И хватайся за гриву, хрипя от спасенья «ура!»
Он дотащит тебя, твой неведомый друг, до аула.
Там напоят шубатом, не помня обиды и зла
Лишь поморщится кто-то от частого грома и гула,
Что с собой в этот край твоя новая жизнь привезла
*
бура верблюд ( каз.)
Нет в душе соловья
Над сизой кошмою Устюрта -
Лиловая, звёздная юрта.
Лежим, распластавшись, под ней,
Не видя родимых огней.
Они затерялись за далью,
Как будто всё прошлое сталью
Судьба, как палач, отсекла,
И болью душа истекла.
Внутри омертвело, остыло,
И стало гордиться постыло:
«Мы русские, мы сыновья!»
Нет в душах сирот соловья!
Нет радости песенных дней,
Когда пели гимны о ней -
России великой и милой
С размашистой ширью и силой.
Над сизой кошмою Устюрта
Рождается племя манкурта,
Которому сруб или юрта,
Со звёздами даже одно!
Не тронет души ни рядно,
Ни отчий двуглавый туяк
Так кто же чужак иль свояк
Мой сын вдалеке от тебя
Россия, пойми хоть себя,
Куда и зачем ты идёшь,
К какому рассвету ведёшь!
Себя по пути не забудь,
А мы уж, поверь, как-нибудь
Покуда над ширью Устюрта
Нас греет просторная юрта.
Не держат обид сыновья.
Но нет уже, нет соловья!
Письмо другу
Пишу из далёкой России.
Стоит золотая пора.
В округе пшеницу скосили,
И гуси ушли со двора.
Жиреют стада на покосах,
В стерне золотое зерно
Луга умываются в росах,
И галки кричат озорно.
Я бедный, заброшенный странник.
Бреду неизвестно куда,
Как тихого счастья изгнанник,
А куры мне вслед: «Куд куда?»
Туда, где земная свобода,
Туда, где для сердца простор,
И синий орёл небосвода Крыла, как хотел, распростёр.
1996 год.
Мангышлак
Солнце из жидкой стали,
Песчано-глиняный зной.
Жадными люди стали
С белою новизной:
Пьют воду, как будто пиво,
Из полных ещё баклаг.
Как жёлтую воду ива,
Как бронзовый чай Сайлаг.
Жадно, но скоро кончится.
Тогда за себя держись.
Слабый от жажды скорчится,
Ящеркой юркнет жизнь.
Солнце ударит в темя,
Выпьет глаза, как сок,
И остановят время
Глина, жара, песок
Но, сильный возьмёт лопату
И будет до крови рыть
Землю. Сверху, как вату,
А ниже!.. Но, значит, жить,
Смеяться потом и плакать
От мутной, сырой воды
Вот так бы влюбиться в слякоть
И в утренние плоды,
Что в жизни давно приелись.
Вон гоним в запасы сок
Мне в душу, как в кожу, въелись:
Жара, Мангышлак, песок
Дождь в пустыне
Вот и грянуло,
Вот и вылилась
Чаша неба,
Вдруг наклонившись.
И пустыня
Как будто выгнулась,
К ливню жёлтому
Прислонившись
Воспалённой,
Горячей кожею
Зашипел песок вековой
Зашатался,
Как конь стреноженный,
И упал
Летний зной.
У Азова
Стылый ветер ползёт от лимана,
Где казанка, присев на корму,
Тянет к берегу сеть аламана,
Тарахтя про безрыбье и тьму.
Грустный вечер идёт по причалу
В брезентовке на крупных плечах,
По песку, как по стылому чалу,
Мимо солью поросших корчаг,
Мимо ржавых, погибших посудин,
По морскому погибшему дну
И никто за разбой не подсуден,
Только треск про гуманность одну!
Пожелание в пустыне
Развалины храма и желтая грусть
Немых и загадочных тысячелетий
В зрачки, как вместилища вечности, пусть
Войдет новый мир миллионом соцветий!
И там, где песок раскаленный и пыль
Лежат, как останки минувшего века,
До неба поднимется новая быль,
До неба земные дела человека!
Пусть хлынет из скважин живая вода!
И травы взойдут над пустыней бесплодной,
И строгий потомок уже никогда
Не вспомнит о ней, как о самой голодной!
В год дракона на кишиневском рынке
Все еще с протянутой ладонью
Ходят по базару попрошайки.
И, молясь, как богу, беззаконью, -
Спекулянтов и воришек шайки.
Кишинев клоакою базара
Потягаться может и с Востоком:
Вот потомок вещего хазара,
Честь забыв, торгует кислым соком
Кровь сочится из коровьей туши.
Рубит ее дальний внук Малюты.
И дерет безвкусицею уши
«Звукозапись» с жаждой инвалюты
А ряды, ряды полны товара.
Море разношерстного народа.
Говор тысяч, слитый в шум базара,
Запах леса, поля, огорода.
Все здесь, как в одном котле огромном,
В месиво замешано июнем.
Разогреем страсти на скоромном,
Заглянем в бумажники и плюнем.
Дорого! С протянутой ладонью
Жить, как видно, проще попрошайкам.
И молиться легче беззаконью
Воровским и спекулянтским шайкам,
Чем служить Отечеству, закону,
Жить, как прочим, на одну зарплату,
Посылая жалобы Дракону -
В год его счастливый супостату.
Столице мимоходом
Скорый поезд промчит мимо станции,
Жарким ветром и дымом обдаст,
Но со мной не нарушит дистанции,
Не возьмет, захолустью отдаст.
Не ропщу, дни промчались столичные,
Праздник сердца стихает в груди,
Но, прости, это все слишком личное,
Коммунальная жизнь впереди.
А вокруг пустота захолустная,
Вянут дни, как листва на песке,
Вот такая история грустная -
После губ на горячем соске,
После гула сердечного праздника,
После жгучего тока в крови
Ты прости своего «безобразника»,
Я примчусь, но всерьез позови!
Легенда и предположение
Седую бороду тумана
Огладил ветер, как рукой
Купец, отстав от каравана,
С тревожной думой над рекой:
Как перейти, и что с товаром?
Не утонуть бы невзначай
Река всходила легким паром,
Как будто в ней горячий чай
Эх, будь что будет, раздеваюсь! -
Решил рискнуть собой купец,
Снял шаровары, отдуваясь,
И вдруг услышал: «Вот глупец!..
Смотри, когда в спасенье веришь,
И по воде сухим пройдешь,
А нет то глубь до дна промеришь
И мокрым брода не найдешь!..»
Шел по реке купцу навстречу
Христос рассеялся туман,
И пал купец без дара речи,
Не веря в зрительный обман.
Ты не Христос, а наважденье! -
Оторопев, решил купец, -
Не знал подобных с дня рожденья
Но вот узнал, молись, глупец!
Чур, чур меня! Уйди нечистый! -
Погнал, ругаясь, фарисей.
Но вдруг лучистый и плечистый
Над ним заплакал Моисей:
О, смертные, мой труд напрасен!
В вас даже в бога веры нет.
И путь ваш жалок и ужасен!
Прости! вскричал купец в ответ.
Но, видно, не было прощенья -
Ум потерявшему купцу.
И нам не будет возвращенья
В дом к оскорбленному Отцу.
Знакомому
Ну что тебе до нашей сельской прозы,
Когда вдыхая нежный аромат,
Блаженствуешь под звуки ариозы
В Большом!.. А здесь сплошной навоз и мат,
Сплошная грязь убогих закоулков,
Сплошная тьма непросвещенных душ
И душный хмель горбатых закоулков,
А царь музыки барабанный туш.
На свадьбах, днях рождений, похоронах
Он бухает в мирскую тишину,
И криком откликается в воронах,
Взрывающих тревогой вышину.
Он в душу бьет, и кажется, что скоро
Уставшая от буханья душа
Не выдержит и рухнет, как опора,
В глазах живые искорки туша.
О, господи, как много в мире шума!
Как мало в нем просветов и ума!
А ты мне пишешь о проблемах ГУМа,
О том, что в дефиците бастурма
1986 год
В Рени
Захолустный, пограничный,
Пыльный, крохотный Рени,
Поубавь апломб столичный,
Душу чем-нибудь плени!
Голубой водой Дуная
Иль кагульскою волной,
Что под солнцем, как Даная,
Светит нежной белизной.
На нее из-за Дуная
Ворог щурился не раз.
И потом, ногой пиная,
Вышибал слезу из глаз,
Проносился ураганом
По пустынному Рени
С палашом и ятаганом,
Слыша «Боже, сохрани!»
Но хранил не бог, а воин,
Царь войны простой солдат.
Вечной славы удостоен
В мир ренийский ратный вклад.
Обелиск и крест у храма -
Молчаливая печаль,
Букв старинных диаграмма
К ним зрачками глаз причаль!..
Колокольней безъязыкой
Растревожь, напомни мне
Как под пули шли с музыкой
Россияне по войне!
Как суворовцы лихие,
Не вкусившие Данай,
Вспоминали жен в стихие,
Отправляясь за Дунай
Вспоминали и тонули,
Отдавали кровь волнам.
И сейчас не потому ли
У Дуная зябко нам?
Дует ветер на рассвете,
В душу веет холодок -
В металлическом корсете
Пограничный городок.
Синь Дуная за забором?
Слава русская на дне?
Или все мы под запором
В несвободном нашем дне?
Мы потомки тех дунайцев,
Кровь проливших за Дунай,
Получили дар данайцев
И насмешки от Данай?