DjVu. Свержение. Территория Зомби. Империя целаканта. Прогулки по сковородке - Ноэми Норд

Город на дне океана,
лазурный дворец,
по приговору тирана
ангельский принял конец.

Как божество захлебнулся,
крыльями  плавники.
Жабрами в челюсть и с курса
ада  в небес круги.

Авторский замысел сочен,
смерть краше черной тоски.
И потому напророчен
сумрак, схвативший виски.

Распятый, умерщвленный город,
где каждый камень спит,
но эхо тайное в узорах
седой гранит хранит.

Кричат невидимые души,
дыханье перебив,
закрой  глаза  услышат уши
отчаянный мотив.

А на святых костях в экстазе
справляет лютый люд
победу мрачную в намазе
мазни кровавых блюд.

Летящая музыка сфер  о муза!
Небесный сфероид
коллапсом  то в бездну, то  ввысь,
то снова  до недр, до нейтрино.

Волшебная арфа слышна,
и  свет  дуновение далей,
где зеркальцем тонким луна
всю силу вселенной вмещает.

Симфония сфер. И кто в ней
магистр, дирижер, повелитель?
Этот Великий Глухой
упал в звезды трав  и рыдает.

Варвары начинают и выигрывают,
челядь мочится в храмах,
Палладу выводят в тамбур.
Что сделают с Аполлоном
Когда до него добегут?

Варвары начинают.
Но почему  выигрывают
(всегда!)
женщин и гордые замки,
ласку долгих веков?

Разве что-то изменишь в прошлом 
в вековой беспричинной потере
Византии, Никеи, Парижа  почти?
Разве можно исправить
роковую ошибку,
донести до всевышнего
море крови в горсти?

Потому  век за веком
воскрешается мука,
порождением страха,
отсеченье голов.
Каждый шаг отступления 
гибель Вены и Рима,
каждый взмах дикой сабли 
боль пустых городов.

Вперед!  чертит фижмы лекало.
Вперед!  зреет вычурный стих.
Шекспир  поднимает забрало,
зал замер, и шепот утих.

Бьет в дых монолога шпага.
Сумей тайно слезы сдержать.
Искусство  всегда атака,
учит оно  побеждать.

Два  правила: бой  и учение.
Две  тактики победить:
«внимай, но подвергни  сомнению»
и «право  врага  не  щадить».

Наука и власть  что на  выбор?
Определи, судьба:
стать  жестким  хозяином, либо
гордиться  мозгами раба.

Слуга лоб короной  украсит,
в народе  прослыв  мудрецом,
но  страж приближенный     опасен
в легенде с   печальным концом.

Сместив  слабака, все продумав,
тиран новый    кодекс плодит,
и плеткой не  трогает  грума,
который над книгой  корпит.

И Троя, и девственность жизненной воли 
усилием нежности бурю добыть 
и плыть  о свобода!  куда то сквозь волны 
сквозь молнии  просто  Еленою быть.

Плоть  стерта   огнем, только имя земное,
как знак восхищения, зов божества,
нахлынет на царство, слепое, немое,
и кто-то прозреет в сияньи родства.

Сфера пронзает  сферу,
сюжет  доведен до  блевоты
бравая  одурь спортзалов 
вопит на зигзаге  времен.

Но память  спешит констатировать
не сумрак сознания Хуфу 
мир  ввергнут в пучину  Хеопса,
могильных загадок апломб.

Все, что познаваемо, есть число.

Филолай из Кротона

Раб  и мудрец. В чем спора сердцевина?
 Все  есть число.
 О, нет! Все  есть любовь и ты!
С рекой веков в раба втечет кровь господина,
пока терзает знак надежду немоты.

И смотрит вера  ввысь. Как быть рабу  без веры?
Да не осилит время воздетых черных рук!
Последнее «Прости». Послушные галеры
уносятся туда, где долог солнца круг.

И снова: кто был кем, и кто с кем перепутан,
величие ума, ничтожность  естества.
Вновь марширует раб
                                          по книг горящим грудам,
каббальность кабалы, иконы  существа.

У Растрелли профиль вандала.
Воссозданье руин 
негатив генокода.
То  влекущее вверх,
то  царящее  здесь
сожаление, памяти ропот,
буря, истовость, святость
волшебных цепей 
из крови и камней
оживить  воскресить
хоть пылинку того,
что пропало.

 Лети, лети, Икар!

На крыльях  лоскутках
Пусть будет сильным  взмах!
Пусть будет вечным  дар!

 Лети, лети, Икар!

Сквозь пекло, черный жар,
сквозь нестерпимый свет 
сквозь миллионы лет 
безумия завет:

 Лети, лети, Икар!

Пусть говорят  упал,
пусть говорят  разбит 
лети, лети, Икар!
 Летит! Летит! Летит!

Гибель Помпеи
Пальцы Везувия помнят
миллионы слепков, отпечатки лиц
погибших под огненным пеплом,
звучанье речей и песен,
фонтаны и звон цепей.

Перелистай эти лица,
концентрацию страсти,
когда умирает ребенок,
высокие ноты звучат.

Перелистай  отпечатки
рук  на гончарном  круге,
сон  старика, танец граций,
на сколах      разбитых   кифар.

Перелистай  Помпею,
знаки уснувшей природы,
плач безутешный  ребенка
в  кругу  материнских костей.

Перелистай, как  реквием,
затверживай и заучивай,
каменный  шепот влюбленных,
черный  страдальческий лик

и вопли сгоревших заживо,
и лавы чеканку вечную.
Мы тоже не видим, не чувствуем.
И знать не дано  к о г д а.

Перед смертью не налюбуешься
не надышишься, не натоскуешься,
не найдешь свой путь, не сорвешься вниз,
а подумаешь, что не тот карниз.

Перед смертью  рулеткой уйдешь в повтор,
перед смертью  петлей захлестнет позор,
язва, гноя тень, рана, черный день,
прогуглить свой путь  даже это лень.

Ты исполнен дня, солнца луч  как нить,
ты схвати его, чтобы дальше жить,
но смеется мрачно Веселый Джек:
 Прожил век удач, жду иных утех.

Ах, ты ночь  тоска, у костра сон  плен,
на заре  в седло, и по херу крен.
Вдаль стрелой лететь, песню смерти петь,
пробудись, пора из могил успеть

всем туда, где свет,
где планета  дом.
Так уж суждено:
мира твердь  содом.

Жизнь будет течь потоками толпы,
она сметет следы былых героев,
она зашторит окна от пальбы
хмельных ракетниц и безумных гоев.

Жизнь будет течь потоками трубы.
Цени ее уста на передышке,
терзай до ран, сколачивай в гробы,
и пальцы грей замерзшие, как льдышки.

Жизнь будет течь потоками воды,
той самой, что таилась  океаном!
Мужайся: в пыль сотрет и крылья, и следы,
не веря ни гвоздям в костях, ни ранам.

Не  знаешь, как  выйти 
 но  выйдешь тоске  наперекор,
даже если  клешнями     вынет
из могилы  бульдозер  вор.

Ты  не  тот, кто растяжкой
 к детдому  пришит,
 тот, кто  видит  цель,
 но  за ядра  прибит.

Оскал   его  жуток:
 ни  резца, кроме шуток,
на пытки  тайный  намек,
стон за  стеною,
 подобный  вою,
 на  лице  лежит  потолок.

Тебе  дадут  все,
что нужно для  бегства,
узелок  с  мылом,
щетку  в наследство.

Беги!
Не  оглядывайся, молоток!
Когда  исчезнешь 
уменьшится  срок
приговоренным   к  обзору  страха,
беги, не  сдавайся,
 погоня  бумага,
 жеванный  целлулоид,
плюс спермы  клей.
 Отныне  свободен.
 Шаг  и ничей.

Мор, пытки, грациозность   мар,
зеленая   прожорливая   чара,
беги  туда, где  нет  еще  пожара,
 беги туда, где свет  а  не  угар.

Уснешь  в дыму, чаду и выхлопная
тебя  прельстит  кончина в час глухой,
и немота витрин влекущих  мая,
не оживит уродливый  покой.

И даже в многоваттном  шоке  сердце
не оживится  близостью  погонь,
суд  опоздал, во  гроб задвинься, дверца,
захлопнись, меди медленная  бронь.