Мы встретимся в славном городе Пенисоглебске, Сабо! протянул Артём.
Эликс, этот уже готов! Сабо выпрямился.
Разбитые олени твоя работа? Теперь над Артёмом повисла борода Эликса. Попу хату разнёс, теперь у меня то же самое хочешь устроить?
Эликс, олени это я, нечаянно! отдалённым писклявым эхом донёсся голос Ринатика.
Артёма отдали в руки Эликса, он поволок его через гостиную к туалету:
Верно говорят: умный пьёт, пока не станет хорошо, дурак пока не станет плохо.
Вызывай мне такси, Эликс.
Проблевавшись, выйдя из туалета с прижатым к губам бумажным полотенцем, Артём повторил свою просьбу. Рассерженный случившимся маленьким погромом, Эликс не возражал.
«До сих пор не понимаю, что между ними тогда произошло. Ладно азербайджанец, но Сашка-то тут при чём? Похоже, мой урод прознал, что Сашка рассказал азербайджанцу про случай у Николая, про то, что Янка слаба на передок и её, в общем, несложно Сашка признался мне, когда всё открылось, когда его уже таскали в прокуратуру. На этой версии мы и сошлись, хотя главным, что ударило Тёмке в голову, подозреваю, были зависть и его природное паскудство».
Такси, оказывается, уже ехало парню, говорившему нагишом по телефону, срочно понадобилось в Москву.
Сделано
Дмитрий шагал через Александровский сад. Солнце накаляло спину, рубашка липла, словно горчичник, но тяжелеющие руки не тянулись к пуговицам пиджака. Дмитрий опаздывал. Он с трудом подавлял искушение хотя бы один раз ощутимо садануть плечом кого-нибудь из гуляющих юнцов, смотрящих мимо него и будто намеренно не сворачивающих с его пути. Информационный осадок от экстренного выходного совещания и специфика предстоящего разговора мучили и без того изъеденную недосыпом голову.
Александровский сад зеленел в ровном свете августовского дня, мяукал женскими голосами и искрился бутылками минеральной воды. Дмитрий прицелился глазами к скамейкам вокруг памятника патриарху Гермогену, но охранник Слава, высокий русоволосый парень двадцати восьми лет с идеальной, спортивной осанкой, ждал его стоя. Он заметил начальника раньше.
Пожав руки, они пошли рядом.
Сделано? Дмитрий посмотрел на небо.
Сделано. Слава покосился на его ботинки.
Он всё понял? не опуская головы, спросил Дмитрий.
Ну как тут сказать, Дмитрий Сергеевич, нервно усмехнулся Слава. Если он в тот момент был ещё способен извилинами шевелить, то, скорее всего, понял.
Понятно, переусердствовали, значит.
Они шли близко друг к другу, но в глаза не смотрели и говорили вполголоса.
Ну Серёга, вы же знаете его, сказал Слава, он любит изобретать. Мы же как сделали. Зашли вместе с ним в подъезд, в лифт. Когда лифт до этажа доехал, действовали по Серёгиной схеме. Я вышел первый. Те ему врезали сзади и наклонили головой вперёд, так, чтоб дверями защемило. Я стал бить его спереди, ребята сзади по почкам добавляли, кто-то двери держал, чтоб в таком положении оставались. Потом на площадку его вытащили, ещё немного ногами поработали, там же никаких камер нет ни хрена. По лестничному маршу прокатили. Когда поняли, что хорош, я ему всё по пунктам, так сказать, чётко и внятно объяснил.
Дмитрий слушал, нахмурившись.
Да, Сергей Петрович действовал в своём стиле. Не без излишеств. Он похлопал Славу по руке, требуя свернуть на поперечную дорожку. Выдержав длительную мрачную паузу, он наконец спросил: Обратно-то нормально добрались?
Да как и в ту сторону, почти сутки ехали, нормально, никаких происшествий, монотонно докладывал Слава. Серёга спать поехал, мы с Игорьком вроде отоспались в машине.
Всё нормально, следующие сутки ты у меня отдыхаешь. Дмитрий залюбовался Троицкой башней. Большое дело сделали.
Как в охлаждающий душ, солнце вошло в облако припекать стало меньше. Вместе с компанией веселящихся кавказцев в чёрных футболках они уступили дорогу полицейской машине, заехавшей на прогулочную аллею. Дмитрий прищемил пальцами рукав тишотки Славы, повёл его по траве, мимо обнявшихся парочек и одиноких девушек с ноутбуками, к тенистому дереву, под которым никто не сидел.
Твоё. С мышиной юркостью конверт с деньгами перебрался из пиджака Дмитрия в крепко сидящую на поясе борсетку охранника. С Игорем и Серёгой расплачусь при встрече.
Они знают, Дмитрий Сергеевич, мы всё знаем. Слава закрыл молнию.
Это тебе на дом на твой, сдержанно улыбнулся Дмитрий. Чтобы было куда с дочкой летом выбираться.
Да ладно, Дмитрий Сергеевич, я к городу всю жизнь привязан, да и какой мне сейчас отдых, разве что на будущее, для пенсии строить.
Глядя в разные стороны, они вернулись на дорожку.
Слава! резко повернулся к охраннику Дмитрий и замер на месте. Скажи, мы сильные?
По загорелому лицу Славы пробежало изумление:
В смысле? Кто мы? Я только за себя могу говорить. Сила это мой хлеб.
А мы все? словно умоляя о чём-то, спросил Дмитрий. Мы все.
Я не могу судить о вас. Я пешка.
В этой самоуничижительной фразе Дмитрий уловил затаённую иронию и едва не вскипел:
Тебя никто не отучал иметь собственное мнение! О каждом в отдельности и обо всех вместе! Мы сильные! И то, что мы делаем правое дело, тому прямое доказательство!
А-а! Типа, не в силе Бог, а в правде, облегчённо усмехнулся Слава.
Не, не так, качнул головой Дмитрий. Сила и правда неразделимы. Кто силён, тот всегда прав. Только сильный может быть благородным. Только сильный способен на поступок. А слабые, ущербные те как раз вырождаются в мразей. Как та, с которой вам посчастливилось вчера иметь дело. Мрази бывают могущественны, но не сильны. Когда-нибудь мы и с могущественными потягаемся, дорастём.
Пока они молча шли к выходу из сада, Слава то и дело задумчиво кивал, словно продолжал соглашаться с последними словами начальника. Машина Дмитрия была припаркована у подъёма на Манежную площадь.
Артур, небось, уже уснул, сказал Слава. Хорошо быть Артуром, столько времени для сна.
Свою-то отремонтировал? Дмитрий в последний раз оглянулся на алеющий сквозь кроны Кремль.
Не-а, так и стоит с мятым крылом. Слава закинул в рот жвачку. Я на ней из гаража-то выезжаю раз в месяц.
Ну, до завтра.
Дмитрий сел в машину, водитель зашевелился, кресло встало вертикально. Машина вырулила в движение.
«Слава хороший. Я из Абхазии хурмы ему привёз. Ирке ничего не купил, а ему привёз. До сих пор у меня эта хурма перед глазами расплывается оранжевым и красным. Хотя дарить взрослому мужику сладкие ягоды это всё равно что дарить ему шоколадки. Но я и о шоколадке думал. Когда шёл к нему через Александровский сад, меня осенило прям: а не забежать, не купить ли, не вручить ли ему шоколадку вместе с деньгами? Это было бы остроумно и очень к месту».
Чтобы летела шерсть
Дмитрию всегда нравилось видеть отца Николая в церковном облачении. Даже будничная ряса напоминала ему парадный костюм Дмитрий питал слабость к приметам официальной обстановки. Сегодня священник приехал в рясе. Приехал раньше Дмитрия, и когда в конце длинного коридора прихожей распахнулась дверь и показалась коренастая фигура хозяина, несущего пиджак на согнутой руке, он поспешил навстречу другу, опустив глаза, молчаливо извиняясь за приезд без предупреждения. Подарочный пакет с коллекционным виски качался маятником возле ноги. В шестикомнатной квартире Казанцевых на улице Усачёва они встречались так же редко, как и у священника в квартире или в загородном доме, и при виде друга Дмитрий, по вечерам всегда усталый, мрачный и с поджатыми губами, осветился радостью.
От ухоженной бороды отца Николая тянуло мягким, как хвоя, одеколоном. Дмитрий смотрел на священника так, будто был ему бесконечно благодарен, и сам удивлялся этому чувству. Гость выглядел смущённым и даже подавленным. Он не сразу заговорил и не сразу приподнял до пояса подарок:
Надеюсь, ты понимаешь, Дим, что это чисто символическое. Принятое у приличных людей. Мою истинную благодарность, я обещаю, ты почувствуешь без всяких подарков.
Я верю тебе, сказал Дмитрий.
Знаю, подарочные бутылки ты открываешь не раньше, чем через два года, улыбнулся священник.
Да почему, на Иркин день рождения как раз и откроем. Дмитрий осёкся, увидев жену через арочный портал. Ирина сидела за столом, читала планшет. На мужа глаз не поднимала. Дмитрий повернулся к отцу Николаю, отошедшему к зеркалу, потом снова посмотрел на Ирину.
«Знает», мелькнуло в голове, и состояние победной эйфории, сохранявшееся весь день после разговора со Славой и усилившееся при встрече с отцом Николаем, на несколько мгновений сменилось болезненно свербящей досадой.