«Дашуля. Море замечательное чудо чудес. К моему возвращению, будь добра, приведи в порядок мою берлогу. Ключи у соседа по лестничной клетке. Целую».
Когда Андрей вернулся, они поженились. Со свадьбой день в день совпало еще одно хорошее и важное событие: Андрея взяли в лабораторию Брусилова. Сцепление обстоятельств волновало как знак свыше. Всю или почти всю «медовую» ночь он шастал из кухни в комнату, а из комнаты в кухню и взволнованно бормотал:
Сбылось, сбылось!.. Ну, теперь главное не робеть. Вкалывать и еще раз вкалывать!
Было три часа ночи. Чиркнув в темноте спичкой, чтобы закурить, Андрей повторял:
Вкалывать! Слышь, Дашуля Если уж ты вскочил на коня, надо взмахивать плетью верно?
Дашенька, конечно же, соглашалась. Замирая, она кивала ему и кивала. Она немного зябла. Она жалась в угол постели и (потихоньку от Андрея, в темноте) плакала непонятно отчего. Счастье было как-то неожиданно, как бы свалившееся с неба, она и Андрей, семья, жизнь бок о бок, и верилось, и не верилось тоже.
* * *Она сидела у себя в корректорской, а мыслями была с ним Андрей ставил сейчас свой первый эксперимент в новой лаборатории.
«В деревне наступила ночь. Шелестели осины. Лаяли на прохожих собаки», вычитывала текст Дашенька, голова Дашеньки клонилась все ниже, глаза слипались А рядом читала текст Тамара. А дальше Соня. А дальше Вика. И все вместе они бубнили и как бы коллективно бредили: «Бу-бу-бу-бу»
Возвращаясь домой в троллейбусе, Дашенька уже поняла, что заболела.
Дома она слегла.
Андрей был внимателен и чуток, и готовил ей чай с малиной, и в аптеку бегал, но по ходу болезни выяснилось нечто оказалось, что он совершенно не выносит беспорядка в доме. Он привык к уходу. И как же быстро стали его раздражать раскиданные там и сям вещи. Он привык к чистоте, привык к жене а жены, в сущности, не было, и кругом был нарастающий беспорядок, потому что Дашенька уже третий день лежала пластом.
Андрей нервничал.
Не могу работать, жаловался он. А ведь обычно вечерами, после работы, он два-три часа работал дома.
Он стал уезжать в библиотеку. Придет с работы, наскоро поужинает и уехал.
Ты уж не сердись на меня. Не сердись, жалко и потерянно оправдывался он.
Ладно.
Пойми я должен работать.
Андрей уезжал. Дашенька кое-как вставала с постели. В голове звон, в висках стучало она опасливо передвигалась по полу, как передвигаются по льду. Брала в руки тряпку. И потихонечку начинала прибираться в квартире.
«Может быть, приятели новые. А может быть, женщина», думала Дашенька. Покончив с уборкой, она шла на кухню. Медленно и вяло она мыла посуду. Но она ошибалась Андрей действительно работал.
* * *Дашенька выздоровела. И теперь как бы в память о болезни она научилась мило подшучивать над Андреем.
Ты знаешь, говорила она, к примеру, рано утром, рубашки-то свежей нет
Что?! пугался он.
Не успела вчера постирать, объясняла она. Дел много. Собиралась, порошку купила, но не успела.
Андрей начинал сходить с ума. Он метался по комнате хватался то за свитер, то за пиджак, то за галстук. И ежеминутно глядел на часы: что же делать, что же теперь делать?.. Бедняга привык быть одетым как на свадьбу.
Помучив его минуту-другую, Дашенька смеялась и открывала платяной шкаф. И наконец звала:
Андрей!.. Вот оказывается, есть одна чистая. Держи. Скорее!
Он хватал свежую рубашку и судорожно одевался. Дашенька смеялась:
Везучий ты, Андрей. Могло ведь не оказаться рубашки
Он хватал портфель и мчался на работу. Целовал Дашеньку. И бросал ей на бегу:
Сегодня же все постирай. Отдай в прачечную Нельзя же так!
Когда она рассказывала об этих шутках у себя в корректорской, все хохотали. А Вера Викторовна признавалась, что такие шутки доставляют ей истинное наслаждение и продляют жизнь, мужчин Вера Викторовна вообще презирала.
Молодец, Дарья, Вера Викторовна глубоко-глубоко вздыхала, так их, окаянных!
Иногда Дашеньке хотелось собрать подруг устроить девичник, и оказалось, что сделать это проще простого. Как все физики, Андрей пугался надвигающегося беспорядка загодя. Достаточно было денька два в квартире не убираться, и ровно на третий день Андрей в гневе сбегал в библиотеку на весь вечер.
Женщины собирались, они выпивали немного красного вина и выбалтывали друг другу о своих бедах и своих радостях, мирные посиделки расслабляли их, как расслабляет взгляд на озеро или на движущуюся воду ручья; для них, женщин, это было совсем немало для них это было отдушиной.
Как хорошо у тебя, Дашенька! говорили они.
И Вера Викторовна счастливо вздыхала:
Так их, окаянных!
И все смеялись.
Само собой, перед их приходом Дашенька успевала убрать и вылизать свою квартирку до полного блеска. Чистоту она обожала.
Если Андрею будто бы по делу (а может быть, и впрямь по делу) начинала названивать какая-то беспокойная женщина, Дашенька устраивала ему небольшую семейную сцену (то самое, что называется малым вправлением мозгов). Она отваживала. А затем ни утром, ни вечером не притрагивалась ни к кастрюлям, ни к пылесосу, отчего в течение недели уютная квартирка превращалась в сарай, превращалась просто, быстро и без усилий, ломать не созидать.
Андрей выходил из себя. Пробовал бунтовать.
Я развожусь! кричал он. Хватит. Кончено.
Дашенька молчала.
Я развожусь, ты слышала? Я подаю заявление!..
Андрюша, родной мой, ну зачем же так сразу
У Дашеньки уже вполне открылись глаза, широко открылись. И открывшиеся милые эти глазки видели, что при всей своей внешней лихости и яркости Андрей стал, в сущности, совершенно ручным. Еще немного усилий, и он станет как ребенок. Дашь сахарцу улыбнется. Дашь еще и еще улыбнется. И обратной дороги нет, потому что обратных дорог не бывает.
Андрей и раз, и другой, и третий пробовал обидеться и сбежать к своему товарищу в общежитие. Там даже стены дышали свободой. Он жил там несколько дней, иногда неделю, но к смене белья в банный день был уже тут как тут.
* * *Как и остальные мужья, Андрей часто и подолгу думал о разводе. Он знал, что думать это недостаточно, это ноль, это ничто, нужно именно волевое усилие, а вся воля, как казалось Андрею, отдана сейчас экспериментам в лаборатории, минута не та.
Мне еще год-два, бормотал вечерами Андрей, как бормочут заклинания. Год-два, и я доделаю эту чертову работенку. И тогда распрямлюсь.
Он толком не знал, что это означает «распрямлюсь», но в слове таилось много надежд. Слово было больше, чем просто слово. И он улыбался.
Тогда я ей покажу, бормотал он, тогда она увидит прежнего Андрея.
Он еще не догадывался, что за этой чертовой работенкой придет следующая работенка и что все это затянется на много-много лет, и конца не будет по той простой причине, что конца не бывает.
И еще штрих. Во время ссор с женой Андрей вдруг заметил, что ему, небритому, потертому и помятому, сотруднику лаборатории улыбаются вроде бы совсем не так, как раньше. И рады они ему совсем не так а он хотел, чтоб ему были рады.
Когда Андрей ночевал у своего приятеля в общежитии, он ночь напролет курил, жег свет и жаловался на судьбу. Но общежитские стены, все поглощая, слышали много жалоб слышали ссоры, крики, исповеди, доверительные шепотки и всхлипыванья далеко за полночь. Приятель только разводил руками:
Женщина это тайна.
Что? переспрашивал Андрей.
Тайна, говорю. Женщина это всегда тайна.
Приятель был женат трижды и каждый раз собирался вести счастливую семейную жизнь но кончил общежитием.
Андрей возвращался. Дашенька встречала его ласково и с доброй кроткой слезой.
В первый вечер по возвращении домой он бывал молчалив. Работал. Писал, скажем, статью. И обиженно, тихо-тихо и как бы случайно напевал о том, что он цветы не бросает к ногам, но
Я тебе в этот день замечательный
Свое верное сердце отдам.
Разумеется, это означало, что он, Андрей, любил и любит ее на веки вечные. Дашенька вздыхала. Грустила. Она слушала эту давным-давно не модную и нудную песню «Чудачок, думала она, зачем мне твое сердце, когда оно и так со мной, в моем буфете. А цветы это все-таки цветы. Я уж молчу про розы. Но букетик красных гвоздик мне бы сейчас не показался лишним».
* * *В детстве Дашенька была очень милой, а потом все куда-то ушло. Она была худая и пугливая, ее обижали на работе, отчего она плакала по пустякам и забывала взять билет в троллейбусе, и вообще не походила на молодую женщину она была похожа на истощенного и беспородного зверька.
Но теперь Дашенька похорошела. Природа вернула ей свое теперь это была привлекательная блондинка, очень милая, как в детстве, с широко расставленными серыми глазами. И шаг ее стал другим, и посадка головы, и улыбка, и речь известная метаморфоза, которая происходит с человеком, когда человек начинает дышать.
Теперь Андрей ее не стеснялся. Он был не прочь пойти с ней на люди, прийти к кому угодно в гости и при случае даже прихвастнуть: