Тетради 2018 года - Александр Петрушкин 4 стр.

Жужжание пчелы. С той стороны она
за зеркалом горит, как инобытия
отверстие и ключ, свершивши поворот,
забывший замереть и крутится. Из вод

той стороны летит и смотрит на меня 
как тьмы и стороны холодной полынья,
голодный белый свет, которым буду я
когда меня ужалит молчащая пчела.

И перенос свершив, оставлен, как предлог,
здесь ищущий меня, невидимый мне, Бог.

И лижет пёс лицо, и красным языком
сдирает мясо и

жужжит пчела, жужжит
из неба и внутри меня, как страх, уже дрожит 

кто вынет из меня
её, в уста свои вложив?

Вот и выдохнул её 
вот она теперь летает
и прорехи, словно тень
от себя, на мне латает

И слюда её кипит
в длинном эхе, как в далёком
детстве  снежная метель
лая долгая верёвка.

В коридоре тонком  словно помощь
сам себе  колышешься, живёшь,
выдохнешь всё это наизнанку
и себя, как ветку, оборвёшь.

Только песенка чуть дольше будет длиться,
раздвигая скудный коридор
в плотный ветер, что сплетён в светлицу
из метели, света и сторон.

Дождь ли [?] скрипит в кувшине
бега  почти дыра 
в ампулу неба вшили
его  а внутри пера
спит воровская финка
или горит снегирь.

Нет ничего такого,
чем бы здесь не был ты.

Вырезаны из полёта  пилоты
в меди своей, тёмной, смертной, лежат

их животы на безоблачной плоти,
словно плоды на деревьях, звенят.

Если же выйдет старик спозаранку,
чтобы взглянуть в слепоту в ползрачка 

то и затянет плоды в его банку 
ангелы где, словно змеи, шуршат.

Никто проходит по мостам
меж двойнями прудов  и там
не отражается никто,
дыша на пот, что стал окном.

Кто в нём дыхания замком
закрыт?  или потерян ключ?
в воде двойной стоит Никто,
как огнь в нутре реки горюч.

и слышен мне звериный рык
небес, пришедших небо пить,
и, вероятно, что Никто,
вот здесь, для этого стоит.

В пустых районах, где спят алкаши,
бомжи и потеряшки с паркиносоном,
где живы все, поскольку не мертвы,
и мёртвы все  поскольку не рождёны

там. Колесо из дерева торчит
сансарой, передёрнутой за кадром 
и шрифт дождя на рёбрах их дрожит
защёлкнутый свинцовым перегаром.

И баобаб растёт меж небом и землёй,
тысячеостный, скудный, белоглазый 
и ходят по судьбе своей кругом
они, чтоб не прожить её ни разу.

И есть собака  я её с руки
кормлю  горящим между пальцев  небом,
чтобы прожечь могилу до судьбы 
ворочая язык немой и белый.

Пришитый к бегу, он горит
в своих следах  так дышит снегом
всё то, что он проговорит
природе  слева

его сияют смерть и мрак,
а распашонки галок справа
взлетают в кадре только вверх,
где света лава

мир кормит из любой руки
в метель и в молоко сочится
из всех сугробов, в чей живот
сшивает птица

разрыв и хруст, уста детей
и их дыханье,
в незримый бег, которым шар
меня сминает.

соломенный кувшин дождя
зашитый в хворосте и в бездне

мороз в ладонь свою разъяв 
ещё немного и исчезнет

из-под повязки дождь пойдёт
звериной белою походкой

так человечек побеждён
что обнаружен он находкой

Речь холодит. Сгорает жирный воздух,
клубки деревьев распуская в птиц
горючий щебет, чья вскипает поступь,
рассыпанная выдохом их вниз

трещотка неба, стянутая лесой,
как плотью деревянной, нагота,
просыпана [меж пальцев] долго смотришь
и видишь^ черный шум и высота.

Речь холодит. Сгорает жирный воздух,
клубки деревьев распуская в птиц
горючий щебет, чья вскипает поступь,
рассыпанная выдохом их вниз

трещотка неба, стянутая лесой,
как плотью деревянной, нагота,
просыпана [меж пальцев] долго смотришь
и видишь^ черный шум и высота.

так и не знаю ничего
иду на ощупь и на ощип
а слово, что под языком
всё так же жжёт меня,
полощет

ожога пятнышко  как смерть
пузырь проколешь
и увидишь
другое небо о другом
хоть с этим  проше

Остановившись, смотрит этот сад
вода, тебя отрывши, видит небо,
которым стал ты, если небеса,
склонились, как холмы, к земному зеву.

Бысть паузой и язвой в темноте,
вода глядит, перебирая гвозди
из глины красной средь своих корней,
плутая в небе на большом пороге.

Слагая к звуку звук
две птицы прорастают,
а выгнется земля
под снегом и  растают,
и будут тишиной,
дрожащей меж деревьев
прозрачною стеной
из пузырьков из света.

Пока потерянные вещи
меня устали здесь искать
и из Челябы этой вечной,
как чудо, водку иссекать,

когда клубится над долиной
трубопрокатною дымок 
то рыже-синий, то иссиний
горит в одышке голубок,

вода, как небо, стекленеет 
себя от лёгких оторвать
несётся, как наседка, слово,
страшать хоть что-то не назвать.

Крысы блик бежит, по тротуару
рассыпая мокрые круги,
как колодец, что вокруг её поставил
чёрно-белые и не свои следы 

расступаясь, почва, перед нею
нарисует масляный маршрут,
где ростки пернатые, как щели и птенцы,
свет вероятный жнут.

Тепло от выдоха до вдоха 
так укрощаешь кожи ада,
и призываешь к себе Бога 
хотя, как будто и не надо.

А он сидит там, на вершине
холма, придуманного мною,
качает головой безвидной
чтоб быть отсюда кислородом.

Молчит из темноты прожилин,
из не-присутствия дыханья,
вплетая в жабры мои слово,
чтоб длился холод ожиданья.

Воздух вертит головой петушиной, как будто попал на огнь,