiкъ 4 стр.

От зимних строк не отказался.
И пусть морозен этот строй,
Но всё равно пишу зимой
Стихоморозие. Не сдался!

Февраль задумчив и невесел,
Не то что сказочный январь.
Кто-то невидимый повесил
Луну, и матовый фонарь

Её лимоном бледным светит
По переулкам и дворам
Февраль в расхлябанной карете
То ли плетётся, то ли едет
С очередной депешей к нам.

Обычных зимних дел стоянье:
Рассвет тягуч, и день такой
Мост над замерзшею рекой,
Что рот ворчливый с расстоянья 

С кривыми уголками губ.
Из всех, каких возможно, труб 
Дымки, дымочки и дымы.
И снег с оттенками сурьмы 

Уставший, очень старый снег
А вот и первый человек 
И обязательно спешащий,
И шаг, переходящий в бег

Утрами так оно бывает
Нередко с первыми людьми:
Несутся, словно их сдувает,
Куда-то, съёжившись, они,

А вслед им мотаной тесёмкой
Вертляво стелется позёмка
Февраль не просто описать.
Увы, но с ним не уживётся
К теплу привыкшая тетрадь.

И все же я берусь за это.
В запасе дедовский есть метод,
И, как бывало всякий раз,
Раскряжит он метелей сказ.

Под старость дворником служил
Мой дед в том доме, где мы жили,
Уж больно вьюги не любили
Его метлы студёный пыл.

Едва завидев, хоронились
Они, лишь ласковым снежком
Ему под валенки ложились,
Чтя этим дворницкий закон.

Пройдусь-ка я со знаньем дела
По неприветам февраля,
Всё потому что мне на белом
Привычней пишется, друзья.

Всё потому что в настроенье
Мне февралёвское словцо,
Как вышедшему на крыльцо
Милы прохлады дуновенья.

Была нежнейшая зима 
Пора историй прикаминных.
Горели огоньки в домах
Загадочно, тепло, картинно.

И в этих синих вечерах
Луны, морозности и снега
Мы, два влюбленных человека,
Купались в сказочных мирах.

Не зря метели ворожили,
И вьюги вьюжили не зря:
Мы радостно с ума сходили
Под сотни музык января

В вине ночном с корицей тёртой
Лимон тонул и виноград,
И серебристый снегопад
Едва собой касался стёкол.

За лесом ухала сова,
Иглой сосновой пахло в доме,
На бело-золотой соломе
Сушились хворост и дрова.

Под низким потолком подклета
Томились дягиль и чабрец.
И небо кобальтного цвета,
И узкий месяца венец,

Пригоршня звёзд, и темень сада,
И горький запах шоколада,
И свежей цедры божество 
Не жизни ль это волшебство?!

Любовь открыла свой букварь.
Изогнутые, как ресницы,
На наши падали страницы
Снежинки Это был январь!

Одиночество приходит незаметно,
Как у ранней жизни седина;
Как спадает дождь прошедший с веток
И подходит к берегу волна;

Как стареют друг, жена и мама
И отец становится больным;
Как огонь перерастает в дым,
И вода кончается из крана.

Одиночество приходит незаметно 
То в постель, то с солнечным деньком,
То к лицу не подходящим цветом,
То с тонюсеньким, как никогда, ледком.

Одиночество приходит незаметно.
Может мартом заглянуть и в май,
Может влезть словцом для песен лета
Или во спитой вчерашний чай.

Может с уходящим в полночь гостем,
Со свечой, сгоревшей на глазах,
Накатить Но ни о чём не спросит,
Только буркнет что-то в двух словах.

Одиночество приходит незаметно 
Свадьбой сына, дочери семьёй,
С пачкой писем  тех, что без ответов,
С тишиной, с остывшею кутьёй.

То с открыткой праздничной приходит,
То в надрыве крика птичьих стай
Я к тому, что всё одно  находит
Я к тому ты просто это знай.

Не в этом ли, скажи, смиренье:
В мир посланного чернеца
Душе ниспослано спасенье 
Дар жизни с горького венца?

И ничего тебе не надо,
Отмоленному наперёд,
Когда вдали от сует града
Блаженный инок слёзы льёт.

Мне довелось однажды встретить
Монаха старого в пути.
С ним были солнце, травы, ветер,
С ним было всё, что не найти

В причудах быта городского
И в сонной сельской тишине.
Поверь: из Царствия иного
И жизнь, и свет явились мне.

И в этой более чем скромной 
Наискромнейшей простоте! 
Душа вдруг встретила знакомых,
Как буква буквы на листе.

Тогда, иным ведомый зовом,
Вкусил я плоть Его и кровь,
И близкое к спасенью слово
В душе, к закланию готовой,
Переписалось на «Любовь».

Не в этом ли, скажи, смиренье:
В мир посланного чернеца
Душе ниспослано спасенье 
Дар жизни с горького венца?

И ничего тебе не надо,
Отмоленному наперёд,
Когда вдали от сует града
Блаженный инок слёзы льёт.

Мне довелось однажды встретить
Монаха старого в пути.
С ним были солнце, травы, ветер,
С ним было всё, что не найти

В причудах быта городского
И в сонной сельской тишине.
Поверь: из Царствия иного
И жизнь, и свет явились мне.

И в этой более чем скромной 
Наискромнейшей простоте! 
Душа вдруг встретила знакомых,
Как буква буквы на листе.

Тогда, иным ведомый зовом,
Вкусил я плоть Его и кровь,
И близкое к спасенью слово
В душе, к закланию готовой,
Переписалось на «Любовь».

Сегодня первый день недели,
А ни позёмок, ни метелей,
Что карт пиковый интерес
На чёрный шлях и хворый лес.

Февраль по-петербуржски сер
И по-московски недоволен.
Гляжу в окно: безлюдный сквер.
Так, словно б ни за что уволен 

Наш старый дворник. Молчалив,
Неспешен, к делу безразличен
С ним рядом пёс вертляв, юлив;
Пёс по-дворняцкому типичен.

Февраль не мой, февраль не наш,
Февраль без вьюги завываний,
Без нанесенных каш-малаш
Из снега, без узорцев в раме

Оконца. В общем, от зимы
Осталось разве что названье,
Больному миру воздаянье
Из неба порванной сумы.

Весна тревожна и мятежна.
Когда уходит снег,
В мир возвращается невежда 
Особый человек

Лишенные благого слова,
Ходящие в немых
Вдали от шума городского
Жгли чучело зимы.

Но в чём-то правы были эти
Сказители миров,
Резвясь и прыгая, как дети,
Средь копей и костров,

Пока иные с чином, ладом
Торги вели свои
И вроде б ничего не надо:
Ни пряников, ни мармелада
 Ну что! Ну, что ещё тебе?!
Ну что ещё!
 Любви.

Был человек, и нет человека.
Умерло тело  осталась душа.
Жизни такое совсем не помеха,
Жизнь как была, так и есть хороша.

По пересудам и по сожаленьям
Время пройдётся своею метлой.
Отпочковавшееся поколенье
Выстроит свой независимый строй.

Был человек, был, и нет человека.
Умер, ушёл, но осталась судьба:
Может, случится, и вспомнятся где-то
Имя, и вера, и дело раба.

Вспомнятся небом, дождями и ветром;
Вспомнятся снегом, а может,  под снег:
Был человек, был, и нет человека!
Нет, а недавно скончался и век.

Вместе с собою забрал он остатки
Тех, кто его хоть немного да знал.
Время сперва рвёт листы из тетрадки,
После берётся за тех, кто писал.

Время берёт и выводит куда-то
По одному их совсем далеко.
Как-то однажды я слышал, ребята:
Смерть тяжела  после смерти легко.

Будет легко! Обязательно будет 
Стоит об этом еще раз сказать!
Не для того же рождаются люди,
Чтоб умереть Но бессмертными стать!

Погиб и сам убить успел
В ночной вчерашней перестрелке.
И на часах застыли стрелки,
И школьный раскрошился мел,

И что-то явно изменилось
Между Вселенной и людьми 
Замазалось, перечертилось,
Переигралось с «ля» на «ми»,

Сползло с прямой на угловатость,
С тепла  на влажный и сырой.
Запахло марлями, палатой,
Землей, окопом и войной.

Закрасились свинцово-красным
Закат и солнце заодно,
И невозможно безучастно
Легли желания на дно.

И было всё непостижимым:
И ночь, и звезды, и луна,
И свет от Иерусалима,
И тот погибший, и война

Куда, куда уходит снег,
Куда он неизбежно тает?
Куда зимы привычный цвет,
Не попрощавшись, исчезает?

Неуловима, как вода,
Куда кончается неделя?
И лист октябрьский тот куда,
Куда, состарившись, желтеет,

Куда срывается потом
И вдаль несется без оглядки?
Куда вчера сломали дом?
Куда закончилась тетрадка?

Куда задулся тот костёр
И дым куда-то, но растаял?
Куда решилась та простая
Задачка и куда суфлёр

Из пьесы фразы вырывает?
Куда кончается оно 
Написанное  я не знаю,
Куда, возможно, и кино

Куда затих он, старый друг?
Куда родители уснули
И свечку ту куда задули,
Зажатую сцепленьем рук.

Пусть распускаются цветы,
Пусть дуют ноты все оркестры,
Но и для этой красоты
На кладбище готово место.

Куда исчезли огоньки
Тех мыслей, что так надрывались?
Как знать, быть может и в стихи,
Те, что тобою дочитались