Я встала со скамьи, сделала шаг, чтобы зайти к нему за спину и, взявшись за ручки кресла, отвести его обратно в палату, но он схватил меня за запястье. Его пальцы сжали мою кожу. Мне не было больно, скорее страшно. Все, что я прочитала в его истории меня настораживало.
Он потянул меня к себе. Я попыталась высвободиться, но силы были неравны. Мне пришлось снова сесть на лавку перед ним и посмотреть в его глаза. Он внимательно наблюдал за моими движениями, словно изучал со всех сторон. Мы оба узнавали друг друга с нуля.
Герман на секунду отпустил меня, но через мгновение зажал в свою ладонь мою. Стало тепло и спокойно. Это был более дружеский жест, нежели агрессивный. Я свободно вдохнула. Он, кажется, это заметил и улыбнулся.
Вся эта игра эмоций, взглядов сильно утомляла меня. Было смешно, но в то же время невыносимо грустно. Он был в тюрьме. Целая вселенная была прикована к креслу-каталке ремнями. В нем таился весь мир, пусть даже и тот, который он сам придумал. И теперь я оказалась лицом к лицу с космосом. Вот, что значило для меня это знакомство.
Мне почему-то захотелось стать его самым лучшим и, наверное, единственным другом. Захотелось рассказать ему всё, что меня тревожило, что было важно для меня. Я внезапно поняла, что этот человек прекрасный слушатель. Он никогда не выдаст твоих тайн, поскольку не сможет никому о них сказать. Я старалась прогнать прочь все эти мысли, но его внимательный взгляд заставлял меня снова принимать их в своё сознание.
Мне с ним стало вдруг беззаботно спокойно. Так мне не было уже давно. Лет с семи, когда я сидела с мамой на качелях, а она, обняв меня за плечи и, укутав пледом, рассказывала сказку.
Он следил за моими мыслями. Он читал их. Он, казалось, сам был их источником, но я не могла в это поверить, поскольку это было невозможно, как я думала тогда.
Теперь я вызвала у него интерес, но ни как равная ему, а как его жертва, которую он окутал паутиной, дурманом и ждёт, когда она в конец сойдёт с ума и займёт его место.
Возможно, что все это являлось лишь плодом моего воображения и изувеченной фантазии. Может быть, он так внимательно меня рассматривал лишь потому, что я сильно отличалась от привычного его окружения.
Я была девушкой двадцати двух лет. Белого халата на мне не было, напротив, контрастно с врачами и санитарами я носила чёрную футболку. Уж на стену, окружавших его, я точно не была похожа. Я не проявляла к нему агрессии и, возможно, его нужно было расценивать, как обычного человека, у которого просто «поехала крыша». Однако, я себе нафантазировала нечто невообразимое, чему поверить было бы безумством.
Все же, я верила.
Меня очень интересовало содержание его снов. Я несколько раз попросила его хотя бы намекнуть, но он только улыбался и поднимал брови от удивления, что меня так привлекает этот безумный сценарий.
Прошло неизвестно сколько времени, вот только пришёл Ваня и сказал, что пора заканчивать прогулку. Я неохотно покинула своего подопечного и ушла в свой кабинет.
11.23.
Я села в кресло, положила ноги на стол и, взяв со стола папку с предыдущими назначениями, начала перелистывать страницы.
Врачи, которые когда-либо вели моего пациента, в одну строчку писали, что он не поддаётся терапевтическому лечению и придётся использовать хирургические методы. Я была в корне не согласна. Он был здоров, но онейродный синдром не требовал таких операции, и я могла, не опасаясь за его здоровье, смело писать этот диагноз в его истории.
Препаратов больше не будет. Только индивидуальные занятия. Я это твёрдо решила для себя.
Классическая музыка, поэзия, литература Он сможет адаптироваться в этом мире и, как бы не было мне жаль, ему придётся убить вселенную в себе.
В лист назначений я ничего не записала. Я не подпущу к нему больше ни одну медсестру со шприцом. Это его выводит из себя и, как я уже поняла, вызывает приступ агрессии.
Халат я решила не надевать при общении с ним. Это, как я думала, располагает его ко мне. По крайней мере, он не видит во мне тех, кто пытал его вот уже более двадцати лет.
Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Мне ужасно хотелось спать, но я не могла позволить себе такой слабости. Я должна была перебрать все назначения, которые ему делали на протяжении всех этих долгих лет.
В тетрадке, которую я приспособила под его новую историю болезни, я записала несколько цитат из стационарных дневников предыдущих клиник. В справочнике нашла несколько советов по общению с психически больными. Все эти слова мне наскучили, и я решила вернуться в палату к Герману.
11.44.
Ваня стоял в коридоре возле кофейного аппарата и усердно толкал в него монеты.
Вы оставили его одного? спросила я, подойдя к санитару.
Он никуда не убежит! засмеялся парень. Давай на «ты», а то я чувствую себя стариком.
Хорошо.
Кофе будешь?
Нет, спасибо. Могу я с ним пообщаться?
Да, конечно. Ты же теперь его лечащий врач.
Я открыла дверь и, не смотря на пациента, подошла к пустой койке. Она была на колесиках, и я вплотную подкатила её к той кровати, на которой лежал Герман. Я не знала зачем я устраивают этот спектакль. Мне просто было весело и интересно.
Когда нас водили в обычную психиатрическую больницу на практику, мне стало скучно уже через несколько минут пребывания в ней. Зелёные ободранные стены с отвалившейся краской, заплесневелый потолок, ржавые низкие койки, пациенты в серых растянутых пижамах, прогнивший деревянный пол Все это нагоняло на меня тоску и апатию.
Здесь же все было чисто, светло, просторно. Белые стены, высокие кровати (хотя откуда мне было знать, если я не видела общих палат здесь, а только палату Германа), высокие потолки, большие окна, светлый пол, белые пижамы у некоторых пациентов у других халаты или же цветные костюмы, простор, загородный воздух Это был совсем другой мир. Усадьба, которая сменила своё назначение и стала клиникой.
Так вот, я села на пустую кровать, сняла ботинки, и разместилась рядом с Германом, отделившись только небольшой щелью между койками. Я лежала на спине, заложив руки за голову и смотрела в потолок, ровно так же, как и он.
Время тянулось долго. Я слышала шаги санитаров и рядовых пациентов за дверью, пение птиц в саду за слегка приоткрытым французским окном слева от меня, голоса родственников больных, которые пришли навестить своих близких, попавших в эту клинику.
Лечение других пациентов здесь оплачивали те, кто привезли сюда этих людей: братья, сёстры, тети, дяди, родители, дети, друзья. Однако, содержание Германа оплачивало государство. Почему? Этого я не скажу, поскольку сама до сих пор (спустя двенадцать лет) так этого и не узнала.
Он дышал ровно, пульс был в норме. Я прислушивалась к каждому его движению, которого, как мне казалось, не было. Он словно умер.
«И как человек не устаёт столько времени лежать в одном и том же положении?» думала я.
Мне захотелось спать. Я тихонько зевнула, прикрыв рот правой рукой, и снова заняла исходное положение.
Ждать, когда он решит спросить у меня что-то было бесполезно. Его голосовые связки атрофировались, ровно так же, как и мышцы, и теперь, чтобы восстановить его голос потребовалось бы несколько месяцев. Наверное, он и не хотел разговаривать со мной.
«Что за игры я тут устроила? вертелось у меня в голове. Препарирую психику живого человека. От того, каковы будут мои действия, может зависеть его жизнь, а я отношусь к этому так легкомысленно! Что за безрассудство?!»
Я услышала лёгкий шелест подушки и повернула голову в его сторону. Два зелено-карих глаза смотрели в упор на меня. Я улыбнулась (сама не знаю зачем) и принялась разглядывать его лицо, которое было сантиметрах в сорока от меня. В сердце что-то сжалось. Мне показалось, что в его взгляде вспыхнул вопрос «Зачем ты меня мучаешь?». Я не смогла бы дать ему ответ, если бы он произнёс это вслух, но, слава Богу, он не разговаривал.
Тишина нависла над нами, и мы просто смотрели друг другу в глаза. В животе у меня что-то заурчало. Я не завтракала, а из коридора доносился дурманящий запах кофе.
«Съездить бы сейчас в магазин, думала я. Куплю себе Ролтон или Доширак какая-никакая, а все-таки, еда».
Герман улыбнулся и, отвернувшись от меня, снова впился глазами в потолок. Я проследила за его взглядом, но ничего интересного наверху не увидела.
В палату зашёл Ваня. Сообщил, что в половину первого будет обед. Я недовольно посмотрела на него и снова откинулась на подушку. Зачем он напоминает мне о еде?
12.24.
В большую столовую я прошла позади санитара, который вез моего пациента. Здесь уже сидели другие больные за столами, расставленными в ряды.
Обедать будешь? спросил у меня Ваня.
Я согласилась. За небольшой перегородкой разместились сотрудники. Здесь сидели несколько медсестер и санитаров. Один из них взял поднос, отнес в кухню и прошел в общую столовую для пациентов. Ваня передал Германа ему, а сам указал мне на повариху, стоявшую позади длинной витрины, под которой находились котлы и поддоны.