Легко сказать искать автора, это все равно что искать родителей собственному ребенку. Но помог случай, и это уверило Анна Владимировна в правильности избранного пути. А путь она считала безусловно «светлым», так как давала жизнь стихам, ни у кого их не украв, и даже скромно отказавшись от собственного имени.
Анна Владимировна жила в районе Таврического сада и иногда прогуливалась в нем, наблюдая жизнь с пользой для здоровья. Там же довольно часто прогуливалась сумасшедшая старуха одетая в шляпку из потертого бархата, длинную юбку и какие-то немыслимые черные же кружева или меха, в зависимости от времени года. Она проплывала по аллеям, гордо неся свой профиль, и оставляя запах нафталина, и тем не менее какое-то смутное воспоминание о духах и туманах. Со старухой Анна Владимировна иногда здоровалась, и вот однажды они пережидали небольшой дождь под одним деревом, и даже познакомились. Звали старуху Зоя Яковлевна, речь ее была довольно обрывочна, но стилистически грамотна, порода чувствовалась безусловно.
Разговор получился такой:
Да, сегодня нам не повезло Анна Владимировна, с улыбкой.
Не хуже, чем во вторник Зоя Яковлевна.
А что было во вторник? Анна Владимировна, стараясь вспомнить.
Каша сгорела, сгорела каша. Навсегда сгорела. Зоя Яковлевна.
Понимаю, и Вы остались без еды? Анна Владимировна.
Что Вы понимаете о еде, девочка? Вот индюки, например Зоя Яковлевна.
Индюки? Анна Владимировна, удивленно.
Ну не курицы же, в самом деле? Где Вы видели куриц? Летают, летают всякие
Да-да, конечно
А что, одни летают, другие капают. Кап-кап, кап-кап. Можно и без каши
Вы одна живете? Анна Владимировна, участливо.
С ними, с покойничками, рассмеялась старуха, показывая идеально белые искусственные зубы, их теперь больше, чем живых
Почему-то вечером, когда Анна Владимировна вспоминала этот разговор, уютно устроившись в кресле послушать Шопена, он ей не показался таким уж безумным. Слова старухи она стала воспринимать как метафоры. Вот, например, индюки наверняка это и была еда, намного вкуснее куриц, и бегали где-нибудь по усадьбе как на картине Моне, а теперь и правда воробьи, голуби да вороны, кого еще можно увидеть? Зато если себя воспринимать как птицу, то и еда вроде птичья должна быть, без каши можно и обойтись. С покойничками тоже вроде все ясно многих пережила, новых не заводится, конечно, возраст
Однажды поздней осенью, торопясь на работу и срезая дворами путь, Анна Владимировна увидела у подъезда катафалк. Крышку гроба открыли, чтобы смогли попрощаться старые соседки, которым не доехать до крематория, и она увидела строгое бледное лицо Зои Яковлевны, после смерти действительно ставшее птичьим. «Это судьба», подумала Анна Владимировна, на работу не пошла, а поехала в крематорий с немногочисленной родней и несколькими приятельницами покойной. Никто ее ни о чем не спросил.
Зал для прощания был выбран самый маленький, речей кроме обязательной официальной не было. Из неисправного магнитофона доносилось Адажио Альбинони, присвистывая и дребезжа. Слез не было. Организовывал похороны деловитый молодой человек племянник. Пригласил всех в квартиру покойной помянуть. Анна Владимировна поехала. Ей казалось, что ее присутствие на этих похоронах и на поминках внутренне даже более оправдано, чем у остальных. У нее было искреннее ощущение потери, и столь же искреннее ожидание «наследства».
Обстановка квартиры была скромная, но уютная. Мягкие кресла, круглый стол на одной ноге, на стенах несколько акварелей с видами Петербурга в деревянных рамочках (Анна Владимировна специально подошла и посмотрела, не репродукции ли). Художник был, может, и не из первого состава, но талантом не обделен. Вот Банковский мост, знаменитые грифоны, вот подворотня, чей адрес сразу и не назовешь, но поворот домов, следующий за поворотом то ли речки, то ли канала давал направление поиска. А вот острова, Елагин дворец на фоне голубой воды, отражения. В правом нижнем углу едва различима подпись.
В квартире прибрались, проветрили и приготовили соседки-старушки. Они уже ждали у накрытого стола. Водка, кагор, блины, кисель, винегрет обычное для русского поминального стола угощение. Нарезали колбасы, сыра, хлеба. После первой рюмки лица сильно оживились. Старушки вспоминали, кого и когда они еще похоронили из этого дома, и из соседнего. О покойной сказали, что странная была, но приветливая, кто-то вспомнил, что была красивая. Немногочисленные родственники старались, чтобы все было прилично. В конце предложили всем взять что-нибудь на память из квартиры, их, видимо, интересовала жилплощадь в чистом виде. «А можно, я возьму ее письма, бумаги?» спросила Анна Владимировна, «Пожалуйста», пожал плечами племянник.
«Бумаг» было немного, они все уместились в два полиэтиленовых мешка, которые всегда были у Анны Владимировны в сумочке припасены для продуктов. Были конверты с расплывшимися лиловыми чернилами, были какие-то записки карандашом на оберточной бумаге, Анне Владимировне померещилась и тетрадка со стихами. Спускаясь почти бегом по лестнице, она боялась, что кто-нибудь догонит и отберет вымечтанные сокровища, ведь теперь она хозяйка биографии Ямпольской Зои Яковлевны, и только она, Скрынникова Анна Владимировна, как истинный художник, дорисует ее портрет, создав лучшую в мире мистификацию.
Да, она не была первой знаменита и Черубина, и женские стихи Брюсова, да мало ли еще? но только ее не раскроют, и в веках будет жить созданный ею персонаж и говорить ее голосом. Анна Владимировна запыхалась, раскраснелась, ей показалось, что жизнь еще впереди, и конечно, «так поздней осенью порою бывает» И она несколько раз подпрыгнула на правой ноге, стараясь попасть на только что слетевшие желтые кленовые листочки. Суставы тут же напомнили о себе, несколько шагов пришлось прихрамывать, и Анна Владимировна отругала себя, что несется вприпрыжку с похорон, что вот за это, она, мол, и наказана. Но другая Анна Владимировна улыбалась и ничего слышать не хотела.
«Наследство», полученное Анной Владимировной, назвать «архивом» можно было лишь с большой натяжкой. Некий порядок все же присутствовал, на записках стояло число и время («ушла за молоком, буду в 12:30, 2 сентября»), что свидетельствовало о том, что кого-то Зоя Яковлевна ждала, боялась разойтись на минуту-другую, торопилась с бидоном (или бутылкой, или пакетом?). Были квитанции из прачечной, театральные билеты (и по одному, и по два), программки аккуратной стопочкой. Прежде всего Анна Владимировна смотрела на года а жила ли в Ленинграде Зоя Яковлевна одновременно с Ахматовой? Ведь именно это лежало в основе теории, которую следовало доказать.
Порадовало письмо с размытыми лиловыми чернилами, на почтовом штемпеле ясно можно было разглядеть год 1962, и адресовано оно было Ямпольской З. Я. на Левашовский проспект. Анна Владимировна аж подскочила в 62 году Ахматова жила на улице Ленина (не все время, но ведь жила же!), вместе с Пуниными, а Левашовский и Ленина пересекаются, а это значит, что Зоя Яковлевна вполне могла встречаться с Анной Андреевной, например, в булочной (если бы, конечно, Анна Андреевна в булочную ходила).
Разговор мог быть примерно таким:
Скажите, пожалуйста, булка свежая? Анна Андреевна.
А нам никто свежей не обещал, Зоя Яковлевна.
И правда, Анна Андреевна, с улыбкой, подайте парочку (продавщице).
И я, пожалуй, куплю. Зоя Яковлевна.
А ничего, вкусно Анна Андреевна, откусывая.
Поклевали улетели, Зоя Яковлевна.
Этот разговор Анна Владимировна словно слышала внутренним, неведомо куда зовущим слухом. Голос Ахматовой был, как положено, царственно величав и чуть ироничен, а в голосе Зои Яковлевны слышалось деревянное поскрипыванье, то ли полы в деревенской избе, то ли стволы сосен на ветру.
Пространственная близость, обнаружившаяся неожиданно у этих двух женщин, показалась Анне Владимировне еще одним «знаком», подтверждением правильности пути.
Желтоватый листочек письма из конверта, казалось, новых сюрпризов не принесет. Приятельница Зои Яковлевны по имени Глаша рассказывает о своем отдыхе в Крыму. «И представь себе, Зоя, иду я вдоль берега, совершенно одна в своей розовой шляпке (Антон Вадимович немного перегрелся и остался в номере), и навстречу мне с сандалиями в руках твой А. Я обомлела, отвела в сторону глаза, надеясь, что он меня не заметит, но не тут-то было! Он схватил меня в охапку и стал кружить, не бросая при этом сандалий. Глаша, Глашенька, восклицал он, Вы как Ангел из Благовещенья! Ну, и как жизнь? Что слышно о Зое? Я слегка пришла в себя, рассказала о том, о сем, не решившись делиться подробностями о тебе, заметив лишь, что жива-здорова, по-прежнему очень хороша и живешь в Ленинграде. О себе же сказал он, что отдыхает с двумя сыновьями и нянькой. О жене я его не спрашивала».
По листку было видно, что перечитывали его не раз. И как обычно, когда держала Анна Владимировна в своих руках свидетельство чужой живой жизни, собственная ее жизнь казалась ей бледной, незначительной, будто воробышек из зоопарка, и даже чужие драмы вызывали у нее едва ли не зависть.