Спасибо, я не люблю под кондишеном сидеть. Артём взял губами сигарету и нашарил в кармане шортов зажигалку.
Священник открыл дверцу, устроился лицом к Артёму, выставив ноги наружу.
Мне кажется, святой отец, что природа лучше, ценнее храма. И умиротворённые размышления на природе лучше любых молитв. Это хорошо понимали поэты. Но и многие религиозные подвижники понимали. Которые возводили свои скиты и монастыри в диких местах, в красивых, в живописных. Понимали, правда, не до конца рубить лес на срубы для церквей было лишним. Если и есть в мире то, что называют святостью, то оно в природе, в её первородности, первозданности. Вы сейчас ближе к Богу, чем будете на завтрашней воскресной службе.
Природа лишь творение Божье, с улыбкой выслушав Артёма, сказал отец Николай, принимать её за Него недопустимо. Для верующего человека, естественно. Природой можно любоваться, можно её воспевать, но идолизировать это уже отклонение, это язычество.
Не, я не язычник, я, знаете, святой отец, к вам, к монотеистам, намного ближе. Я верю, можно сказать, в Единого Бога. Но в Бога обезличенного. Если хотите, в Высший Разум. Который сконструировал Вселенную и теперь присутствует в ней повсеместно в каждой клетке, в каждом луче. Он не убивал, не устраивал потопы, не рушил города, это всё мифология. Он не принимает сторону добра или зла. Не наказывает грешников, но и не мешает праведникам. Его нельзя постичь, молясь круглые сутки, мучая себя аскезой, веригами, даже просто делая добрые дела, но к Нему приближаешься, когда испытываешь особую радость, наслаждаешься особой красотой.
Похожие взгляды были у многих философов. Отец Николай потёр загорелую кожу на запястье. У тебя, правда, ещё каша в голове. Эта неистребимая юношеская наивность. Если бы христианская идея не маркировала добро и зло, ни один правитель никогда не принял бы её для себя и для своего народа.
Мы живём в двадцать первом веке, произнёс Артём много раз повторенную любимую фразу. Моральному сознанию человека не нужна религия. Тем более основанная на сказках, мифах, противоречащих науке и здравому смыслу. Знаете, как Эликс говорил? «Мне не нужен Бог, даже совесть не нужна, чтобы понимать, что хорошее это хорошее, а плохое это плохое».
Эликс? Ну-ну.
Даже не в вере дело, увлечённо спорил Артём, а в вашей этике. Вы считаете добром и злом то, что считали добром и злом в Средние века. Только вас, к счастью, никто не слушает. Вы вообще понимаете, насколько далеко современные люди ушли от ваших понятий? И европейцы, и русские все. Вера стала декоративной, поверхностной, таким необязательным дополнением к быту. Хоть и ударяются многие в веру, даже молодые, все с крестами, с иконами, но и они в церковь ходят, с батюшками общаются и по святым местам ездят, чтобы душу облегчить. А христианского сознания у них давно нет. Спросите у любого из них десять заповедей, они вам только «Не убий» назовут, а спросите смертные грехи, так они подумают, что это нарушения тех же десяти заповедей. И что их тоже десять.
Это так, спокойно сказал отец Николай. Вера переживает не лучшие времена. Многие мои коллеги из духовенства настроены более оптимистично. Но я не слеп, я много общаюсь с вашим поколением и всё вижу.
Скажете, бездуховность? А по-моему, это классно. Там, где исчезает духовность в вашем религиозном понимании, там появляется место для духовности настоящей, человеческой. Это и есть прогресс. Европейский мир столетиями двигался от мракобесия, от религиозной скованности и замкнутости к свободе. Искусство только тогда и стало настоящим искусством, вызывающим сочувствие, восторг, когда избавилось от религиозных канонов в эпоху Возрождения.
Это тебе так в институте твоём объясняли, который ты бросил? позволил себе маленькую насмешку отец Николай.
Не только! обозлённо сказал Артём. Вот в искусстве как раз и сидит настоящая духовность и настоящая красота! В искусстве, которое изображает человека со всеми его противоречиями и сложностями, с его страстями. Оно-то и помогает найти выход, указывает путь к истине. Духовность в самом человеке, вернее, в лучших людях, приобщённых к культуре. В интеллигенции. Художник, писатель, композитор, даже учёный мне ближе, чем священники и монахи. Знаю, многие из ваших не любят искусство и науку. Понятно почему это же прямые конкуренты. Они могут всего человека на детали разобрать без обращения к Писанию и Преданию. Вы вроде бы и не наезжаете открыто на светскую культуру, но нет-нет да и оброните, дескать, хороший парень, эрудированный, начитанный, но лучше бы он не читал этих книжек, не забивал голову был бы ближе к Богу И знаете, что ещё меня бесит? Вы враги свободы! Вы человека рассматриваете как червя. Жалкого и падшего. Не отказывайтесь, это есть во всех ваших канонических текстах. Человек изначально низок, порочен, грешен, а стать хорошим, праведным он может, только постоянно подавляя, сковывая самого себя, преодолевая всякие препятствия. Поэтому вы сильную власть всегда поддерживаете по сути, тиранию. Поэтому вы детей насильно крестите и насилие в семье не осуждаете. Вам нравится видеть людей серыми, одинаковыми, во всём себя ограничивающими, смиренно наклонившими головы. А я считаю, что человеку надо дать свободу, и тогда в большинстве само собой проявится всё самое лучшее, это свойство человеческой натуры. При всей её сложности. Большинство людей хорошие.
Ты слишком много противоречишь сам себе, это нормально в молодости, остановил Артёма священник. То ты в природе духовность ищешь, то уже в человеческой культуре. Церковь у тебя вдруг тираном становится, хотя за минуту до этого ты радовался, что никто её, Церковь, не слушает. Ничего мы не запрещаем. Хочешь грешить греши. Мы только мнение можем высказать. Запрещают в сектах, и то лишь думают, что запрещают, а на самом деле лишь страхом и унижением человека ещё дальше от истины уводят.
Ваша РПЦ самая главная секта, проворчал Артём. Скажите, святой отец, а в чём вот, например, по-вашему, я грешен? Так, навскидку.
Родителей не любишь, с ходу ответил отец Николай, которые жизнь на тебя положили.
Это неправда, Артём моргнул, я их люблю.
Дай Бог, чтобы я ошибался.
Отец Николай поднялся с сиденья, неспешно обошёл машину кругом и, вернувшись за руль, закрыл дверцу.
С Валеркой-то ничего, находите общий язык? Он посмотрел на Артёма прямым дружеским взглядом.
Да как нам не найти, сколько уж друг друга знаем, зевнув, ответил Артём. Он опять на мотоцикле своём гонять поехал, меня подбросил.
Алка с твоими родителями в Олимпийскую деревню, в магазин собиралась. Отец Николай положил пальцы на руль. Они уже уехали?
Женщины уехали, отец футбол смотрит.
С полминуты отец Николай молчал, глядя в одну точку. Артём понял: он смотрит на своё отражение в боковом зеркале. Затем священник оторвал от зарядки телефон, вышел из машины, сделал несколько шагов в сторону, словно хотел кому-то позвонить, но на деле лишь в течение минуты приглядывался к экрану, а после выключил его и вернулся на колею к Артёму:
Тебя до дома довезти?
Не-не, я на своих, спасибо, отвернулся Артём.
А, ну хорошо. Отец Николай неуверенно потянул ручку водительской дверцы.
Обратная дорога до посёлка, несмотря на добрые полтора километра, была ещё более лёгкой и быстрой, словно вдохновенный спор со священником дал Артёму новые силы. Возле КПП он с досадой подумал, что ему вряд ли откроют без пропуска и придётся звонить кому-то из хозяев. Но оказалось, Валера давно вернулся и предупредил охрану об Артёме.
Мотоцикл поповского сына стоял, скосившись на подножку, сбоку от гаража, неубранный. Артём почувствовал лёгкий укол стыда оттого, что Валера, по всей видимости, лишь ради него выезжал во второй раз.
Из окон первого этажа доносились звуки футбольной трансляции. Когда Артём вошёл внутрь, они хлынули навстречу с оглушительной мощью похоже, отец смотрел телевизор чуть ли не на предельной громкости.
Мудак, тихо выругался Артём и убежал по лестнице, преследуемый цунами стадионного рёва.
Он долго стоял посреди коридора второго этажа, чувствуя, как у него темнеет в глазах. Телевизор был уже далеко и не заглушал того, что происходило за запертой изнутри дверью. Очнувшись от первого приступа оцепенения, он стал сосредоточенно вслушиваться в сладострастные вздохи и постанывания Яны, дожидаясь мужского стона, хрипа или рычания. Дождался.
Зачем-то зажав рот ладонью, Артём с шумом бросился вниз по лестнице. В голове бледно проступили очертания террасы, на крышу которой выходило окно их с Яной спальни накануне, сидя в беседке, Артём хорошо запомнил вид дома из сада.
Он толкнул входную дверь. Слева от крыльца работал поливальный фонтанчик. Вокруг торчащей из лужайки железной трубки реял белёсый водяной диск. Не снимая сандалию и носок, Артём подставил ногу под воду, затем отнял и снова подставил, загипнотизированно наблюдая, как разламываются траектории струй. Ступню словно обволокло мокрым речным песком. Со вчерашнего вечера на голове не было бейсболки или панамы, но только сейчас он почувствовал, как жалит солнце, и чем холоднее становилось ноге, тем более сильный жар ударял в голову.
Из обсаженного туями альпинария Артём взял камень поменьше, сунул в карман шортов. Обошёл дом. Цепляясь за открытую фрамугу и водосточную трубу, взобрался на крышу террасы.
Тёмыч! Ты куда полез?! раздалось сзади.
На садовых качелях с ноутбуком на животе лежал Валера. Артём уставился на него, как на диво, упёршись руками и коленями в разогретую солнцем черепицу, но в этот раз быстро пришёл в себя, решительно повернулся к занавешенному окну и с размаху ударил камнем.
Твою мать, ты чё, сука, делаешь?! заорал Валера.