И также сотрясая кулаками воздух, зачем-то икнул (послышался легкий смех).
Фи, как грубо, Иван! воскликнул иностранец и немного подался вперед навстречу «Ивану».
Кто-то с палубы, опасаясь за здоровье и честь мундира иностранного гостя, крикнул:
Борода, ты там поаккуратнее, ведь вы родственники, чай, не чужие
И добрая половина порта снова взорвалась истерическим смехом. Но Борода, одолеваемый приступом ярости, ничего уже не слышал: ни шуток, ни смеха, ни подбадривающих посвистываний. Его кулаки чесались как никогда в жизни, а душа требовала справедливости. Но иностранный гость как будто и не собирался вступать в драку. Улыбаясь во весь свой большой рот, он сказал:
Иван, уз-ба-гой-ся и ос-та-но-вись.
Но «Иван» уже не мог остановиться, даже если бы захотел. Сейчас он был как мощный, неуправляемый локомотив, который несется на всех парах мимо станции не в силах сбавить ход по причине того, что у него отказали тормоза. Видя решимость русского богатыря, иностранец хотел еще что-то сказать, но уже не успел. Мощный удар обрушился на его челюсть. Что-то хрустнуло. Толпа одобрительно взревела. Не ожидавшие такого резкого поворота, моряки-иностранцы расступились и стали подбадривать своего товарища. Чуть-чуть отступив назад, но удержавшись все-таки на ногах (что очень удивило Федора Ивановича, как и русских мужиков, по той причине, что после удара Бороды еще никому не удавалось устоять на ногах), скандинавский силач с перекошенной на левую сторону челюстью продолжал улыбаться, только теперь уже кровавой улыбкой (что опять жеввело в смущение всех присутствующих аборигенов). Его руки были опущены вниз, а потому он даже и не помышлял наступать на обидчика. Борода ликовал! Он даже успел подумать о том, что победа почти у него в кармане и что со второго удара он отправит противника в глубокий нокаут и все будет кончено. Но как только он занес свой кулак во второй раз, каменная дорожка, на которой он только что стоял, ушла у него из-под ног, а в глазах замелькали и закрутились порт, корабли, люди, которые теперь казались черными точками (видимо, скорость вращения действительно былаочень высокой). Русские же мужики все как один открыли от удивления рты и наблюдали за тем, как иностранный силач крутит вокруг своей оси на двух руках Бороду. Не в силах почему-то сопротивляться Борода снова не вовремя икнул и почувствовал, как он куда-то летит Погрузившись на несколько метров под воду, он быстро всплыл и, ошарашенный таким развитием событий, услышал неодобрительные вопли и брань нескольких сот глоток со стороны иностранного корабля. После этого, не помня себя от позора и подняв глаза к пирсу, он увидел скошенную набок челюсть своего недавнего противника. А иностранец, все так же растягивая слова и ставя ударения не на те слоги, крикнул:
Нэ бу-ды лы-ха, па-ка ано ты-ха, па-па-ша.
Федор Иванович, даже несмотря на выбитую челюсть своему оппоненту и не получив от того ни одного удара, все же считал, что потерпел поражение, и, ворча что-то себе под нос, стал подниматься на берег. Весь мокрый и ошарашенный таким поворотом событий, Борода поплелся в сторожку. В этот день Федора Ивановича никто больше не видел. А вот утром следующего дня, когда иностранный корабль снялся с якоря и дал длинный гудок, полупьяный и полуодуревший «Иван», выйдя на крыльцо своей сторожки и громко бранясь, грозил стоявшим на палубе морякам кулаками и еще долго смотрел вслед уходящему судну.
2
Вот так и жил Федор Иванович. То дрался, то пил, то дебоширил, и гнать бы такого работника поганой метлой, но все понимали, что ценнее его не сыскать во всем Петербурге. За что бы ни брался этот человек, все у него клеилось и получалось. Неряшливый с виду, в рваных ботинках (почему-тоименно правый ботинок часто «просил каши»), в работе у Бороды был полный порядок. И если уж Федор Иванович напивался до такой степени, что не мог ворочать не только лопатой, но и даже собственным языком, то на следующий день с глубокого перепоя он работал за семерых, желая доказать, что ничуть не хуже других, что он так же полезен, что он так же в строю рабочего класса. К выходкам, которые изредка мог позволить себе Борода, руководство давно привыкло и на многое закрывало глаза.
Вот так размеренно изо дня в день, из года в год и текла жизнь Бороды, и казалось, что нет в ней просвета, нет перспектив. Да и сам Федор Иванович был очень доволен от такого, казалось бы, на первый взгляд безмятежного ритма жизни. Но то, что случилось прошлой весной, повергло многих в легкий шок (что иногда случалось с теми, кто наблюдал за жизнью Бороды), а кого-то и вовсе привело в неописуемый восторг.
Размеренная жизнь и покой этого закоренелого холостяка были наглым образом похищены дамой в шляпке. Ранним утром дама в шляпке, спускаясь по трапу пассажирского корабля с тяжелыми чемоданами, как-то без труда овладела вниманием Бороды. И тот, позабыв обо всем на свете, любезно предложил ей услуги подносчика. Федор Иванович, не имевший опыта общения со столь знатными дамами, старался быть максимально вежливым и учтивым. Но у человека, который всю жизнь привык общаться по принципу «принеси подай, иди дальше не мешай» (и с женщинами себеподобными), не особо это и получалось. Но непосредственность и искреннее желание помочь, с которым он обратился к прибывшей гостье, спасли ситуацию. И она позволила Федору Ивановичу сопроводить ее и двух ее подруг (которые почему-то были без багажа) до ближайшей гостиницы. По дороге у них завязалась беседа. Сама того не желая, Зинаида Федоровна Нагая, сколь серьезная, столь и веселая дама (в зависимости от ситуации), как-то сразу понравилась Федору Ивановичу и даже незаметно для самого Бороды «поселилась» у него в голове. Как выяснилось в разговоре, в Петербург Зинаида Федоровна прибыла не то из Норвегии, не то из Финляндии с целью осмотра местных достопримечательностей. Две подруги, ее сопровождавшие, имели вид просроченной кильки (со слов самого ФедораИвановича), а потому даже в самом страшном угаре Федор Иванович никогда бы не женился ни на одной из них (опять же со слов Федора Ивановича). Примерно такого же мнения были о Бороде и эти две подруги, которые, глядя на этого дикого мужика и на его правый ботинок, носик которого открылся еще больше, не понимали, как и, главное, о чем с ним может разговаривать Зинаида Федоровна. Но общие темы, как ни странно, нашлись, и Зинаида Федоровна, замечая недовольные лица своих спутниц, не могла понять, что веселит ее больше: нелепая непосредственность самого Бороды или брезгливые лица подруг. Выполнив с честью свой долг и сопроводив дам до самых дверей гостиницы, Федор Иванович под предлогом, что сегодня вечером у него есть дела в этой части города, постарался напроситься в гости к Зинаиде Федоровне. Она же, немного подумав (как требует случай в такихситуациях), согласилась встретиться, но не на ее территории, а в одном из кафе на его выбор. Состряпав лицо знатока всех местных ресторанов и кафе (на самом деле Борода был знатоком всех злачных пивнушек, о чем ни в коем случае не должна была догадаться эта милейшая женщина) и договорившись о времени и месте, Федор Иванович заторопился обратно. Низко поклонившись (что вызвало очередной приступ смеха ЗинаидыФедоровны), Борода переступил порог и, поклонившись еще раз, исчез в предобеденной суете.
Федор Иванович, насвистывая себе под нос мелодию из какой-то недавно услышанной песни, вальяжно и не торопясь двинулся в свой любимый порт. Сейчас его грудь переполняла любовная трель, а в голове как будто осел приятный аромат кожи Нагой. Не боясь получить нагоняй, Борода сбавил шаг, а потом и вовсе остановился у набережной. Только сейчас по-настоящему и впервые в жизни он увидел, как прекрасен город, в котором он живет. Эти узкие улочки, дамы с собачками, клаксоны речных судов и трамвайчиков и даже колокольный звон как-то по-особенному мелодично звучали сегодня. И Борода стал насвистывать еще громче, отчего вид его стал почему-то смешней и комичней и явно не внушал доверия эстрадного исполнителя. Теперь на него уже обращали внимание мимо идущие люди. И даже имея разные музыкальные вкусы и предпочтения, все они были солидарны лишь в том, что вокал у этого странного мужчины очень страдает. Неизвестно, сколько бы еще Федор Иванович насвистывал соловьиную трель, если бы в его голове как стрелой не пронеслась параллель между ним и Зинаидой Федоровной: «Какая прекрасная женщина! И что она во мне нашла?». Федору Ивановичу вдруг резко захотелось стать знатным господином, чистым, опрятным, с деньгами и связями. Взглянув на свои избитые и мозолистые руки, он ужаснулся. И в этот самый момент его правый ботинок стал «требовать каши». Приподняв немного носок ботинка, он увидел зияющую дыру и ужаснулся еще раз: «Господи, какое несоответствие!». И позабыв о прекрасном воздухе, клаксоне речных трамвайчиков и даже о колокольном звоне, Борода кинулся в порт. Он бежал так быстро, что можно было подумать, что какая-то добрая фея сможет превратить его в прекрасного мужа, если он преодолеет расстояние до порта за пять минут. И надо же, преодолел! Забежав в сторожку, где уже сидели полупьяные мужики, он уставился в зеркало. Отображение, которое смотрело на него с той стороны зазеркального мира, явно было ему отвратительным, а правый ботинок стал настаивать на добавке (так как за время пробежки его дыра стала еще больше). Удивленные мужики, зная характер Бороды, боялись смеяться. Но не в силах больше сдержаться сначала взорвался Ванька-Якорь, а за ним покатились со смеху и все остальные. Оно и немудрено. Ведь за долгие годы работы с Бородой они привыкли видеть его чопорным и неопрятным, а сейчас возле зеркала он хотел превратиться в белого лебедя. И теперь каждый из них понимал, что такому беспокойству Федора Ивановича по поводу своей, мягко говоря, запущенной внешности он обязан только одной женщине, той самой, которая ему так приглянулась. Уловив тонкую связь между этими комичными, на их взгляд, моментами, мужики буквально заливались от смеха. Борода же, уязвленный такими насмешками, громко выругавшись, вышел из сторожки и направился в сторону доков. Там, в маленьком чулане, сколоченном наспех каким-то криворуким работником, висел его парадный костюм и пылились ботинки (все это он надевал только по большим праздникам). Быстро скинув с себя старые лохмотья и облачившись в более-менее приличную одежду, Федор Иванович заметно преобразился. Снова обретя былую уверенность, Борода направился обратно в сторожку. Когда он туда зашел, мужики уже собирались выходить, и он, не имея ни на кого обиды, сказал: