Ты, что ли, Мазин?
Я, обречённо ответил готовый уже ко всему Михаил Александрович. А ты кто?
А я Фёдор, тем же баском ответил гном. Это тебе, и протянул сложенный вчетверо лист разлинованной бумаги.
Мазин покрутил листок в руках уж очень не хотелось ему его разворачивать. Но необычный посланец из-под козырька огромной кепки смотрел так требовательно, что он решился. На листе, явно вырванном из школьной тетради, фиолетовым химическим карандашом, крупными печатными буквами, было написано: «Миша. Фёдор тебя проведёт. Приходи сейчас, срочно».
Это что?
Чё, не видишь? Записка, гном был не слишком любезен.
От кого?
Там же написано от Изи, рассердился гном.
Ничего тут не написано, в свою очередь рассердился Мазин и, наклонившись, ткнул записку гному под нос.
По тому, как тот, даже не глядя на бумагу, отвёл глаза, Мазин понял, что читать мальчишка не умеет, и только тогда смысл сказанного этим малышом начал проникать в затуманенный всем выпитым за день спиртным мозг нашего героя.
От какого Изи? От Якобсона? Так он жив?
А что ему сделается, буркнул странный посланник и уже нетерпеливо добавил. Так ты идёшь или нет?
Идти в глухую ночь, неизвестно куда с этим странным проводником Михаилу Александровичу ужасно не хотелось. Вот чего хотелось так это захлопнуть дверь перед носом наглого мальчишки и залезть под горячий душ. Но мысль о том, что это может быть его единственный шанс разобраться в истории с загадочной фотографией, не позволила ему, в который раз, послушаться своих желаний. Молча указав пацану на стул он стал одеваться.
Шли они недолго. Проводник уверенно и бесстрашно нырял в давно забытые Мазиным мрачные и неосвещённые проулки, и довольно быстро они оказались у вычурной, в человеческий рост металлической ограды, которую Михаил Александрович узнал даже в темноте. Она не изменилась с тех пор, как лет тридцать тому назад, удирая от сторожа и перелезая через неё, он порвал новые штаны. Это была ограда городского кладбища.
Он уже было собрался зашипеть своему провожатому, что через забор не полезет, но тот внезапно нырнул куда-то вниз, через секунду показался с той стороны ограды и, деловито сопя, сдвинул в сторону два, как оказалось, незакреплённых прута решётки, освобождая Мазину достаточно широкий лаз.
Оказаться ночью на кладбище не совсем обычная ситуация для современного городского жителя, а уж в таких обстоятельствах, да ещё и с таким проводником и подавно. Моросящий весь вечер дождик успокоился, лёгкий ветер проредил тучи, и полная луна, то выглядывала в прорехи между ними, то пряталась вновь. Она то освещала мертвенным светом и без того негостеприимный кладбищенский пейзаж, то укрывшись погружала всё во мрак. Из-за этого да ещё из-за медленно переползающих с могилы на могилу теней от облаков стало казаться Мазину, будто шевелиться кладбище, что вот мелькнула странная фигура за памятником, блеснуло что-то за дальней оградкой, скрипнула рассохшаяся крышка. Истрёпанные за день нервы Михаила Александровича начали сдавать. А уж когда в кромешной темноте, случившейся, когда проказница в очередной раз спряталась за большой тучей, впереди вдруг вспыхнул и заколебался приближаясь и разрастаясь призрачный голубоватый огонёк то такой ужас охватил его, что не выдержал Мазин и заорал сиплым, сдавленным голосом, за что немедленно получил от Фёдора болезненный пинок в голень.
2.2
Да я это, я. Живой. Принято говорить «живой и здоровый» так нет не совсем здоровый, но кое-кого ещё собираюсь пережить. Почему здесь? А где ещё лучше укрыться от живых, как не на кладбище? Ты, надеюсь, не боишься покойников? Я-то их столько перевидал и стольких живых перевёл в этот самый «покой», что мне иногда чудится, будто некоторые могилы убежать пытаются, когда я близко подхожу. Да ты садись, садись за стол. Давай, за встречу. Самогон, конечно. Не бойся, своё производство, чистейший, из сахара не то, что всякий дрек на томатной пасте. Да есть, есть, чем закусить, вот сейчас достану. Сало, хлеб, чеснок и соль где-то была а, вот и она. Да ты сиди, сиди я всё поставлю. У меня тут не часто гости бывают. Это мой «схорон». Со времён партизанщины приучен запасную точку иметь, если отсидеться, затаиться потребуется и, видишь, пригодилось. А покойники, что их бояться это они нас, живых ещё, пугаться должны. Тут, на этом кладбище есть пара и «моих» могил. Вон там, в южном углу, двое лежат: Шевченюки папаша с сыном. Сынка ему тогда было лет шестнадцать это наш командир отряда порешил, а папашу я, лично. И так хорошо мне тогда стало, что, если б он сто раз воскрес там, так я бы его сто раз и пристрелил. Полицаи они были, Мойша. Оба. И оба паскудины. А почему на кладбище лежат а почему нет? Власть рассудила, что можно их тут похоронить. Это твоему деду, которого этот гадёныш немцам выдал, и метра земли не досталось. А к их могилам погоди ещё когда-то и цветы принесут. Всё ещё будет. А твой дед, кстати, ты знаешь, кем был твой дедушка? Ты его никогда не видел а как ты мог его видеть? Он сгорел в печке почти за двадцать лет до твоего рождения. И я бы в ней же сгорел, если б не бегал быстро. Что тебе они сказали, твои родители? Кто? Не верь они хотели тебе добра, по-своему. Твой дед был раввином. Он был немного старше меня, и когда я пошёл в хедер он его уже заканчивал. Потом хедер закрыли, и учился я уже в обычной школе, почти до войны. А он умница был, и когда старый раввин в тридцать девятом умер, то твоего деда и выбрали единогласно, и из Вильно его поддержали. Вот такой был твой дед. Ну а что потом было ты, Мойша, всё знаешь всё в школе проходил. Ну, извини, конечно. Раз тебе так не нравиться, то не буду, но вообще-то папа твой звал тебя Мойшей это уже потом, когда ты в школу собрался, твоя мама, дай Всевышний им всем спокойной вечной жизни, заставила его называть тебя только Мишенькой. А до того ты был Мойшей, и это тебе ничуть не мешало. Что ты? Весь день сегодня пьёшь? Так я уже весь месяц, после того как умер, не просыхаю. Впрочем, я и раньше Ладно давай ещё по одной и к делу. Я расскажу тебе историю и свою, и твою ту, в которую ты вляпался. А ты уж подумаешь, как лучше быть и тебе, и мне может, что и придумаешь должно ж тебе было перепасть ума от твоего деда. Потому как устал я Миша уж скоро месяц, как прячусь тут и там, днём носа на улицу не показываю. А мне уж годков Короче, слушай: месяц с небольшим тому назад появился у меня в ателье этот поц рыжий Он сразу мне не понравился не наш какой-то. Чистенький такой, аккуратненький, и костюмчик явно импортный и на все пуговки застёгнут. Да и по речи то ли прибалт, то ли немец акцент какой-то у него. Нет, Мойша, я ж фотограф, и память у меня фотографическая не видел я его раньше. Так вот, туда-сюда, мол, думаю сфотографироваться, а вы на каком аппарате меня снимать будете? На этом? И показывает на казённую камеру, что у меня в ателье в зале стоит. А нет ли у вас другого аппарата? Нету отвечаю. А потом вдруг в лоб и объявляет мне, что мол, знаю, есть у вас ещё один аппарат, и хочу его у вас купить. И очень хорошие деньги дам. Я, Миша, от этого просто обалдел. Мало того, что он про мою заветную камеру знает, так ещё и марку её, на табличке выгравированную, назвал, да ещё и намекает, что, мол, в курсе, откуда она у меня. Какую заветную камеру? Погоди, Мишаня, всё расскажу, по порядку. Так вот рассердился я сильно и иностранца этого из ателье и выставил. А через день приходит ко мне следователь из прокуратуры и говорит, что на меня заявление собираются подавать, что я какую-то музейную вещь то ли похитил, то ли краденную купил Да, Наливайло? А ты откуда знаешь? А-а-а Вот оно как. Понятно, это Добрушин, сволочь, тебя ему продал. Какая казённая аппаратура пропала? Это тебе кто, он же этот говнюк Женька Добрушин напел? Ну, тот мохнатый паучок, который сейчас вместо меня в ателье работает? Видать, спёр что-то и продал налево, а теперь на меня списать хочет. Вот скотина, халтурщик. Не знает даже с какой стороны к камере подойти. Учил я его, учил, а всё без толку. Как был мелким ворюгой и бездарем, так и остался. Я, Миша, забрал уходя только своё: только мой аппарат, тот, из-за которого вся эта история и закрутилась. Я его в эту студию принёс я его и забрал. А что до Женьки, так он мать родную за три рубля продаст и продавал, кстати. Ну да это он же мне твой адрес и дал. Я ему за любую такую информацию и за молчание плачу, и другие платят, а он всем всё и продаёт. Он бы и меня давно продал, да знает, подлец, что я такого про него рассказать могу, что ему и до тюрьмы не доехать будет по дороге задушат. Так вот этот Наливайло про ту самую фотокамеру и говорил и намекал ещё, что лучше бы мне дело миром решить мол, камеру вернуть хозяину. Я в отказ мол, ничего не знаю, а на следующую ночь кто-то дверь в ателье взломал и перерыл всё там, только камеру-то я убрал оттуда накануне и спрятал. Я как про взлом узнал, так даже домой не пошёл, а сразу в схорон давно он у меня был заготовлен, на всякий случай. Смейся-смейся, да, старый партизан в крови это у меня. А ведь не зря я схоронился: на следующую ночь в мою квартиру влезли это мне потом рассказали и тоже всё перерыли. А если б я был дома? Так что ушёл я, Миша, в подполье, в лес, как когда-то в войну. Давай ещё по маленькой. Да закусывай, мы ж с тобой некошерные, нам сало можно. Так вот, слушай дальше.
Ты ж меня знаешь, Миша, и я тебя знаю. Меня твой папа на твоё обрезание пригласил, вот только мама твоя, чтоб ей хорошо там на небесах было, тебя не отдала и нас всех вместе с ребе вон выгнала. А что тебе так пригодился в жизни этот маленький кусочек? Ну да, да не о том я Так ты всё почти про меня знаешь. Я был в партизанах Партизан Изя так меня и называли. Даже в школу вашу пару раз приходил со своими рассказами, меня приглашали иногда к праздникам, когда уже приглашать было некого. А сейчас хоть я и последний в этих краях живой партизан остался не приглашают, может партизаны сейчас не в моде? А? Как ты думаешь, Миша? Ну, ладно, это я снова не о том Когда наши пришли, то я, конечно, из леса вышел и продолжил воевать уже в армии и так до конца войны и дослужил. А закончил войну в Тюрингии, сержантом. Под Эрфуртом это было. Ты ж знаешь, хоть это и не принято вспоминать, но да, брали всякие трофеи, кто что мог, тот то и брал. Генералы вагоны целые домой отправляли, а мы так: что в карман да в вещмешок влезло. Правда, потом разрешили и нам по посылке в месяц отправить, но то, что я хотел, в посылку не влезало, да и не разрешили бы ведь только определённые вещи посылать можно было. А у меня была мечта, Миша я ж фотографом хотел быть до войны, и так мне хотелось хороший аппарат студийный! А что ещё мне было посылать? У меня же никого дома не осталось. Солдаты из моего взвода своим родным муку посылали да консервы. Дома-то голод был. А мне кому посылать? Все мои во рвах разных гетто, да в печах лагерей сгинули. Один я. Так вот однажды в июне это уже было, прям перед демобилизацией иду я по Эрфурту и вижу дом, с одного угла бомбой разрушенный. Огромный дом был, богатая семья, видать, до войны жила. Вот я и зашёл туда в ту часть дома, что цела осталась прошёл по ней. Кругом всё разбросанно, бумаги какие-то раскиданы, ящики в комодах вывернуты видать, пошарили там уже. И вдруг в одной небольшой комнатке вижу: все стены фотографиями в рамках завешены, а в центре на треноге стоит он широкоформатный роскошный аппарат! И уж такой красавец: из дерева какого-то чудного, со всей оптикой, с кассетами и самое главное целёхонек, ни одной царапины! Не тронули его, потому как большой же ящик кому он нужен. И не удержался я. Завернул в какие-то тряпки, которые там же и валялись, и унёс. Сколько я потом с ним намыкался. Сколько шнапса, консервов да всяких подарков обозным нашим ни переносил, но сохранил его и домой привёз. А уж когда тут в фотоателье меня на работу взяли да потом и свою точку дали, так я его там и поставил. Но пользовался редко у меня ведь другой, казённый советский аппарат был, а этот только для особых работ использовал, когда что-то специальное сделать хотелось уж больно хорошие фотографии на нём получались. Ну, давай ещё по одной Не будешь Ну, как знаешь, а я налью.
Ты вот мне фотографию эту свою показываешь. Да, на том аппарате она снята и была уж больно вы, мальчишки, мне тогда понравились. Захотелось вам на память хорошую карточку сделать. Только я, Миша, то, что ты рассказываешь, просёк чуть раньше. Где-то с полгода тому назад. Ведь у меня по одному экземпляру всех фотографий осталось. Я себе их для архива оставлял, для памяти. И вот полез я как-то туда, что-то мне нужно было найти, и увидел, что на некоторых фотографиях людей-то и нет! Стал я тихонько выяснять, что с ними. И понял, что померли они все. Померли и с фоторафий исчезли! И вспомнил я тут одну деталь, на которую обратил внимание, но которой не придал значения тогда, в сорок пятом, в Германии. Про фотографии те, по стенам в комнатке развешенные Миша, на некоторых фотокарточках были какие-то люди, но на многих, на большинстве! никого не было просто фотография пустой комнаты в рамке. Понимаешь, Миша? Не понимаешь Да нет же, Мишенька, ну что же ты за шмак такой не в деда! Нет, конечно! Аппарат сам никого не убивает! Но на фотографиях, сделанных на нём, остаются только живые! Если человек умирает по любым причинам он с фотографии исчезает. Это же очевидно! Вот такой хитрый аппарат оказался. А вот теперь этот иностранец за ним охотится, да ещё и следователя подключил, денег наверно пообещал ему. Но пусть этот гад не мечтает я своего Еноха ему не отдам, хоть он тут целую зондеркоманду на меня напустит!
2.3
Вашего кого? затаив дыхание спросил Мазин.