Я знаю всё. Я всё изведал
От геморроя до Манфреда!
Не помню, кто написал. Может, и я. «Геморроя» лучше с большой буквы, тогда что-то проявится.
Но натуральный геморрой это моё бедственное положение. Люмпен-пьяница, членистоногий бабник, стихоплёт-гордец, кухонный божок, тайный похабник и прочая, прочая. Его величество Изгой. А всё потому, что люблю себя безмерно и дорожу любым движением и шелестом своей души.
Послушайте, душа не есть нечто бессмертное, душа подобна ядерному реактору, где атомы страстей и мыслей сталкиваются и распадаются на сотни новых элементов, главный из которых элемент нетленной памяти. Душа черна, в ней корчи и муки, в ней плоть и кровь, страсти и дилеммы, она питается физиологией и эмоциями, она как топка, в которой сгорает жизнь. Душа смертна. Но есть нечто больше души. Дольше души. Величественнее. Могущественнее. Другой орган. Другая частичка Божественная песчинка. Микроб Бога. Божья болезнь. Зародыш божества. Вирус бессмертия. Пронизывающий всё и вся, заражающий многих, но редко у кого вызывающий настоящую «болезнь».
Подобные «больные» и представляют собою Бога. А все остальные составляют легионы душ имеющих или не имеющих эмбрионы памяти.
Я скромен. Но не в этом вопросе. Даже если бы я ничего не сделал и не сказал ничего умного, всё равно я считал бы себя носителем эпидемии бессмертного вируса. Я всегда мыслил это моя болезнь. Я всегда думал откуда я, зачем я, куда я, почему я, кто и что я? Я искал из чего я состою? Я Наблюдатель. Прохожий. Созерцатель. Судья. Собеседник. И прочая, прочая. А в иной момент ещё и Пьяница-загульный.
Честно сказать, я вообще бы пил всю жизнь и ещё больше и загульнее. Но у меня физиология не та. Тяжёлый отходняк. Мой организм мудрее меня он меня постоянно мучает и учит. Иногда он погружает меня в такой ад, в такую скважину, что моя тёмная душа бьётся и истекает кровью, выбираясь, как новорождённый плод, из материнской утробы. Поэтому я уже сотни раз рождался наново и, лёжа в промёрзлой канаве, любовался красотою звёзд. И любовался собою. У меня есть дар выбираться из бездонных скважин, проходить сквозь сердцевины чёрных дыр. Ибо я сам Вирус.
А мой Дом всё строился.
Три тысячи пятьсот шестьдесят шесть рабочих круглосуточно возводили его. Секрет моего сверхнового строительного вещества был украден так, по крайней мере, считали братья Жёлтые. Но им не хватало одной детали, маленького нюанса, такой чепухи, о которой они не могли и помыслить. Дело в том, что один компонент они не учитывали меня. Скоро им это станет яснее ясного.
Дело в том, что я подкупил одного лаборанта из цеха, где производится строительный материал. На каждый новый замес он получал от меня баночку из-под майонеза и незаметно выливал её содержимое в основную массу. «Чего банка дерьмом так воняет?» спросил он меня однажды. «Так это и есть дерьмо» отшутился я и подал ему деньги. Он поморщился, но деньги взял. Он мне как-то жаловался, что жена у него стерва, двое детей, а ему нужно накопить на новые зубы. Как я его понимал! Что сотворила советская власть в лице бесплатной стоматологии с моими зубами это ещё один ад в моей жизни. Кол им всем в брюхо этим дядькам и тёткам в белых халатах, благоговевших перед блатными. Гиппократа им в печенку, в кариес, во флюсы и обнажённые нервы!..
А Дом возводится. Я частенько спускаюсь на нижние уровни и наблюдаю рабочую суету. Здесь новейшая техника, великолепная слаженность, беспрерывный конвейер, каждый на своём месте. Нет сбоев и перебоев. Нет нехватки оборудования и средств.
Я сажусь в углу, достаю флягу, пью и наблюдаю, пока не проваливаюсь в беспамятство. Меня уносят в каморку эти люди ещё помнят, кто был отцом этого детища и кто дал им возможность подзаработать.
В комнате у меня ничего нет, кроме кровати, любимых книг, стола и этого дурацкого телевизора он заменяет потребность в общении с чудесными, умными и талантливыми людьми. Как секс-кукла красивую женщину. Как парфюмерия запахи цветов. Я пялюсь в цветное изображение мутными глазами, слушаю глупую болтовню, и всё думаю о себе в прошлом и будущем, настоящего у меня нет, я давно пребываю в когтях Конца Света.
Что ещё сказать
Что ты бедная?
Русь, ты ширь-кровать
Сладко-медная
Деревянная да скрыпучая
Как разлучница-невезучая.
А за наши за грешки
Сонные
Сонные
Нам бы лезвием в кишки
Вонные.
Вот бы колом нам
По желудочку
Всем угарным снам
Незабудочку
Да, гнусно созерцать Наблюдателю, что человек с собой делает, и с окружающими. Сумасшедшее всепожирающее животное. Даже знание о неминуемой смерти не облагораживает его. Чучело огородное. Вокруг все стали какие-то спонтанно-припадочные. Общаешься вроде человек, и вдруг зверюга!
Жаль мне человека, ой как жаль! Мой любимец Фридрих Ницше пытался убить человека, и попытка эта меня восторгает. А умница Гайто называл многих «падалью человеческой», и очень правильно делал. Немногие яблоки вызревают, недозревшие называют «падалками», а из сотен вызревших вырастают единичные семена. Но даже они уже не веселят, ибо демонстрируют тягучий и дремучий круговорот выживания вида. Другое дело, если какая-нибудь яблонька стала бы приносить невиданные доселе плоды, стимулирующие добродетельность, а змеи перешли бы на питание чертополохом. Это я понимаю тогда и человеку бессовестно бы было оставаться вечным придурком.
Тягостна жизнь людей, но ещё невыносимее она для творческих личностей. Особенно, когда их лишают свободного дыхания, отстраняют от дела, когда вынуждают жить среди «человеческой падали», когда воруют их идеи и используют для порабощения и самодовольного властвования.
Посмотрите, во что меня превратили: забулдыга, опустившийся тип, жру что попало, здоровье подорвано, унижен, обкраден, задыхаюсь
Если бы мать увидела мой быт, она бы ужаснулась. Каждую неделю она меняла простыни, наволочки, пододеяльники. Они были глаженные, пахнущие свежестью Не изобретай, дурак, не делай открытия, не рой себе могилу.
Я хочу описать Дом. Какой он огромный, грандиозный, многоступенчатый, уходящий в глубину земли и возносящийся к небесам. Как много в нём всего. Как здесь всё учтено и взаимосвязано. Какая детальная планировка. И как он монументален и хрупок одновременно. И, конечно же, он летуч и прозрачен. И конечно же только гений мог создать его воочию. И этот гений я.
Позже я детально расскажу об устройстве Дома. Пока же я не способен к детализации. Депрессия изъедает мой мозг, апатия гуляет по всему телу. Порой мне грезится, что я замурован в своём жилище, в этом городе, на это планете, в собственной теле. А ещё внутри моего тела замурована душа, а в ней бессмертный Вирус. Скорее, он в мозгах, хотя, впрочем, он везде, Вирус это всё моё тело, он в каждой клетке, он сосёт меня изнутри, лихорадит мою душу, будоражит чувства поэтому я нахожусь в постоянном процессе, никому неведомом и всем известном я общаюсь с прошлым и будущим. Вот особенность моей депрессии. И этим она гнетущее. Меня обобрали, но не лишили Вируса. Он живёт во мне, он требует от меня чего-то, а я красивый и талантливый бездействую. Ничего не могу. Только иногда выхожу и поднимаюсь по лестничным пролётам наверх, чтобы посмотреть на стройку и на город с высоты. Если не выгонят. Рабочие меняются, и всё меньше остаётся тех, кто знает обо мне правду. Что я Архитектор.
Кстати, я только недавно узнал, что поэт Александр Блок был запойный. Я хорошо знаю его поэзию. Многие его стихи написаны с похмелья или между запоями, или перед тем, как запить. То есть, это не очищенный взгляд. Больной. Загульный. А как он умирал! Это ад какой-то. Жутко кричал, жутко. Да и тот же Есенин. Алкоголик. В аду жил. И Маяковский не просыхал. Спьяну и застрелился. Письмо посмертное к правительству пьяным написано. А мы на этих виршах росли. За трезвый взгляд на жизнь почитали. Этот пьяный угар в нас проник, разъедал, заражал. Владимир Высоцкий-то как заразителен. Нет, поэзия это опасно, это самоубийство, нужно вовремя остановиться, или в месяц по строчке как Гёте с Тютчевым, или балагурство в рифме, как у Некрасова, или рифмование, как у наших достославных профессоров Евтуш.
И мне пора завязать со стихами. Классического уровня я достиг, а плодить классику мне скучно. Поэзия перебрала все основные темы и лирические струны человеческой души. Теперь одни перепевы уже сказанного. Поэтические римейки.
Нужно иметь смелость признаться если созданы пирамида, куб, шар, прямоугольник, то зачем их делать вновь и вновь разве что для добывания денег. Поэзия это архаика, её законы нужно знать, уметь ими пользоваться, понимать её принципы, но поезд ушёл, и есть другие поезда вот в чём оптимизм, несмотря на депрессию. Плохо только, что в меня (и в нас) вбили авторитеты, у нас оскомина от назойливых четверостиший, от Пушкиных, Тютчевых, Блоков, Пастернаков. Это когда мало живёшь, поэзия сладка и живительна, потом она становится заигранной пластинкой, скудным пространством, где нет размаха бессмертному Вирусу. Поэзия юность, тщедушная и головокружительная, туманная и наивная, глупая и пылкая. Звание «Поэт» это всё равно что «Рыцарь». История рыцарства закончилась карикатурностью Дон Кихота. История русской поэзии (да и мировой) окарикатурена в образе Иванушки в романе Булгакова и лице моего приятеля Антошки Ударного.